Три года счастья (СИ)

Прощай, Надя.”

Устала, нет сил бороться и легче спрыгнуть с часовни, покончить с собой.

Кетрин Пирс думала, что это легко. Легко лишить себя жизни, а в итоге считала секунды, смотрела вниз.

Упасть вниз.

Упасть в вечную тьму.

Это ведь просто вечный сон и покой. Покой о котором она так мечтала. Только вот она там будет одна.

Не смогла.

Не смогла этого сразу.

Просто, чтобы не было больно и ее оставили в покое.

А что если она не найдет покой?

Что ее ждет на той стороне?

Не смогла жить даже ради дочери. Любимый мужчина оставил ее, ушел и сейчас ему наплевать на нее, Стефан Сальваторе никогда не будет с ней и остался только мечтой. Ее единственной дочери только больно из-за того, что она узнала свою мать.

Легче сорваться вниз и уйти в вечность.

Легче, потому что любая жизнь заканчивается смертью. Вот и жизнь Кетрин Пирс закончится смертью.

Смогла сделать шаг, упасть вниз, закрыть глаза и ощутить всю прелесть и свободу от этого смертельно падения. Кажется Кетрин Пирс слишком поздно осознала, почему люди мечтают о полете, словно они птицы. Теперь она знает и понимает, почему птицы сврбодны.

Сразу и не поняла: ветер, мороз по коже, свобода и тяжесть сменяющаяся лёгкостью.

Ветер по коже.

Но покой она так и не обретет.

Не обретет покой в полете, потому что ее спасает Стефан Сальваторе, опускает на землю и ему ведь не все равно, он не желал ей зла и успел спасти ее.

Теперь знает и он.

— Что ты делаешь?

— Я же сказала! Либо решаешь свои проблемы, либо сбегаешь. Я выбрала третий вариант.

— Из-за какой проблемы ты прыгаешь с часовой башни?

— Я умираю, Стефан. Умираю от старости. Лекарство сделало так, что ускорило процесс старения.

— Эй! Ты Кетрин Пирс. Соберись.

Она ведь Кетрин Пирс.

Новый день — новые разочарования и кажется у нее выпал зуб.

Взять в руки, собрать себя из миллиона осколков.

Стать прежней, сильной Кетрин Пирс.

Стефан помог ей, кажется внушил веру в то, что нужно жить и бороться.

Старение, конечно проблема, но Стефан убеждает ее писать о своих чувствах, а Кетрин Пирс не знает что и писать. Что чувствует слабые, преданный, умирающей человек.

Ничего.

Пирс всего лишь лишилась силы и бессмертия.

Лишилась всего, а вскоре у нее не останется и жизни.

Солнце заходит.

Люди умирают.

Вправду, принять это и смириться со скорой смертью намного тяжелее.

” Дорогой дневник. И вот я жива. Стефан спас меня от смерти. Он предотвратил моё самоубийство. Он сказал, что это будет в своём роде терапия — писать о своих чувствах и о том, что я умираю и ничего не могу с этим поделать. Глубокие мысли, смертная катушка, бла, бла, бла. Мои руки устали.”

Она устала, отбрасывает ручку в сторону.

Она все еще жива, жалкий человек и абсолютно нет спасения.

Но пока можно позлить Керолайн, которая желает помочь Стефану справиться с посттравматической травмой. Он ведь тонул долгих три месяца.

— Ты и Стефан когда-нибудь… Ну, ты понимаешь?!

— Нет, не понимаю.

— Да ладно, ты понимаешь. У вас было?

— Боже мой! Кэтрин, ты серьезно?

— Это не ответ, да или нет?

— Мы друзья.

— Ты многое теряешь. Он хорош в постели.

— О боже! Я не хочу этого слышать.

— Вот, терапия длительного воздействия. В естественных условиях, воздействие постепенно приносит элемент былой травмы…

— Ладно, я поняла, поняла. Ты права в одном. Он должен разобраться с источником своих проблем. Так что пока счёт 1:0 в пользу сейфа. Как помочь парню, который всегда приходит на помощь? Стефан — герой! Вот кто он в глубине души. Он не может постоянно спасать самого себя. Но он всегда может спасти кого-нибудь другого. У меня есть идея!

У Кетрин Пирс всегда есть идея и эта идея заключается в том, чтобы лечь со Стефаном в сейф и быть рядом, касаться лица, заставлять смотреть в глаза, касаться кожи и этот жар дыхание, желание коснуться губ.

Он ведь когда любил ее, они сгорали в одном огне.

— Я здесь. Я с тобой. Мы вместе.

Правда блондиночка все портит открывая крышку сейфа.

— Было так тихо, я начала волноваться.

В этот раз Стефан выбрался живым, не пошел на дно.

«Да что в ней такого?» — с яростью думала Пирс, испепеляя взглядом Керолайн, которая обнимала Стефан и Кетрин продолжала улыбаться.

