Три дочери Льва Толстого

Было еще одно немаловажное «но»: сорокалетний Сергей Николаевич, уже проживший с цыганкой не один год, страстно влюбился в юную девушку своего круга – родную сестру Софьи Андреевны, Татьяну Берс (она хорошо нам известна как один из прототипов Наташи Ростовой в книге «Война и мир»). В этой истории с братом Сергеем все-таки, помимо прочего, сработала и его принадлежность к определенной культуре, к определенному социальному кругу. Когда-то любовные чувства к одной женщине преодолели все преграды, но они же, позднее испытываемые к другой, вернули его на круги своя. «Сергей Николаевич, – как писала Александра Львовна, – в безумии своего увлечения сделал Тане предложение, и они решили жениться, несмотря на препятствия, серьезности которых Таня даже и не представляла себе. В глубине души Сергей Николаевич чувствовал, что он не имеет права дать себе волю. У него была семья. Многие годы он жил со своей цыганкой Машей – маленькой, кроткой, смуглой женщиной, покорившей его своим чудесным голосом. У них было уже трое детей. Кроме того, закон запрещал двум братьям жениться на двух сестрах… Но Сергей Николаевич лишился способности рассуждать логично и невольно обманывал себя и Таню, надеялся неизвестно на что, мучил ее и себя. … Наконец, перемучившись, узнав всю правду о семье Сергея Николаевича, Таня решительно отказала ему»[283].

Только после истории с юной Таней Берс Сергей Николаевич Толстой обвенчался с матерью своих детей[284], раз и навсегда оставив надежду на брак с любимой. Спустя годы ни он, ни Татьяна Берс (в замужестве Кузминская) не забыли о своих серьезных чувствах друг к другу. Со временем С. Н. Толстой уединился, укрывшись от внешнего мира в своем имении Пирогово.

По-видимому, культурная и социальная принадлежность человека укореняется в тех же глубинах его души, где пролегают и любовные чувства. Общение людей на пересечении культурных и социальных границ таит в себе дотоле не предполагаемую ими сложность. Возможно, именно такой ход рассуждений привел самого Толстого к финальному решению романа «Воскресение»: Катюша Маслова ни в юности, ни в молодости, уже возродившись к новой жизни, не могла соединить свою жизнь с князем Нехлюдовым. А герой толстовской драмы «Живой труп» Федор Протасов, уйдя от жены к цыганке Маше, по вечерам тем не менее будет приходить к окнам своего дома.

Если Толстой-художник, как и прежде, с любопытством всматривался во внутреннюю жизнь окружающих его людей, то его старшая дочь, уже сделавшаяся, по представлениям того времени, старой девой, теряла последние надежды на личное счастье. Пунктиром через все эти годы проходила история взаимоотношений Татьяны Толстой с Чертковым. В воспоминаниях она осветила ее отдельные фрагменты: «Я не замужем. Между мной и Чертковым странные отношения. Когда он еще холостым решил, что ему надо жениться, он сказал пап'a, что ему жаль, что я не разделяю его убеждений, иначе он просил бы моей руки». Затем она вновь подчеркнула, что не была влюблена в близкого друга отца, и все же заметила: «Но что-то нас связывало. Отношения с Чертковым имели для меня огромное значение. Я думаю, что и для него тоже, и я думаю, что то, что связывало нас, – было выше и серьезнее простого влюбления». Они много общались и переписывались. Однажды во время конной прогулки Владимир Григорьевич признался своей спутнице: «Мой брак – это гнилой прыщ на земном шаре». Тогда ее неприятно поразила и надолго запомнилась грубость этого выражения. Прощаясь, Чертков произнес, глядя счастливыми глазами: «Я бы желал всех любить так, как я люблю вас сегодня!»[285] Но и эта история не имела, да и не могла иметь продолжения.

Как помним, Софья Андреевна отмечала, думая о дочери Марии: она «по натуре была склонна к разным нежелательным увлечениям, особенно же к влюблениям»[286]. Тяжело переживали близкие «чувственный» характер поведения Маши с теми, в кого она влюблялась. Л. Н. Толстому неприятно было ее неестественное кокетство со студентом-медиком Рахмановым. Татьяну Толстую раздражало поведение сестры с Петей Раевским: «…при нем Маша другой человек: нет изощрения, которого бы она не употребила, чтобы привлечь его. Се n’est pas a un vieux singe qu’on apprend a faire la grimace[287]. Я через все это прошла и все это вижу и стараюсь простить это, но мне, главное, претит ее неискренность. Удивительно у нее лживая натура. Если бы она не делала больших усилий, чтобы быть правдивой, то это было бы бог знает что»[288].

Татьяна пыталась понять и сестру, и себя: