Три года осени

Мадлен лишь хлопала глазами и думала, куда бы ей сбежать, да так чтобы незаметно и без лишних разъяснений. Тем временем собеседник полез во внутренний карман плаща и с превеликим трудом вытащил из него изрядно потрёпанную книгу больше похожую на стопку бумаг.

– Кофе без книг пить не рекомендуется. Строго говоря, нельзя. – Он положил на стол свою злополучную ношу.

Мадлен сделала вывод, что ей пора уходить и чем раньше, тем лучше.

– Не обессудьте, – смотря ей прямо в глаза начал он. – Если я Вас чем-то обидел, прошу, простить мне эту глупость. Меня редко кто видит, а впрочем, я невидим. Виной тому – я сам, ибо не вожусь с людьми. Я не общителен. – Он подошёл на шаг ближе. – Я хочу подарить Вам рукопись.

– Вы писатель? – Продумывая план отступления, спросила Мадлен.

– О нет, и никогда им не был. – Человек неловко потупился в пол. – Я знаю, это всё глупо, но я верю в неслучайные встречи.

– Но почему мне? – Мадлен растеряно посмотрела на рукопись.

– Увидев Вас, я вспомнил своё имя.

Она хотела возразить даже стала подбирать слова, но когда подняла глаза, то человека уже не было. Она удивленно посмотрела по сторонам и ещё, наверное, минут пять ошарашено созерцала оставленную стопку бумаг.

Мадлен не без опаски дотронулась до обезображенного и рваного переплёта, ощутив его тонкие изгибы, похожие на морщины. Видимо то, что когда-то являлось твёрдой обложкой, изрядно оказалось кем-то затёртой. Быть может, книгу читали слишком долго и многие.

От нечего делать она стала листать, ощущая сложный запах старых и ветхих страниц, как вдруг нечаянно наткнулась на заинтриговавшие её почти блеклые строчки:

«…Меня учили читать, писать, опрятно одеваться, но никто не удосужился научить самому нужному, а именно уметь прощать, уметь вставать в пять часов и идти на работу, когда очередная ночь проведена без сна в обнимку с банкой кофе. Меня не научили самому главному, а это вновь уметь любить, когда взорваны все звёзды, когда нет сил идти и оставаться для кого-то солнцем. Меня действительно не научили самому главному – уметь жить».

Она перелестнула ещё несколько страниц…

«…Она не почувствовала как впрочем, и я ничего такого что напомнило бы о наших объятиях. Теперь нас связывала только боль и подступающее море слёз. Гореть мне. Гореть мне в аду! И я буду гореть синим пламенем! Буду сгорать от стыда, пока сердце моё не расплавится и не превратится в нечто живоё и большее, в нечто пульсирующее новое солнце и тогда быть может, я смогу утешить её…».

Мадлен закрыла глаза. Ей захотелось прочитать эту книгу от первой и до последней страницы, не пропустив запятой, ни одной буквы.

Задумавшись о своей мечте, она приблизилась к окну и, проведя пальцем по запотевшему стеклу, оставила на нём размытую линию. Всматриваясь в её тонкий след, словно что-то или о ком-то вспоминая, Мадлен решительно добавила ещё несколько чёрточек и завитков и на мокром стекле проявилась надпись – «7 небо».

Оплатив счёт и в последний раз, взглянув на свою надпись, Мадлен покинула кафе. Проводив её взглядом, я осталось стоять у окна, за которым по-прежнему бродили добрые призраки, нашептывая недосказанные слова:

Давай же собирайся, иди же ко мне, я жду тебя так давно, что не помню звука собственного имени. Нас уведут с тобой вены бесконечных дорог, что перемещают потоки взаимных притяжений. Притянись ко мне, воротись, обернись и я уведу тебя за собою. Ищи меня ветром в поле, белыми хлопьями по тёплым ладоням. Разгадай тайну бытия! Создай, выдумай заново жизнь в этом городе. Тёмными, светлыми, сильными, робкими – какими бы ни были, я узнаю тебя! Неужели любовь, что сделала нас безутешными, способна связать наши сердца?