Все же она всегда получает чего хочет, а сейчас она хочет Стефана Сальваторе.

Сегодня она расставляет свои сети именно на него.

Украли сердца друг у друга.

Он ведь любил ее когда-то, так почему не сможет полюбить вновь?

Кетрин гордо высоко подняв голову, вошла в гостиную. Высокомерно оглядев помещение, она сразу же бросила взгляд в самую даль, на пламя в камине.

Стефан все еще в ее сердце и он помог ей, а Кетрин отплатила ему той же монетой.

Спасать друг друга.

Её плавные движения были полны грациозности, голос словно гипнотизирует. Стефан в замешательстве свёл брови, когда заметил ее взгляд, изо всех сил старающейся не показывать эмоции перед другими, а руки скользят по его груди.

— Чтобы ты знала я сломал только один стул.

— Это был уродский стул! Обойдёшься без него.

— Видимо ты была права. Мне было легче сосредоточится на физической боли, чем на расставании. Мне нужно жить дальше.

— Значит, ты признаешь. Я знаю, что делаю.

— Честно говоря, я никогда не знаю, что ты делаешь, Кэтрин.

— Стефан, иногда… я тоже. Как сейчас…

Одна драма и тот поцелуй.

Одна драма.

Одна ночь.

Любовь — это когда ты отдаёшь, и тебе хочется отдавать ещё больше. ㅤㅤ

Страсть — это когда ты берёшь, и тебе хочется брать ещё.

Она желает Стефана Сальваторе и получает его, просыпается в его постели, он попался в ее сети и Кетрин смеется, понимая, что проснулась в его постели и знает, что получила его, правда седые локоны не выглядят сексуально.

Сбежать, удариться о дверной косяк, сама не своя, но она слышит смех Стефана.

Любовь и вечность синонимы?

Нужно спешить на тренировку, ведь не зря же она платит Метту, но столкнувшись с Деймоном она не упускает момента задеть его.

— Ты знаешь, он тоже её не видел. Я знаю, потому что всю ночь мы были вместе.

— Послушай, у меня были действительно паршивые два дня, понятно? Если ты подразумеваешь то, что я думаю, ты подразумеваешь…

— Почему? Что ты думаешь? Что наши горячие, обнаженные тела соприкасались в незабываемой страстной ночи?

— Меня сейчас стошнит.

— Отлично! Тогда моя работа здесь сделана. Пока-пока.

Она ведь всегда желала знать, каково это быть любимой им, но Стефан никогда не посмотрит на нее, так же, как на Елену. Он смотрит на Елену, как на ангела, а Кетрин пропала, пусть и уснула вчера с ним в одной постели, он любил ее вчера.

Это было вчера, а сегодня она получила заслуженную пощечину от дочери, которая имела права на нее злиться. Сегодня все ее мышцы болят, кости ломят и седина.

Ей страшно смотреть на себя в зеркало.

Страшно думать, что завтра может не наступит. Страшно от мысли, что она больше никогда не откроет глаза.

На кого злиться и кого обвинять?

Себя? Правильную Елену, которая впихнула в ее глотку лекарство?

Легче не кого не винить и принять неизбежное.

— Посмотри на меня. Я умираю, Стефан!

— Я это знаю. И уверен, что ты найдёшь способ выкрутиться.

— Нет, в этот раз это точно. Посмотри, я умираю. Что нужно сделать, чтобы заслужить хоть немного прощения?

— 147 лет — слишком долгий срок, чтобы простить всё за одну ночь.

— Одна ночь — это вечность. Ты никогда не посмотришь на меня так, как смотришь на Елену, да? Спокойной ночи, Стефан.

— Эй. Мне жаль, что ты умираешь.

— Поверь, мне тоже.

Жаль и он разделяет с ней боль, держит за руку.

Держит до самого конца, сидит с ней рядом в постели и желает поддержать.

Она была одинока пять веков.

Пять веков одиночество, тьмы и моря крови.

Одиночество и желание жить сделали из Катерины Петровой Кетрин Пирс.

Погрязла в одиночестве, а сейчас Стефан просто желает поддержать ее, освободить, чтобы она не осталась одна на смертной одре, пока все остальные отмечают смерть той, что всегда выживает.

— У меня есть морщины на руке?

— Ничего нет.

— Если моя кожа начнёт дряхлеть, возьми нож и сразу же вонзи его мне в сонную артерию. Хорошо?

— Хорошо. Знаешь, даже на смертном одре ты самовлюбленная.

Наедине с Деймоном и если бы не Лиз Форбс он бы задушил ее еще тогда, когда. Кому есть дело до сучки Кетрин Пирс и Деймон Сальваторе с танцевал бы на ее могиле.

— Уходи прочь! Ты недостаточно поиздевался?

