Три эссе

Автор создает мир силой своей мысли — работа Творца, достойная того, кто создан по Образу и Подобию. Чаще всего фэнтезийные миры отчаянно (как и их создатели) нуждаются в героях — там все явнее, выпуклее, четче. И Добро, и Зло определены, вочеловечены либо материализованы каким-либо иным способом; но мир нуждается в герое. Мир, находящийся на грани катастрофы, на грани бытия и не-бытия — это проекция нашего мира, только там все развивается быстрее; сокращенное, сжатое во времени развитие событий не оставляет у читателя сомнений — жить так, как они живут сейчас, просто нельзя. Благословенный жанр, дающий возможность человеку остановиться и задуматься — пусть не над своими собственными проблемами, но над такими похожими.

Толкиену потребовался хоббит, чтобы убедить своих читателей в том, что мир стоит на их плечах — «малых сих», и они и есть подлинные его герои. Он и не скрывал никогда этой мысли; Фродо Торбинс и Сэм Скромби — те же забавные и смешные мистер Пиквик и Сэм Уэллер — оставляют свой уютный дом и тихие радости, отказываются от сытости и благополучия, чтобы встать на пути Зла и Тьмы. Диккенс, я уверена, гордился бы такими героями.

Человек читает сказку и обретает себя.

Что касается литературной иерархии — то сорт литературы, как свежесть осетрины, может быть только один — первый, он же и последний. И жанр тут роли не играет, ибо вполне могут существовать в природе прекрасный детектив и отвратительные стихи, дурацкое исследование и умная, тонкая фантастика.

Все это уже проходили и неоднократно.

Ведь побудило же что-то такого тонкого и возвышенного философа и мыслителя как Честертон написать: «Если бы о сонете было принято говорить в том же тоне, что и о водевиле, сонет вызывал бы не меньший ужас и недоверие… Если бы про эпическую поэму говорили, что она предназначена только для детей и горничных, «Потерянный рай» сошел бы за заштатную пантомиму, которая могла бы называться «Сатана-Арлекин, или Адам-в-ад-отдам». Зачем, спрашивается, Шекспиру писать «Отелло», если даже в случае успеха в панегирике будет значиться: «Мистеру Шекспиру вполне по плечу и более серьезные жанры, чем трагедия»?»

Его же, без сомнения, блестящему перу принадлежит и эссе «В защиту дешевого чтива» — и хотя в последнем ни слова не произнесено в защиту фантастики: а речь идет исключительно о приключенческой литературе — каждое слово может быть отнесено и к освещаемой нами проблеме.

Определенно, что веселое безрассудство «Лягушек» Аристофана за две тысячи лет устарело ничуть не больше, чем мудрость «Республики» Платона, хотя сегодня первое отнесли бы к разряду так называемых «легких», второсортных жанров. После Рабле, комедий Шекспира, О. Генри, Джерома, Ильфа и Петрова, Зощенко и Жванецкого на юмор и сатиру нападать страшновато. У фэнтези классиков, чьи слава и авторитет росли в течение десятилетий, гораздо меньше, а потому, помолясь, взялись за нее. Правда, ничто не бывает без причины.

Но говорят, говорят же, что фэнтэзи жанр вторичный, литература, так сказать, не первого сорта. Читают взахлеб, а после категорически отрицают. Не потому ли, что иначе придется признать, что не так живем. Если это первосортная, подлинная словесная живопись — то бишь, писание живого, действительного и настоящего — то действительны не мы, не большинство, а фэнтезийные герои, которые из книги в книгу, из романа в роман с горьким упорством покидают насиженные места, жертвуют благополучием и сытостью и отправляются искать правды, справедливости, истины.

Победа дьявола в том, что он сумел убедить всех, что его нет.

На нет и суда нет. Бороться не с кем. Вечная борьба Света и Тьмы, Добра и Зла уходит в область сказок, оставляя реальную жизнь.

Может, мы просто не хотим, чтобы фантастика была признана равной. Потому что в таком случае нам придется признать, насколько мы не правы, когда думаем, что ТОЖЕ ЖИВЕМ.