Три дочери Льва Толстого

Далее Мария Львовна, пытаясь отвлечь страдающую сестру от горестных мыслей, писала о новогодних событиях в Ясной Поляне, о приходе к ним в гости легко одетых для русской зимы англичан-спиритов, которые проделали весь огромный путь пешком и без гроша в кармане, не зная ни слова по-русски и приговаривая одно слово – «Tolstoy». И завершала свое послание, вернувшись к больной теме: «Ну прощай, Таничка, тебе, может, не до моих писем, но думаю, что тебе приятно знать, как тут все. Пишу тебе в кабинете, а рядом папа лежит, кажется, заснул. Ты знаешь, у меня есть нужда: я все думала, что папа умрет и перейдет его душа в твоего ребенка и повторится в нем, а теперь ребенка нет, и я уверена, что папа поправится. Когда я носила во время болезни пап'a, я это же думала. Это не влияние спирита, ты не думай, – это я давно выдумала эту глупость. Я думаю, или папа, или ребенок, а оба – это слишком много счастья. А теперь мое сумасшествие простирается так далеко, что я думаю, что две жизни, близкие тебе, сохранились: Миша и папа, – а два твои мальчика погибли. Прости, милая, за глупости. Это вера бирманцев[495]. Любящая тебя Маша»[496].

Л. Н. Толстой с дочерью Марией. 1905

Через несколько дней в Ясной Поляне получили письмо от Татьяны с подробностями случившегося. В ответном письме отец старался подбодрить дочь: «…Держись, голубушка, той духовной силы, которая есть в тебе и присутствие которой в тебе радует меня. Не давай ослабевать этой силе, а когда ослабеет, усилием возвращайся к ней. Это усилие – высшее свойство души»[497].

В очередном письме Марии к сестре появились жесткие нотки, 11 января она писала: «Теперь ты уже, вероятно, на ногах, и тебе скучно без живота и надежды. Меня огорчает и в тебе, и во всех, кто тебя в этом поддерживает, что ты надеешься на будущее и думаешь уже о будущем ребенке. Мне кажется, что этого не надо, во-первых, потому, что не верю я в возможность его, а во-вторых, мне кажется, что твоя жизнь и без своего ребенка полна, должна быть полной. Ты прости, Таничка, моя милая, что я так пишу, но я боюсь за тебя, за будущее повторение разочарований и теперешнее тяжелое состояние»[498].

Следующее ее письмо в Рим было отчасти категоричным:

«Милая Таня, получила сегодня твое письмо о будущей операции. Удивительная ты женщина, действительно, твоя предприимчивость меня поражает. Я тебя не понимаю в этом. Может быть, ты права, но у меня лично всегда какое-то отвращение к насильственному, искусственному способу добиться во что бы то ни стало ребенка. Если болезнь общая, я понимаю лечение ее, чтобы не быть больной, но делать операцию местную, чтобы родить, мне так же противно, как было бы делать что-нибудь, чтобы не родить. Ну это мое личное чувство, и it has nothing to do[499] с твоим решением.

Теперь о деле. Я не думаю, что Чекан согласился делать тебе операцию по предписанию другого врача. Сам же он считал для меня выскабливание бесполезным и, кажется, не одобряет этой операции. Потом, мы ничего не знаем, хороший ли он доктор и оператор. … Хотя в этом я тебя не понимаю: в Ясной так грязно, шумно, суетно и для болезни неудобно»[500].

Не скоро Татьяна Львовна преодолела острую душевную боль. Еще в ноябре она написала брату Льву: «…Я пока благополучна. Очень боюсь, чтобы опять не было несчастья, и более, чем в предыдущие раза, этому огорчусь»[501]. Прошло несколько месяцев, и Татьяна, словно завершая этот сюжет, послала из Рима 11 февраля 1903 года Льву в Петербург черно-белую карточку с видом окаймленной зеленью реки, излучающим покой и умиротворение, с такими словами: «Милый Лева, поздравляю тебя с днем твоих именин. Наконец у нас все здоровы, и в ознаменование своего выздоровления ездила в Тиволи[502]. Оттуда и привезла эту карточку. Желаю и вам всего хорошего. Таня»[503].

В конце мая Татьяна была в Ясной Поляне, а Мария в санатории за границей[504], откуда она писала сестре в Россию: «Итак, ты делаешь операцию – ну дай Бог успеха». Мария сообщает сестре, что ей назначали такое же лечение: доктор «советовал мне точь-в-точь то же, что тебе, только вместо обычного лечения ртутью какие-то пропитанные ртутью Feutres, которые во все время беременности надо носить на груди и спине. Годны они только на 6 недель, так что каждые 6 недель надо выписывать новый. Нам в Colline[505] живется хорошо, тихо, сожители большей частью приятные, есть и интересные. Лечения, кроме пищи, никакого, начали было ванны, но это оказалось для меня слишком возбуждающе: я сначала чувствовала себя исключительно хорошо, сделала большую сравнительно поездку, а потом совсем ослабла и начала разговор. Так что пока прекратили. Сегодня мы здесь уже две недели. Мне надоело лечиться и хочется домой, но буду терпеть»[506].