— Так? Помнишь, как ты внушала мне зарезать себя?

Дрожать, кричать и ненавидеть себя, когда видит Дженну с кухонным ножом в руках.

Боль такая реальная.

Кричать.

— Бедная тетя Дженна, мне пришлось внушить ей, что она сама упала на нож. Она так запуталась.

Срывать голос, когда одна иллюзия сменяется другой. Теперь Джон Гилберт отрезает ее пальцы в отмест. Но с кем Кетрин Пирс обходилась хорошо? Теперь расплачивается за грехи, а Деймон только развлекается, наслаждается ее страданиями.

— Привет пальчика. Пока пальчики.

— Достаточно!

Деймон оборачивает свою голову и ведет его. Элайджу Майклсона, тон голоса которого, внушает только ужас. Такого стоит бояться. К такому стоит прислушаться и глупо идти против первородного, который власть демонстрирует только взглядом и тоном голоса. Идеальный, властный, в костюме, серая рубашка и черный галстук, до блеска начищенные туфли. Он здесь. Он знает все. Он пришел, чтобы спасти ее и завершить все ее страдания. Знает, что она не забыла. Он здесь и сейчас она может вздохнуть спокойно. Элайджа Майклсон здесь, он не забыл и прекратит ее страдания и мучения. Он здесь, пришел к ней проститься, а значит она не пустое место в его жизни. Значит она может умереть спокойно и последние минуты своей жизни смотреть ему в глаза, коснуться кожи. Может умереть зная, что если Элайджа не сумел защитить ее, то он обязательно сделает хоть что-то для ее дочери. Сделает для Нади то, что не сделал дня нее.

Он рядом и она может дышать спокойно.

— Элайджа!

Он рядом, садиться на ее постель, смотрит в глаза и улыбается. Она видит его улыбку и кажется забывает о том, что жить ей осталось несколько часов.

— Катерина.

Он рядом и ради него она соберет последние силы, чтобы поднять голову с подушки, коснуться его лица и улыбнуться в ответ. Улыбнуться, такой улыбкой, которой достойны только он и ее дочь. Улыбнуться с некой нежностью.

Элайджа ведь научил ее не злиться, всегда был рядом, поддерживал, обнимал и любил, учил мудрости.

Он научил ее ценить семью, пытался исправить неправильную стерву, но он ведь поцеловал ее в лоб и оставил, а она знала, что так все и будет.

Плакать бы, но слез нет, а глаза сухие. Слез нет, как и сил.

Устала сражаться, но он здесь и хотя бы на смертной одре он будет рядом с ней. Он здесь, а значит поступил не правильно, оставил семью ради того, чтобы проститься с ней.

— Ты здесь.

Улыбается, тянет руку, чтобы коснуться его лица.

Может им и было суждено быть вместе до конца.

Может они созданы друг для друга.

Он здесь и теперь она готова отпустить и умереть. Умереть зная, что этот мужнина исправит все и точно сделает все для Нади.

Она может оставить этот мир, дочь и его, зная, что теперь все будет хорошо.

Он видел ее настоящую, а она видела иллюзию, мурашки по лицу, отшатывается в сторону видя лицо Деймона.

Это иллюзия, а у нет сил даже злиться.

Опустошена.

— Мне очень жаль. Ты думала, что это на самом деле.Нет. Никто не придет проститься, Кетрин, потому что всем плевать.

— Мне не плевать.

И вправду только ее дочери не все равно. Только Надя появилась, чтобы завершить ее страдания и свернуть шею Деймону Сальваторе.

Надя пришла, чтобы помочь, но уйдет в слезах и в какой раз проклянет Кетрин Пирс. Уйдет, оставив ее, а Кетрин уколит себе наркотик принесенный Лиз Форбс. Уколет сама, перетерпит боль, да и чему удивляется, ведь это же Кетрин Пирс.

— Я знаю, что ты скажешь…

— У нас нет на это времени. Позволить моему отцу вырвать тебя из моих рук — это была самая большая ошибка в моей жизни. Надо было бороться за тебя, но я не боролась. Я прожила пятьсот лет так, чтобы не совершать эту ошибку снова. Я за все боролась, а в итоге у меня была полная жизнь. Я познакомилась с красавицей дочерью, а ты несколько столетий искала меня. Не трать на меня больше время. Теперь твоя очередь жить.

— Я не могу.

— Я всю жизнь принимала эгоистичные решения. Позволь мне хоть раз поступить правильно.

— Ладно, тогда уходи! Оставь меня! Уходи в забвение, но я не буду сидеть рядом и смотреть, как ты умираешь.

Сидеть и смотреть будет Стефан.

Он пришел попрощаться и она хочет его видеть, но видит кровь и трупы ее семьи. Не зря ведь люди возвращаются в самые тяжелые воспоминания.

