Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта

Я был открыт сверх меры, я забыл,
Что вне — не только вещи или звери,
с тобою свыкшиеся, чьи глаза
не вычесть из привычного пространства,
не отделить, как рамы — от картин;
и с каждым взглядом я вбирал в себя
все вместе: взоры, мненья, любопытство.
В пространстве зарождаются глаза
и там живут. Но, лишь тобой влекомый,
я зреньем, как преградой, не смущен, —
о нет: не ясно как, в тебя врастаю
и длюсь в твоем обороненном сердце.
Как руку к спазмой схваченному горлу,
нет, как платок к кровоточащей ране,
жизнь из которой выхлестом одним
стремится вырваться, — я прижимал
тебя к себе и видел: от меня
ты вся зарделась. Кто поймет, что с нами
стряслось? Мы только силились догнать
непрожитое время.
Я мужал, от часа к часу покидая юность,
 а ты, любимая, завладевала
моим, лишь в сердце сохраненным, детством.
Тут мало вспоминать; должна остаться
от тех мгновений у меня на дне
жизнь в чистом виде; или так: осадок,
кристалл в перенасыщенном растворе.
Не память мне важна, кто я такой
твоею волей. И не я придумал
тебе обитель стылую, куда ты
ушла; но и отсутствие твое
хранит тепло, что мне куда важнее
необладания тобой, Тоска
порой безадресна. Зачем себя
мне отвергать — ты власть, чье бремя,
легко мне, как окошку лунный свет.

Лу. Шарлоттенбург, 6 ноября 1910.

Дорогой Райнер, твои стихи!.. Словно свой собственный голос из незапамятных времен услышалая. Но голос, сказавший это, и глаза, это увидевшие, принадлежат только тебе одному. В таких случаях у меня всегда появляется ощущение, будто вся лирика, со всем, что она имеет в виду и способна выразить, есть лишь маленькая частичка того мира, в котором оживают твои вещи. Я не знаю другой подобной «художественной формы», и в этом, видимо, заключено ее очарование. Ты очень далеко пойдешь, дорогой мой Райнер. Лишь бы тебе удалось стряхнуть с себя физические недомогания; то, как ты их описываешь, позволяет сделать вывод, что они чистой воды неврастения.

Нам многое надо сказать друг другу, о многом спросить! Ничего не поделаешь. Оглянувшись на каком-нибудь повороте пути, мы еще увидим друг друга.

Рильке. Ронда, в день Богоявления 1913.

… Если бы могли встретиться, милая Лу, теперь это моя самая большая надежда… Я часто говорю себе, что только через тебя я связан с человеческим началом, в тебе оно обращается ко мне, напоминает о моем предназначении, вдохновляет меня; во всех других случаях я лишь выглядываю из-за его спины и остаюсь неузнанным.

…и утешь меня в сердце своем, — о Лу.