Три еретика

Тоска. Дудышкин хоть ерничал, нервничал — Эдельсон словно урок отвечает: непробиваемый отличник. Да, тяжело либеральной критике: новых идей нет, а для старых ситуация явно двусмысленна. Это–то более всего у них и чувствуется: двусмысленность, даже опасность ситуации. У историков литературы возникнет странная иллюзия: Эдельсон–де дал отпор Зайцеву… Никакого отпора он не дал! Дудышкин — и тот ограничился скользящей фразой: «ежедневная пресса (выделено автором в знак пренебрежения. — Л.А.) успела наговорить о „Взбаламученном море“ так много дурного, что… совестно повторять…» Эдельсон же и вовсе никого не задевает. И это его осторожное балансирование куда больше говорит о реальности, чем рассуждения о «почве» и «беспочвенности», о «протестах» и об «игре в протесты», и об «участии в лучших подвигах». Либеральным критикам хочется — по внутренней необходимости — напасть на Писемского, но они опасаются сомкнуться с нигилистами. Еще больше им хочется — по внешней необходимости — защитить Писемского, но этого они еще больше боятся–боятся прогневить нигилистов. Ситуацию либеральные критики чувствуют «кожей», и это, между прочим, главный итог дела: общество идет влево, движение это хоть и подспудное, но грозное, властное, всеобщее; оно вроде бы кажется уязвимым и терпит постоянный урон от власти, однако в нем, в этом движении, уже угадывается такая встречная властность, такая цепкость, такая стальная сила, что лучше на его дороге не вставать.

Либеральная критика и уходит с дороги. Как умеет, пытается сохранить лицо. Горькое зрелище.

Еще несколько статей — в «нелитературных» органах печати. В ежедневных газетах и еженедельниках. В прессе, как сказал бы С.Дудышкин. В «Сыне отечества», «первой дешевой российской газете» — анонимная статья, В «Голосе», только что прорезавшемся (однако этой газете суждено стать на долгие годы голосом деловых кругов), — статья педагога и историка литературы А.П.Милюкова (которому суждено остаться в истории литературы более всего тем, что по нему успел проехаться Добролюбов одной из своих рецензий). В «Народном богатстве» (это газета более «политико–экономическая», чем «литературная») — статья А.Ставлова (о котором положительно ничего не выудишь ни в старых, ни в новых справочниках — совершенно неразличимое лицо).

Так в этой «неразличимости» как раз и заключается смысл моего интереса. В отзывах прессы поражает сквозной общий мотив, до которого не опускаются профессиональные критики: зачем вы нас заставляете читать о нехороших людях! Мотив варьируется. Анонимный «Сын отечества» обижен, что Писемский не представил ему, читателю, ни одной светлой личности, которая бы дала возможность успокоиться и отдохнуть. Ученый литературовед в «Голосе» демонстрирует несколько большую филологическую осведомленность: он видит, что г. Писемский написал роман–фельетон, но сетует, что этот жанр не выдержан в живом и легком тоне, как то принято у законодателей–французов; вот если бы Писемский написал, как Александр Дюма или Поль Феваль, то публика получила бы бездну наслаждения. Дело, как видим, в точке отсчета. Критики отсчитывали от ценностей: нигилистических или антинигилистических, но духовных — здесь отсчитывают от «запросов публики», и «запросы» эти выдают и в ученом А.П.Милюкове, и в его анонимном союзнике из «Сына отечества» беспросветное и дремучее любительство.

Однако оно–то и имеет в данном случае решающий смысл: свой смысл в своей сфере. Или, скажем так, здравый смысл в практической сфере.

Вот отзыв неведомого А.Ставлова в газете «Народное богатство»: