Три дня без Веры

Вера долго не могла отвести от нее взгляд: что-то особенное было в ее внешности, какая-то щемящая тоска. Разглядывая ее мокрое от дождя, а может, заплаканное лицо, она испытывала жалость к этой несчастной женщине, но вместе с тем Вера чувствовала непреодолимое отвращение. Ей вдруг захотелось ее ударить.

«Ударить?! Почему?» Но у этой женщины был такой жалкий вид. «И потом, — подумала Вера, — если это неразделенная любовь, то все эти любовные истории гроша ломаного не стоят. К чему этот спектакль? Найдет себе другого любовника».

«Ты хочешь ударить эту бедную женщину?» спросил внутренний голос. «Хочу», — ответила Вера.

Она не могла сказать с уверенностью, почему испытывает к этой женщине такое отвращение. «Предположим, тебя не любят, — думала Вера. Но кто в этом виноват?» Глупо стучаться в закрытую дверь. Глупо сидеть в кафе с заплаканным лицом и, подперев голову руками, пить пустой чай с таким видом, как будто нет на свете никого несчастнее тебя. Глупо. «А я? — подумала Вера. — Чем я лучше? Почему Джим должен меня любить? С какой стати?» Но, подумав так, она с удивлением обнаружила, что за эти два дня ни разу о нем не вспомнила. Мало того, теперь, думая о нем, Вера не испытывала ничего, кроме раздражения. Нет, действительно, она всегда мечтала о мужественном человеке, с которым не страшно идти ночью по улице. О таком человеке, на которого можно положиться. А Джим? Что он видел в своей Англии?

Неженка. Очкарик.

Вера посмотрела на часы — половина двенадцатого. Ей хотелось встретиться с Лизой, но раньше трех она из школы не придет. В кафе, конечно, хорошо, но нельзя же сидеть тут до бесконечности. А если после школы Лиза пойдет к Тусе?

Вера никогда не чувствовала себя так одиноко.

Она давно выпила шоколад и съела пирожное. Оставаться тут дольше было неудобно. Вера решила проведать бабу Зину — в конце концов, не убьет же та ее, если узнает, что она не была в школе. И потом, в кафе было холодно, а баба Зина позовет к себе или в крайнем случае даст ключи. Не сидеть же тут до вечера.

…Вера вышла из метро и почти сразу увидела в толпе бабу Зину, которая шла ей навстречу. Она заметила ее издалека, но сразу не узнала. Баба Зина шла, натыкаясь на прохожих, и, как показалось Вере, плакала, потому что она то и дело вытирала рукавом лицо. Иногда она останавливалась, сиротливо озиралась по сторонам и, всплеснув руками, как будто услышала что-то обидное, снова пускалась в путь.

— Баба Зина! — окликнула ее Вера.

Баба Зина остановилась, посмотрела на Веру и заплакала.

— Баб Зин, ты что?

— Шурка, — сказала баба Зина, продолжая плакать.

— Что-то случилось?

— Шурка, — снова сказала баба Зина и опять не нашла в себе сил закончить.

— Что?!

— Шурка с балкона прыгнула, — наконец выговорила она и зарьщала. — С ба-алко-о-она! Шу-урка!..

Вера стояла, уставившись на бабу Зину, которая рыдала, размазывая по лицу слезы. Прохожие оглядывались, с недоумением наблюдая за этой сценой. «С балкона?» — спросила себя Вера. Наверное, ей послышалось. «Как с балкона? Нет, это какая-то ошибка».

«Это какая-то ошибка», — хотела сказать Вера, но вместо этого спросила — и это было первое, что пришло ей в голову:

— Она жива?

Баба Зина хотела что-то сказать, но не смогла и снова зарыдала.

— Жива?!

Теперь это слово поделило мир пополам: по одну сторону жизнь, по другую — смерть. И прежде чем баба Зина ответила, столько всего пронеслось у Веры в голове: как Шурка курила, сидя на лавке, и как они ели голубцы.

— Ой, жи-и-ва… — наконец сказала баба Зина.

Теперь Вера должна была задать еще один вопрос, но она не знала, как это сделать. Пока она подбирала слова, баба Зина немного успокоилась и, собравшись с силами, сказала:

— Машка пришла, соседка ее, они в одном классе учатся, и говорит: Шурка с балкона прыгнула. Видно, как от меня пришла, так пры-ыгнула… о-о-й…

— И что? Она дома?

— В больнице. Я сейчас туда звонила — карту купила и позв-о-онила…

— Ну?

— Ей операцию сде-е-лали…

— А больница какая?

— Подожди, — сказала баба Зина и на этот раз вытерла лицо платком, который достала из кармана. — Сейчас ко мне поедем. Я приготовлю, что надо, а ты отвезешь. Отвезешь? — спросила она и с недоверием посмотрела на Веру, как будто сомневаясь, можно ли ей поручить такое важное дело.

— Отвезу. А ты?

— Я не могу, — сказала баба Зина. — Там спрашивать станут: кто такая, откуда. Что я скажу? А тебе можно — скажешь: подруга. Поняла?

— Поняла.

— Тогда пойдем. А то пока приедем, пока соберем что надо…

Всю дорогу баба Зина говорила без умолку, рассуждая, что можно есть человеку, который прикован к больничной койке.

— После операции, наверное, нельзя есть? — спросила баба Зина.

— А какая операция?

— Не знаю. Они не объяснили. Сказали: сделали операцию.

— А еще что сказали?

— Сказали: состояние стабильное.

— А еще?

— Больше ничего. Ты мне оттуда позвони — я тебе телефон напишу. Поняла?

— Поняла.