— Это худший день моей жизни. Деймон сказал, что это была моя вина, что я заслужила всё плохое, что когда-либо происходило со мной. Он прав, Стефан. Я не заслуживала быть любимой.

— Открой свой разум для меня, посмотри на своего отца…

— Он уходит… Что ты делаешь?

— Ты заслуживаешь покоя. Ты была семнадцатилетней девушкой… Кетрин… Ты не в чем не виновата.

Кетрин виновата только в том, что всегда лжет и выживает.

— У меня была подготовлена целая речь для твоего бездыханного тела.

— Позволь предположить. Ненавижу, презираю, пошла ты, умри, стерва, и так далее.

— Да. Плюс еще одна вещь. Я прощаю тебя. Ты не была рождена злой. Жизнь сделала тебя такой. Ты потеряла всех слишком молодой и у тебя не было семьи, которая бы присмотрела за тобой.

— Елена… Спасибо тебе за то, что простила меня.

— Пожалуйста.

Елена должна уколоть ей последний шприц, ведь Кетрин просит этого.

На самом деле Кетрин нужно нечто иное. Иное. Ей нужно прочесть заклинание и стать пассажиром в теле Елены.

Ей нужно выжить.

Выжить даже, когда она умерла.

Почти умерла.

Почти, потому что ухмыляется смотря на свое мертвое тело, разговаривая по телефону с Надей.

Пульс не прощупывается, но она все еще жива. Смерть коснулась ее и ей было так холодно.

Холодно: душе и сердцу.

Холодно.

— Я Кетрин Пирс. Я выживаю.

Ее ухмылку невозможно спутать ни с чей другой. Она сделало это, выбралась из мира счастливых иллюзий, своего умирающего тела и осталась жива. Не воссоединилась с семьей и дочерью в вечности, не обрела покой, как желала бы этого для нее Стефан и Элайджа. Но будь Элайджа не жалкой иллюзией Деймона, а реальностью, то даже он бы не остановил ее.

Кетрин Пирс умерла?

Почти.

Не готова бросить свою душу в огонь.

Не готова умереть и встала напротив зеркала, поправляет локон волос.

Сучка все еще дышит.

Сучка настроена получить все то, чего у нее не было до того, как она стала Еленой Гилберт. Она стала той, у которой есть все и с этой ролью Кетрин Пирс справляется идеально. В черной жизни Кетрин Пирс так не хватало всего этого, так не хватало света.

Перед ней сейчас неизведанный путь. Но путь на который она решила встать и сыграть эту роль. Роль Елены Гилберт.

— Привет, я Елена Гилберт.

Кетрин Пирс почти умерла.

По теории Чарльза Дарвина ведь выживает сильнейший, и дело не в силе, а в способности меняться. Она станет Еленой Гилберт.

Это почти конец.

Почти.

*** Новый Орлеан. 2014 год. ***

Если ее не станет, Элайджа будет скучать?

Сорок девять часов, три минуты и тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать секунд прошло с начала нового времени в Новом Орлеане. Когда самая известная семья пала. Майклсоны пали. Хейли Маршалл умерла и обратилась. Многие подумают, что любовь и смерть новорождённой дочери Никлауса Майклсона всему виной, но все ведь не так. Случайность, судьба…

Все это притворство.

Но Хейли он не спас, как и Катерину и теперь винит только себя.

Сорок девять часов, три минуты и тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать секунд прошло с того момента, как Элайджа Майклсонм снял наручные часы с гравировкой, положил их на подушку рядом с собой.

В его голове не укладывалась мысль о том, что это чувство, способно подставить к грани все человеческого, что осталось в нем. В его голове крутилась одна единственная команда, приказ, который он дал сам себе и был готов идти до конца: «Спасти семью любой ценой. Спасти Хейли, новорожденную дочь Никлауса и не позволить им кануть в никуда. Не позволить кануть во тьму и проливать кровь ». Сердце болезненно сжималось от тяжелых воспоминаний, когда он прижимал к себе Хейли и она обратилась в надежде, что она все еще останется матерью, а не монстром. Он это она сама внушила себе, а в реальности инстинкты и жажда крови возьмут свое. Элайджа Майклсон ведь знает это, как никто другой.

Мужчина плотно сжал губы, опустив свою руку с часами, где секундная стрелка неумолимо неслась вперед, а после ему нужно снять их и проститься с тем, что могло стать его будущем. В их скромном особняке было тихо — все спокойно спали, а сквозь окна давно проникал прохладный ветерок. Он устал, но не давал себе права сомкнуть глаза больше, чем на два часа, не мог оставить без защиты всю семью. Неизвестно, что ждет их впереди.

Эта коробка, называемая домом совершенно не держала тепло, но здесь, видимо, когда-то жили люди, а теперь живут монстры. Беглым взглядом, пробежавшись по хламу, что остался в его комнате. Все то, что имело ценность стало ненужным хламом. К тому времени, когда он уснул Элайджа мало что помнил.

