Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День третий. Будущее

Август Филипп и царь Ромул – это сила! Впрочем, их заслуги несопоставимы, ибо первый разгромил северных варваров, а второй всего лишь заложил камень в фундамент города, который до неимоверных размеров вырос вовсе без его участия.

Обнуление

«Если в мире суеты

На дороге всех утех

Ты веселья не найдёшь,

Радость ждёт тебя одна:

Уронить слезу спьяна!..»

Отомо Табито

Император спит и грезит.

…Переломный для правящей династии 248 год нашей эры не только грядёт, но и наступает. Его первое утро, не успев начаться, минует и превращается в ночь, а месяц, другой, третий начинают отщёлкивать и лузгаться, словно семечки из солнечного подсолнухового диска.

Снова и снова приятно почивать на лаврах, повторяться в рефлексиях и думать, что теперь ни один мальчик про голого короля даже помыслить не отважится, не то что вслух шёпотом заикнуться, не говоря уж о том, чтобы громко завякать. Зато другой мальчик, Филипп-младший может, наконец-то, продвинуться вперёд и… наверх. Из тени в свет перелетая.

Императору снится, как он стоит в «президиуме» курии Юлия и объявляет сенату о заслуженном передвижении родной кровинушки, порождённой его семенем, на ступеньку вверх. В спящем сознании владыки Рима чётко и звучно (с многократным, как в горах, эхом) чеканится его собственная августейшая пламенная речь, которая, однажды впечатавшись в коллективный мозг и разум элиты, останется в веках:

– Мой сын показал себя на все сто! И даже на сто сорок шесть процентов1! Совсем чуть-чуть до ста сорока семи… эээ… до тысячи не дотянул! Парень, несмотря на свои малые лета и младые ногти, выложился по полной! И вы, лучшие люди империи, всё это сами увидели и оценили! Группами и в одиночку шастали ко мне с ходатайствами и мольбами, чтобы мой отпрыск стал не просто цезарем, но и августом! И вот теперь я тоже убедился, что он достоин, и поэтому соглашаюсь с вами! Санкционирую все ваши общие и единоличные челобитья! Мой сын назначается августом! А ещё предводителем дворянства… эээ… предводителем молодёжи… А? Что такое? Кто-то против? Ах, вон в чём дело! Оказывается, он уже действующий предводитель молодёжи? Я ему такой титул прежде присвоил? Неужели? Стоп! Это не мой склероз, это советники напортачили! На кре… на плаху их!.. Ну, пусть малец станет дважды предводителем! И молодёжи, и дворянства – всех юнцов и древних патрициев под своё крыло возьмёт и пригреет! Но главное – августом! Моим соавгустом! Он справится, вы все сами меня в этом уверили. Стоп! Вижу, что в разных концах курии многие уже хотят поразевать свои поганые рты?! На чужой каравай рот не разевай! Только посмейте теперь возразить! Не стоило в своё время лизоблюдствовать! И блюдолизствовать тоже не следовало! Так что теперь роток – под платок или на замок! Можно на два запора! Теперь только молчание, ибо оно – знак согласия!

Императора встречает гробовая тишина, ибо никто из присутствующих в курии (а из отсутствующих и подавно), с одной стороны, не хочет, лишившись языка, умолкнуть навеки, а с другой – даже самому себе признаться в том, что желает или желал видеть римским августом маленького капризного, злобного и вечно всем недовольного арабчонка-полукровку.

– Вы думаете, что это всё? – словно насмехается император, хотя на самом деле он сейчас ласкает сенат, усыпляет его бдительность, тянет основную массу в союзники, манит виртуальными морковками-миражами. – Надеетесь, что наступил финал?

Кто-то рискует сказать:

– Нет, мы так не думаем и не надеемся, а потому и ждём… терпеливо и молча, добро и зло приемля равнодушно.

– Чего ждёте? У моря погоды?! – уже бесстрастно вопрошает Филипп, щелчком двух пальцев попутно отправляя на плаху раззяву, который отважился намекнуть, что глупца он оспаривать не горазд. – Чего ждёте, я вас спрашиваю? Не молчать! Говорить, когда велят! Чего?