Три дочери Евы

– Если у этих чертовых западников есть проблемы, нас они не касаются! – продолжал полицейский. – В нашей стране все живут счастливо. У нас нет никаких общественных классов. Мы даже не знаем, что это такое. Ты слышал когда-нибудь, чтобы кто-то спрашивал: «Эй, а ты к какому классу принадлежишь?» Конечно нет! Мы все турки и все мусульмане. Это нас объединяет. Общая религия, общая национальность. Все общее. Что тут неясного? – Полицейский подошел к Умуту поближе и наклонил голову, словно обнюхивая его. – В этой стране было три военных переворота, чтобы наконец прекратилась вся эта хренотень, а теперь такие, как ты, снова мутят воду! Зря ты думаешь, что это сойдет тебе с рук. Твои книги – ложь, и ничего больше. Они написаны ядом! Скажи, ты отравился этим ядом? Отвечай! – (Умут молчал.) – Я задал тебе вопрос, придурок! – раздувая ноздри, заорал полицейский. – Отвечай, эти книги отравили тебя своим ядом?

– Нет, – едва слышно проронил Умут.

– А я думаю, что да, – покачал головой полицейский. – Вид у тебя точно как у отравленного.

Обыск продолжался. Полицейские перетрясли матрацы, вывернули наружу все содержимое шкафов и комодов, заглянули даже в дровяную печь. Они не пропускали ни одного закутка. Однако ничего достойного внимания найти не удавалось, и это усиливало их злость.

– Эти мерзавцы умеют прятать. Переворошите весь дом! – приказал старший.

Он курил одну сигарету за другой, стряхивая пепел на пол.

– Простите… но что именно вы ищете? – подал голос Менсур, вместе со всей семьей стоявший на другом конце комнаты. Растрепанный, в измятой полосатой пижаме, он выглядел жалким.

– А ты что, не знаешь? – рявкнул инспектор. – Когда найдем, я засуну это тебе в задницу!

Пери, поморщившись, сжала руку отца. Но взгляд ее был неотрывно прикован к брату. С замиранием сердца она смотрела, как все больше бледнеет его лицо.

Полицейские перевернули с ног на голову все остальные комнаты, ванную, туалет, кладовку, где стояли банки с маринованными огурцами и сушеной окрой. Из кухни доносился треск открываемых ящиков, звон посуды и столовых приборов. На полках, прежде содержавшихся в безупречном порядке, теперь царил хаос. Прошел час, а может, и больше. На свинцовом ночном небе блеснул робкий луч рассвета, похожий на первый младенческий зуб, просвечивающий сквозь десну.

– А вещи девчонки проверили? – спросил инспектор. Он швырнул окурок на пол и раздавил его каблуком. – Перетрясите все ее игрушки.

Сельма, не сводя глаз с ковра, который она чистила каждое утро, рискнула вмешаться.

– Произошла какая-то ошибка, эфенди. Мы уважаемая, религиозная семья.

Не удостоив ее даже взглядом, инспектор повернулся к Пери:

– Девочка, где твои игрушки? Покажи нам.

Пери посмотрела на него расширенными от удивления глазами. Почему все – и революционеры, и полицейские – интересуются ее игрушками, которых вовсе не так уж много?

– Не скажу, – заявила она.

Менсур, по-прежнему державший Пери за руку, притянул ее к себе и прошептал:

– Не спорь с ними. Пусть видят, что нам нечего скрывать. – Не обращаясь ни к кому конкретно, он произнес: – Игрушки хранятся в ящике под ее кроватью.

Через несколько минут, когда инспектор в сопровождении своих подчиненных вышел из ее комнаты, Пери поняла, что злорадное выражение его лица не предвещает ничего хорошего. На предмет, который он держал в руках, она поначалу не обратила внимания.

– Так-так… Ну и что вы на это скажете?

Раньше Пери видела пистолет только по телевизору. В отличие от телевизионных, этот выглядел совсем маленьким и безопасным. На мгновение ей даже показалось, что он сделан из шоколада.

– Лежал в кукольной колыбельке. Вместе с куклой! Ловко придумано!

– Клянусь святым Кораном, мы ничего об этом не знали! – дрожащим голосом проговорила Сельма.

– Конечно, женщина, ты ничего об этом не знала, – усмехнулся инспектор. – Зато твой сын хорошо знал.

– Это не мой, – пробормотал Умут, и на его щеках вспыхнули красные пятна. – Меня попросили подержать его у себя несколько дней. Завтра я должен вернуть его.

– Кому? Чей это пистолет? – спросил довольный инспектор.

Умут тяжело вздохнул и погрузился в молчание.

С улицы донесся крик муэдзина, взывающего с минарета ближайшей мечети:

– Нет Бога, кроме Аллаха. Молитва лучше сна.

– Все, поехали, – сказал инспектор. – Берите его.

Менсур, который при виде пистолета лишился дара речи, вышел из оцепенения и залепетал:

– Я уверен, все выяснится. Мой сын – хороший мальчик. Он никогда никому не причинял зла.

Инспектор, уже направлявшийся к дверям, резко повернулся:

– Всякий раз одно и то же. Сначала родители плохо смотрят за своими детьми и позволяют им водить дружбу с коммунистическими отморозками, а потом, когда детки вляпаются в дерьмо, начинают хныкать и причитать. И зачем только ты нарожал детей, если не умеешь их воспитывать, чертов недоумок?! Таких, как ты, следует кастрировать!

Грубым движением инспектор схватил пижамные штаны Менсура и сдернул их до колен, обнажив белоснежное, хотя и поношенное белье. Двое полицейских захихикали. Остальные наблюдали за происходящим с непроницаемыми лицами.