Только бег секундной стрелки и белый коридор.

Майклсон тихо подошел к черной двери, открыл ее.

Но что скрывается за этой черной дверью? Демон питающейся похотью? Стерва? Страсть? Желание? Внутренняя тьма, то он может совершить в реальной жизни? Что-то ценное? Монстр?

В этой пустой комнате ее нет.

Она ведь здесь заточена по его воли.

Бросает взгляд на постель.

Ее нет.

Только пустота.

Она должна быть здесь, если он желает видеть?

Или он не желает видеть ее?

— Катерина.

Удар и Элайджа оказывается на полу. Она нависает над ним, ее руки сжимают его горло, давит на щитовидку, видимо чтобы ему было еще больнее. Но он ведь сам желал этого. Желал увидит его.Больнее после поцелуя с Хейли.

Он сделал ей больно и она платит тем же.

Болью на боль.

Ненавидит, желает разорвать на куски, уничтожить, потому что он сделал ей больно.

Она опустошена, нет сил собраться с силами и жить дальше.

Портить нервы.

Элайджа Майклсон повержен, прижит к полу, задыхается и даже не может пошевелиться.

Эффект неожиданности всегда срабатывает в пользу нападавшего.

Она посмела напасть на него.

Кетрин подняла на него взгляд, чуть покрепче сжала ладони на шее и улыбнулась. Он почему-то улыбнуться в ответ не было сил: тяжело смотреть, воздуха не хватает. Но сегодня она прекрасна в длинном, темно-зеленом прозрачном халете из-за которого просвечивается черное кружевное нижнее белье.

— Спасибо, за предательство, Элайджа, — раздался негромкий голос, женщины.

Спокойный, размеренный и немного хриплый после попыток Элайджи сбросить ее, ведь он сильнее ее, но видимо она злее и крепко ухватилась за него.

Бесполезно бороться с обиженной и озлобленной женщиной.

Такая одержит победу.

Ее лицо по-прежнему такое же, как голос, словно идеальное дополнение, но его оскверняли его поступок и взъерошенные им же волосы. Элайджа вцепился своими руками в ее волосы и бесполезно молить о прощении. А ее взгляд непроницаемый, но в нем вскользь пронеслось так много эмоций за это время: страх, отчаяние, тревоги и злобы, агрессии, желание убить и пролить кровь. Мутные, практически незаметные. Эмоции прирожденной стервы. А сейчас она не изменяла себе, смотря на него своими завораживающими глазами цвета горького шоколада. Элайджа задыхается так же, как и она задыхалась от слез узнав обо всем. Перевел на нее взгляд, пытался разжать руки и дышать. Главное не задохнуться от чувства вины.

Удалось.

Ему удалось отбросить ее и теперь она лежит рядом Она молчала, и он — тоже. Ни у кого не было слов, чтобы описать сложившуюся ситуацию.

Глупо.

Он влюблен в мать племянницы и так быстро забыл ее, но почему тогда вернулся сюда.

— Не стоит, оправдываться, Элайджа, потому что ты любишь ее, — произнесла Пирс.

Кетрин Пирс. Она старался не выдавать своих эмоций, но эти слова были словно горький яд на ее губах. Еще одна пропасть, которая разделяла бы их в том мире, который существовал еще не так давно. Мира на двоих.

Сейчас всего этого нет.

Только боль и ее горькая усмешка, когда она оборачивается к нему, приводит пальчиком по яровой ямочке.

— Тебе ведь было больно, когда ты думал, что она мертва, Элайджа, как и мне, теперь ты познал боль предательства, — немного подождав, произнесла она все так же тихо эти слова.

По спине пробежал холодок, когда он почувствовал легкую ладонь у себя на груди. Она ведь запросто может вырвать его сердце, как когда-то он вырвал ее. Немного и она сделает это, пробьет рукой его грудною клетку, сожмет в своих руках его сердце и все.

Все закончится.

Теперь непонятно от чего ему предстоит встретить смерть — от рук любимой женщины, которую предал или рук врага. Он не хотел это представлять, отказывался. Даже назойливое воображение, рисовавшее красочные картины его смерти, мужчина желал выбросить, не представлять. Он ведь тысячелетней бессмертный монстр. Но ее легкое касание только усиливало этот страх. Ему не продержаться долго. Ему не вымолить прощения. Мужчина судорожно выдохнул, бегло посмотрев на Кетрин, которая вновь с ним встретилась взглядом.

Прервать молчание и получить ответ.

— Если меня не станет, ты будешь скучать? — внезапно спросила она не отводя взгляд.

Боль. Опустошение. Ненависть.

— Что бы ты сделала с Хейли? — спрашивает он.

