Три дня

— Бывает, что тебе с неба сваливается такое, о чем ты даже не мечтал. Однако это не меняет дела, и в большинстве случаев мечты так и остаются мечтами. Я самый старший среди нас, и я тоже не знаю ни одного человека, чьи мечты исполнились бы в действительности. Это не значит, что вся жизнь пошла насмарку: жена может быть мила тебе, даже если ты женился не по великой любви, дом может быть хорош, даже если не стоит под сенью деревьев, профессия может быть респектабельной и вполне сносной, даже если не изменяет мир. Все может быть вполне достойным, даже если это не то, о чем мы когда-то мечтали. Это еще не причина для огорчений и не причина, чтобы добиваться чего-то насилием.

— Не причина для огорчений? — Марко сделал глумливую гримасу. — Вы хотите все прикрыть красивенькой ложью?

Хеннер нащупал руку Маргарет и пожал ее под столом. Она улыбнулась ему и ответила на его пожатие.

— Нет, — сказала она. — Это не причина для огорчений. Мы живем в изгнании. Мы теряем то, чем были, чем хотели быть и чем, возможно, нам предназначено было стать. Вместо этого мы находим другое. Даже когда нам кажется, что мы нашли то, что искали, это на самом деле оказывается чем-то другим. — Она еще раз пожала руку Хеннера. — Я не хочу спорить о словах. Если ты видишь в этом причину для огорчений, я могу тебя понять. Но так уж оно есть… Разве что… — Маргарета улыбнулась. — Возможно, в этом сущность террориста. Он не может вынести мысли, что живет на чужбине. Взрывая бомбы, он отвоевывает край, откуда он родом и где жили его мечты.

— Мечты? Йорг боролся не за мечту, а за то, чтобы сделать мир лучше.

Дорле громко расхохоталась:

— Где-то я прочитала: «Fighting for peace is like fucking for virginity».^[53] Иди ты со своей борьбой!

— Мне нравится этот образ! Мои лаборатории и вы, две мои женщины, — это мое изгнание. В детстве я мечтал быть великим путешественником, открывать неведомые страны, первым пересечь какую-нибудь пустыню или девственный лес, но всюду кто-то уже успел побывать. Потом я хотел стать одним из великих любовников, как Ромео и Джульетта или Паоло и Франческа.^[54] Тоже не получилось, но вот у меня есть вы и мои лаборатории — чего еще может пожелать себе человек! — Левой рукой Ульрих послал воздушный поцелуй жене, а правой — дочери.

— Настал час истины? — Андреас обвел взглядом собравшихся. — Я хотел стать юристом революции, не теоретиком, а практиком, который, как Вышинский^[55] в роли прокурора или Хильда Беньямин^[56] в роли судьи, осуществляет революционное правосудие. Тоже не вышло, слава богу, и я не хочу возвращаться туда, где родилась эта мечта.

— Моя мечта родилась поздно. Вернее сказать, я долго не замечала, что живу в изгнании. Что на самом деле я хочу не преподавать, а писать книги. Что мне надоели ученики, которых я была бы рада чему-нибудь научить, если бы они хотели чему-то у меня научиться, но у них не было никакого желания что-то у меня брать, поэтому я должна была все время их заставлять. Нет, я хочу вырваться из моего изгнания и вернуться к себе! Я хочу жить в окружении придуманных мною персонажей и историй. Я хочу писать хорошо, но, если потяну только на дешевый бульварный роман, я и на это согласна. Я хочу сидеть у окна, за которым открывается вид на равнину, и писать с утра до вечера, и чтобы одна кошка лежала у меня на столе, а другая — у моих ног.

«Ай да Ильза!» — подумали остальные. Этого они не ожидали, такой Ильзы они еще не знали. Она опять вся светилась, хотя и не белокурой миловидностью, зато уверенностью в себе и деятельной энергией. И это было заразительно — остальные повеселели. Один за другим они рассказывали, кто о чем когда-то мечтал, в какое изгнание его занесло из-за этой мечты и как он потом с этим примирился. Даже Марко принял участие в этой игре: оказывается, он хотел стать машинистом, а очутился в изгнании революционной борьбы. Йорг слушал, пока не высказались все остальные, и заговорил последним:

— По-вашему, выходит, что моим изгнанием стала тюрьма. Я научился в ней жить. Но чтобы примириться… Нет, я с ней не примирился.

— Еще бы, — сочувственно поддержал его Ульрих. Он хотел смягчить впечатление. — Но ведь, кроме того что мы смиряемся со своим изгнанием, у нас остается память о нашей мечте и о наших попытках осуществить ее. Вот я тогда прошел пешком от Северного моря до Средиземного. Смейтесь, смейтесь! А ведь это, как-никак, две с половиной тысячи километров, и я потратил на это полгода. В Сахаре или в бассейне Амазонки я не побывал, зато европейский пешеходный маршрут номер один — это вам тоже не шутки, и я никогда не забуду, как, проведя студеную ночь в палатке у Сен-Готарда,^[57] я под дождем одолел оставшиеся километры подъема, а затем при солнечном свете спустился в Италию.