Три дня

Затем он заметил ниже по течению сидящую на скамейке женщину. Только что она что-то писала в тетрадке, а сейчас опустила тетрадь и ручку на колени и глядела на Хеннера. Он направился к ней. «Серая мышка, — подумал Хеннер. — Невзрачная, неловкая, застенчивая». Она встретила его взгляд:

— Ты меня не узнал?

— Ильза!

С ним частенько случалось, что при встрече с хорошо знакомым человеком он никак не мог вспомнить его имени, поэтому он даже обрадовался, когда при виде с трудом угаданного лица в памяти тотчас же всплыло нужное имя. В последний раз они виделись с Ильзой где-то в семидесятые годы, и тогда она была хорошенькой девушкой. Носик и подбородок были, пожалуй, несколько островаты, слишком сурова складка губ, плечи она сутулила, чтобы не так заметна была ее высокая грудь, но вся она, голубоглазая, светлокожая, белокурая, словно излучала светоносное сияние. Сейчас Хеннер уже не встретил в ней былой светозарности, хотя она и отозвалась на радость встречи и узнавания приветливой улыбкой. Он смутился, словно испытывая неловкость за то, что она уже не та, какая была и какой обещала остаться.

— Как поживаешь?

— Прогуливаю уроки, три часа английского языка. Меня подменила приятельница и наверняка провела их как надо, но, если бы она позвонила или я могла бы с ней как-то связаться, мне было бы спокойнее на душе. — Она бросила на него такой взгляд, словно он мог ей чем-то помочь. — Со мной такого еще не бывало, чтобы вот так просто взять и не прийти на работу.

— И где ты преподаешь?

— Там же, где и раньше. Когда вы исчезли из виду, я уже прошла стажировку, нашла первую работу, а затем в своей прежней школе вторую. Я по-прежнему веду те же предметы: немецкий, английский, изо. — Словно торопясь покончить с этой темой, она продолжала: — Детей у меня нет. Замужем не была. У меня две кошки и собственная квартира на горе — с видом на долину. Мне нравится учительская работа. Иногда у меня мелькает мысль, что тридцать лет, пожалуй, уже достаточно, но эта мысль, вероятно, порой посещает всякого, кто работает в школе. Впрочем, теперь не так уж и долго осталось.

Хеннер ждал, когда она задаст ему тот же вопрос: «Ну а что у тебя?»

Не дождавшись его, он сам задал следующий:

— А с Йоргом и Кристианой ты все время поддерживала контакт?

Она помотала головой:

— С Кристианой мы несколько лет назад случайно встретились на Франкфуртском вокзале; расписание сбилось из-за снегопада, и мы обе застряли там в ожидании пересадки. После этой встречи мы с ней время от времени перезванивались. Она говорила мне, чтобы я написала Йоргу, но я долгое время никак не решалась. Когда он подал прошение, я наконец-то собралась с духом. «Я не молю о пощаде. Я воевал с этим государством, и оно воевало со мной, так что мы с ним квиты и никто никому ничем не обязан». Ты помнишь? В заявлении, которое сделал Йорг в связи с подачей прошения о помиловании, было столько гордой независимости, что я снова как будто услышала того молоденького парнишку, каким я его впервые узнала. Того, в которого когда-то влюбилась. — Она улыбнулась. — Я же всегда перед вами робела. Потому что вы так хорошо разбирались, что правильно, а что неправильно и что надо сделать. Вы были такие решительные, такие бескомпромиссные, несгибаемые, бесстрашные. Для вас все было просто, и я стыдилась, что для меня все так сложно и я никак не разберусь, как надо относиться к капиталу, государству и господствующим классам, а уж когда вы заводили разговоры про всяких там, которые скоты… — Она снова помотала головой, целиком погрузившись в прежние ощущения страха и стыда. — Кроме того, мне надо было поскорее закругляться с учебой и начать зарабатывать деньги, а у вас и денег, и времени всегда было сколько угодно, да и отцы у вас: у Йорга и Кристианы — профессор, твой — прокурор, у Ульриха — зубной врач, а у Карин — священник.^[5] А мой отец, простой крестьянин из Силезии, лишился там своего клочка земли, с которого худо-бедно кормился, раньше у него было хоть что-то, а тут пришлось работать на молочном заводе. «Наша молочница» — так вы иногда меня называли, и, надо думать, не со зла, но я среди вас все равно была как чужая, и вы меня, скорее, только терпели, и если бы я вдруг исчезла…