На секунду, он позабыл обо всем, решаясь на такой глупый поступок, спросить у одной женщины, чтобы она сделала с соперницей, той, что украла чужого, ведь они знакомы всего около года с Хейли. И стоит ли скучать о чужом человеке, который только, защищая и оберегая ее?

Элайджа ведь стал чужим для Кетрин.

Повисла ужасающая тишина, в которой он мог слышать биение собственного сердца. Уверенность в правильности решения таяла на глазах, но в ее взгляде вновь промелькнула тревога. Она впервые выглядела растерянной и уставшей, такой, а какой должна была быть любая женщина на ее месте. Преданная.

И все из-за одного вопроса?

— У нас почти не было шансов, но будь я рядом волчица молила бы о смерти, стонала от боли, прежде, чем я выбрала бы способ, которым убьет ее… Вырвать сердце к примеру, — вновь нарушила тишину брюнетка, притупив взгляд. — Она бы не выжила, Элайджа, только потому, что ты мой… Только мой…. Я бы не раздумывая убила ее чужими руками, одела бы лучшее траурное платье на ее похороны, если бы были, скорбела вместе с тобой, утешала тебя, точно зная, что стерва Кетрин Пирс одержала очередную победу. Ты ведь знаешь меня.

Глупо было полагать на что она ответит как-то иначе.

Незнакомые, чужие — вот кем они стали даже после стольких веков любви и схожего мироврзрения. По крайней мере, именно эти мысли посещали мужчину сейчас, лежа на полу, смотря с надеждой, но ей плевать. От былой уверенности узнать правду все исчезло, ведь он знал, что ответит стерва, для которой чужие жизни не так уж и важны и нахлынуло чувство бессилия и тоски. Он опустил руки, все еще чувствуя тепло руки Пирс на своей груди, она вновь забралась на него. Хотелось сбросить ее и одновременно притянуть к себе, возможно, в последний раз. Но ладонь плавно соскользнула, постепенно перемещаясь вниз, и спустя несколько мгновений он аккуратно обнимала ее со спины, слегка прижавшись к ней. Тепло. Живительное тепло, которого категорически не хватало.

Тепло и огонь, словно закипает кровь.

Кровь закипает, когда он накрывает своими губами ее губы, прижимает к себе и удерживает силой.

Не позволит вырваться.

Теперь она не казалась такой сильной, какой обычно представала перед всеми. Этот теплый поцелуй, дыхание слегка сбилось, а лицо спрятано в его плече. Он несмело провел рукой по спутанным волосам, спускаясь по спине, а после снова возвращался, прижав ее к себе. Хотелось пообещать ей, что все будет хорошо, что они все вернут и будут вместе в вечности, но не мог знать наверняка вернется ли он когда-нибудь к этой женщине, желая запечатлеть этот короткий момент в своей памяти, перемотать его в начало и снова пережить. Мужчина прижался губами к ее макушке, оставив короткий поцелуй и чувствуя, что Кетрин вновь берет вверх над своими эмоциями и понемногу успокаивается. Но он не хотел ее отпускать: еще минуту, еще секунду…

— Ты мне нужна, Катерина и я скучаю, — негромко произнес он, понемногу ослабляя крепкие объятия, — Мы будем в нашей вечности.

Ощущение покоя стало понемногу охватывать ее тело, заставляя расслабиться. Сонливость начала брать вверх, но она отчаянно сопротивлялась. Проклятая усталость сковывала мышцы и разум, но Пирс старалась выглядеть бодрой, смотреть в глаза. Наткнувшись на встревоженный и слегка укоризненный взгляд брюнетки, мужчина свел брови к переносице, хмурясь. Она уже наперед знала его слова, но по-прежнему ожидал, когда фраза сорвется с губ.

— Тебе нужно отдохнуть, моя Катерина. Ложись, — произнес он, глядя на нее.

— Посидишь со мной? Я — женщина. Лучшая из всех, что у тебя были и когда-либо будут. Просто признай это и еще кое-что. Признай, что думаешь, обо мне и однажды ты будешь спать или любить так же меня другую, говорить ей те же слова, ты будешь думать, что обрел покой и счастье, который обещал мне. Будешь думать, что обрел утраченную любовь и тогда, Элайджа Майклсон, ты задохнёшься, утратишь надежду и захлебнёшься кровью. Ты будешь страдать так же, как страдаю я. А может ты убьешь ее и захлебнешься кровью своей драгоценной Хейли. Ты не спасешь ее, как не спас меня.

— Конечно, — немного подумав, произнес Майклсон, поднялся с пола, подхватил ее на руки, чтобы отнести в постель.

Она и не сопротивлялась, только уткнулась носом в подушку.

Она устала.

Она должна поспать и принять все произошедшее.

Принять предательства.

Она может поспать пока он рядом.

Пока Элайджа Майклсон почти ее, сидит на ее постели, а она сжимает его руку.

