Три еретика

«Катков… — как всюду, ловким скороходом пред русским он бежит народом, сам лавры рвет себе рукой… На „Пчелке“ едет чехардой. Да, едет чехардой даже на „Пчеле“, хотя в „Пчелке“ сидит Павел Иванович Мельников, который сам непрочь проехаться чехардой на ком угодно и точно по тому же способу, как проезжается и г. Катков…»

«Дифирамб. Тебя пою, родная пресса! Твои мне милы красоты: благонамеренность прогресса и скромной гласности цветы! Мне мило все: Борис Чичерин, Скарятин, Мельников, Катков. Я от обеден до вечерен статейки их читать готов. Люблю, когда Скарятин дерзкий копытом бьет врагов своих, и друг раскольников Печерский карает тех, кто грабил их!»

К стишкам — примечание Буренина: «Печерский — псевдоним г. Мельникова, автора повести „Поярков“». Словно о забытом авторе. Как мы теперь даем сноску: «В.Скарятин — реакционный журналист, издатель газеты „Весть“…»

Мельников в сознании радикально настроенных людей бесповоротно отодвигается в окололитературную тень. В декабре 1863 года Шелгунов, потрясенный смертью Помяловского, пишет жене из Петропавловской крепости: «И почему из литераторов должны выбывать только способные люди, а всякая дрянь, бездарность благоденствует и заносится, подобно каким–нибудь Скарятиным и Мельниковым. Грустно!»

Фраза, вскользь брошенная Варфоломеем Зайцевым: «Конечно, на все это не стоило бы обращать внимания, как не обращали внимания на проделки Павла Мельникова…»

На что: «на все это»? Ситуация не лишена пикантности: Зайцев атакует… Щедрина. Он не может стерпеть, что выходец из «Русского вестника» принят теперь в качестве одного из главных авторов «Современника», что «вице–губернатор», еще недавно «благоденствовавший в Твери и Рязани», ныне «администраторствует» на тех же самых страницах, где еще недавно мы читали «Что делать?». С этой зайцевской статьи, между прочим, начинается «раскол в нигилистах», ожесточеннейшая полемика, в которую будут втянуты и Писарев, и Антонович, и Благосветлов, и Соколов, — их полемика окончательно окрасит междоусобием уходящие шестидесятые годы. В этой войне свои масштабы, в ней «взбаламученные выходки» Писемского еще могут что–то значить, карикатуры Стебницкого еще могут служить мишенью, но Мельниковым можно пренебречь. Так думают, кажется, все участники разыгрывающейся драмы. Но один человек думает иначе. Салтыков–Щедрин. Он пренебречь не согласен.

Весь 1863 год, ведя в «Современнике» современное обозрение, он держит Мельникова на мушке.

В марте он отмечает, что Катков, полемизирующий с Герценом, похож на Фаддея Венедиктовича Булгарина «с некоторым лишь прибавлением Павла Ивановича Мельникова».

В апреле, в рецензии на «Князя Серебряного» Алексея Толстого, — следующий пассаж: «Если народ погрязает в грехах и через это оскорбляет промысл, то какой наилучший способ имеет сей последний (т. е. промысл. — Л.А.), чтобы напомнить о себе и заставить народ восчувствовать? Тяжело сознаться, но совершенно достоверно, что наилучшими в сем случае орудиями всегда почитались вожди народные. Посредством их промысл еще древле наказывал Израиля, да и в новейшее время, по свидетельству П.И.Мельникова… и других опытных обличителей, — продолжает следовать той же системе…»

Мельников иронически поставлен здесь не только в «опытные обличители», но неуловимой магией синтаксиса — и в «спасители», в «вожди народные». Значит, польская брошюра если еще не читана Щедриным, то уже известна как факт.

В августе — подтверждение: Щедрин сообщает Пыпину, что взял брошюру Мельникова «для разбора».

Собственно, это брошюра не Мельникова — это брошюра анонимная, правительственная, излагающая официальную версию польского восстания 1863 года. Она предназначена для «народного чтения», потому и написание ее поручили Мельникову. Именно поручили, по службе: министр внутренних дел Валуев поручил чиновнику своего министерства Мельникову, как умеющему писать для «простого народа».

Не будем хитрить: Мельников и эту возложенную на него повинность отнюдь не отбывает формально, он ее исполняет с обычной ревностностью. Он даже несколько выпрашивает это задание у Валуева: «Если потребуется перо для народа и если ваше превосходительство признаете, что я могу владеть им, то не оставьте меня своею начальническою милостию…»

Милость нисходит, перо идет в ход, и вскоре Катков (кстати, и Придумавший брошюре простонародно–залихватское название: «О Русской Правде и польской кривде») печатает в своей типографии сорок тысяч экземпляров (тираж гигантский), каковые через офеней распространяются по Москве среди «простого народа» по 6 копеек (цена символическая, назначенная только ради того, что все бесплатное народ не без основания почитает обманом).

Итак, Салтыков–Щедрин платит 6 копеек, раскрывает брошюру и читает следующее: