Три гинеи

^{125} Кольридж[571], однако, достаточно точно выражает взгляды и цели аутсайдеров в следующем отрывке: «Человек должен быть свободным, а иначе для чего он был создан Духом Разума, а не Машиной Инстинкта? Человек должен подчиняться, а иначе зачем ему совесть? Силы, создающие эту трудность, также содержат и ее решение, ибо служение им — совершенная свобода. И какие бы то ни было законы или системы законов принуждают к любой другой службе, унижают нашу природу, объединяются с животным началом против богоподобного, убивают в нас сам принцип радостного благоденствия и борются против человечества… Поэтому, если общество должно следовать законной конституции правления, которое может налагать на разумных Существ истинные и моральные обязательства подчиняться ему, оно должно быть построено на таких принципах, чтобы каждый индивид следовал своему собственному Разуму, подчиняясь законам конституции, и исполнял волю государства, подчиняясь диктату своего собственного Разума. Именно это и утверждает Руссо[572], формулирующий проблему совершенной конституции правительства в следующих словах: „Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде[573]“» (С. Т. Кольридж, «Друг», т. 1, с. 334–335). К этому можно добавить и слова Уолта Уитмена[574]:

«О равенстве — как если бы оно вредило мне, давая другим такие же шансы
и права, как и мне, — как если бы оно не было обязательным условием
для моих собственных прав, которыми все другие владеют, как я».

И, наконец, стоит задуматься над словами полузабытой писательницы Жорж Санд:

«Все существа связаны друг с другом, и любой человек, представляющий себя изолированным, не связанным со своими собратьями, уму непостижим… эта индивидуальность сама по себе не имеет никакого значения. Она обретает некий смысл, лишь становясь сюжетом общей жизни, сливаясь с индивидуальностью каждого из собратьев и, таким образом, превращаясь в историю» (Жорж Санд, «История моей жизни», с. 240–241).