Впервые за это время он выдал некое подобие улыбки, больше похожее на ухмылку. Тепло ее рук, взгляд, прежде, чем она погружается в сон — это то, ради чего нужно пытаться выжить. Снова и снова, разбивать врагов и верить в искупление, семью, совершать ошибки, но сражаться несмотря ни на что.

========== Глава 63. Все же недостойна счастья. ==========

Into the hills cry the tears.

Of the crocodiles lost feet on the road.

Said I love you so I don’t have to be alone.

Smoke fast, out the door.

Love hard, but in the end we’ll kill them all.

Sun’s coming up too early my valentine.

Into the hills we go.

I don’t know if I could live much more .

Didn’t know that I could feel this great .

Life’s to waste, higher higher, get, higher higher .

In the sunlit dawn, if we lucky maybe god might call.

Smoky heaven feeling on my own .

Lost control get, higher higher, get, higher higher.

На холмах проливаются слезы.

Крокодилов, заблудившихся по дороге.

Я сказала, что люблю тебя, так что я не должна быть одинока.

Кури быстрее, снаружи.

Люби сильно, но в конце мы убьем их всех.

Солнце поднимается слишком рано, мой Валентин.

Мы поднимаемся на холмы.

Я не знаю, смогу ли я прожить намного больше.

Не знала, что могу чувствовать себя так потрясающе.

Жизнь пропадает впустую, выше выше, поднимись, выше выше.

В залитый солнцем рассвет, если нам повезет, мы можем услышать Бога.

Под этими туманными небесами сама по себе.

Потеряй контроль, поднимись, выше выше, поднимись, выше выше.

Laurel - To The Hills.

*** Новый Орлеан. 2014 год. ***

Ее сердце стучит, но с человечность стоит проститься.

Ей нужно питаться и контролировать новую себя.

Хейли ведь не желала всего.

Не желала принимать себя новую.

Не желала принимать то, что ее дочь растет вдали от нее.

Элайджа застаёт Хейли в ванной комнате.

Свет от плавившихся свечей и шум воды и окровавленный труп последней убитой ведьмы.

Она плачет днями.

Она питается ночами.

Пол испачкан кровавыми, волчьими следами, которые сменяются человеческими.

Вспоминая дочь она только желает разорвать любого, кто отнял малышку у нее.

Винит себя, потому что не смогла уберечь ее, сделать так, чтобы у ее дочери был дом и семья.

Ей плевать и кажется Маршалл больше волнует количество пены или настоящей ли венецианский хрусталь в этой люстре.

Элайджа думает, что так лучше и пусть Хейли никогда не узнает о разговоре с его братом, который состоялся вчера, в мастерской Никлауса: —Только ты сможешь ее освободить, Никлаус.

— Как жаль, что мне наплевать, дорогой братец.

— Мне не наплевать…

— Так пусть Хейли станет твоей заботой, Элайджа.

— Я не смогу научить ее тому, чему сможешь научить ты.

— И чему же я могу научить Хейли?

— Наслаждаться пролитой кровью. Только так она обретёт свободу и утолит голод монстра.

Она ненавидит себя, не желает так жить. Вечность угнетает ее.

— Думаю, я смогу преподать ей урок, как разрывать тела и мириться с вечностью. В котеле, где много ведьм, которых так ненавидит Хейли. Она ведь сконцентрировалась на ненависти. Я прав?

— Все именно так.

Элайджа замер на пороге ванной комнаты, смотрит только на нее и видимо ей стало легче, после всей пролитой крови.

— У тебя была насыщенная ночь.

— У меня был паршивый день, так что мы с Клаусом отправились в Котел. И можешь представить, наткнулись на ведьм.

— У меня был паршивый день, так что мы с Клаусом направились в котел. Можешь представить! Мы наткнулись на ведьм.

Элайджа ухмыляется, не отводит взгляда, а Хейли кажется погружается в свои воспоминания.

Он был впечатлен ее острыми ключицами и тонкими запястьями, пытался рассмотреть татуировку, но пена для ванны мешала ему прочитать надпись.

Она могла тонуть в этой ванной и пролитой крови. Она ведь убила не только ведьм, Франческу, но и восьмерых ее же вида.

Он мог тонуть в ее глазах, что всегда смотрели на него чуть свысока. Гордая. Уверенна. Эгоистичная. Своенравная волчица.

В глазах он всегда видел грусть и желание уйти. Уйти в горы и обрести свободу.

У Хейли Маршалл было, есть и будет все, чего бы она ни пожелала.

Элайджа Майклсон позаботится об этом, а ее заботит только крики ведьм и багряная кровь, которой было испачкано ее лицо.

” На холмах проливаются слезы.”

“Крокодилов, заблудившихся по дороге.”

Хейли проливала слезы. Уже какой день. Именно такой ее и находит Клаус в комнате их дочери. Она ведь сама разгромила детскую и винить ей стоит только себя. Разве мать может бросить своего ребенка? Она улыбнулась, только единожды, когда услышала из уст Майклсона имя: — Ее имя Хоуп. Имя нашей дочери.

Она знает, что ее ребенок и вправду надежда этой семьи и даже если у них отняли эту надежду нужно верить. Верить и надеется.

Она была матерью, а стала монстром.

— Идем, волчонок.

— Куда мы идем, Клаус? Отвали от меня. Я желаю только выпить виски. Понимаешь, я увила восьмерых волков, Франческу и легче мне не стало. Только хуже, а алкоголь притупляет эту боль.

— Развлекаться.

Развлекаться, проливать кровь.

Ее тело напряжено, словно натянутая струна, которая может лопнуть в любую секунду и Хейли Маршалл уже какой день не смыкает глаз, пила алкоголь, проливает слезы и тонет в крови, ломает кости, раз за разом стонет от боли обращаясь в волчицу, только чтобы убежать.

Убежать от себя.

Убежать в горы.

Убежать, разрывать острыми зубами любого, кто встанет у нее на пути.

Убежать, чтобы быть свободной.

“Я сказала, что люблю тебя, так что я не должна быть одинока.”

Хейли шагает за Майклсном, опустила взгляд и смотрит на асфальт. Это лучше, чем смотреть ему в глаза. Его взгляд словно сжигает ее, но Клаус Майклсон ни в чем не обвиняет ее, ведь он не святой.

Разные?

Теперь она связана с ним дочерью.

Теперь они не могут быть одиноки, порознь.

Теперь их двое.

Две искалеченные души.

Теперь одиночество на двоих.

— Я же обещал тебе, что мы будем бороться с врагами, как семья.

А не такой уж и подонок, псих этот Клаус Майклсон, если желает поддержать ее, крепко держит за руку, словно говорит, что они вместе будут бороться с их внутренними демонами. Он ведь проходил через то, что сейчас проходит Хейли. Он терял контроль, вырезал деревни и тонул в крови. Ему было наплевать, потому что в те моменты внутренней монстр срывался с цепи и оказывался на свободе. Он мог убить любого, кто посмеет не так посмотреть на его, сказать что-то или испортить его одежду. Любого. Плевать кого, только бы подчинить внутреннего монстра себе и почувствовать свободу. Внутреннюю свободу, словно ты забрался на вершину горы и дышать вовсе не тяжело, а так легко и легкие заполняет такой необходимый кислород. Просто желал поддержать мать своего ребенка, но Хейли наплевать, убирает руку, идет вперед.

Вместе.

Только ей наплевать.

Только она думает, что она умерла и обращение стало ее концом.

Голод не утолим и легче сдаться, уйти в горы и встретить рассвет в одиночестве и чувствовать.

Чувствовать демонов под кожей.

Кури быстрее, снаружи.

Люби сильно, но в конце мы убьем их всех.

Солнце поднимается слишком рано, мой Валентин?

Дьявол знает, что нужно ей сейчас.

Жалкое сборище ведьм, которых они вскоре разорвут в клочья.

Клаус уверен в этом, просто покручивает в голове, то как через несколько секунд его клыки прокусят сонную артерию молодой девушке. Она напугала, ее тело дрожит, ведь она видит демона. Демона ночи.

— Простите, но мы здесь, чтобы убить вас всех.Вы же не думали, что мы оставим это так?

Дьявол знает все их грехи и то, что они желают больше всего в этом мире.

Они желают крови.

Дьявол питается страхом и именно страх — причина крика напуганных ведьм и колунов.

Этой ночью никто не уйдет живым и все окрасится алым.

Все окрасится кровью.

Пугливая блондинка становится его первой жертвой. Жертвой, которой он перегрызает сонную артерию, прикрывает глаза в тот момент, когда свежая, горячая и такая нужная кровь насыщает каждую клетку его организма.

Мало.

“Мы поднимаемся на холмы.”

“Я не знаю, смогу ли я прожить намного больше.”

Клауса Майклсона невозможно назвать Ангелом. Тысячелетней параноик-псих, который закалывал свою семью, прятал в гроба и возил за собой по Миру. Социопат, которому наплевать и он наслаждается, когда страдают другие, когда он отнимает жизни других, разрывает конечности и разбрасывает их. Хейли знает его таким и сейчас видит, как тот ломает кисти рук ведьмаку, заставляет его кричать от боли, встать перед ним на колени и только после этого сворачивает ему шею. Хейли не по себе от вида крови и всего того, что Майклсон задумал сделать с остальными. Ведьмы разлучили его с дочерью и будут умирать в мучениях, молить о смерти, а он будет ухмыляться даже испачканный кровью и знать, что он одержал очередную победу.

Он никогда не боялся пачкаться кровью и зальет кровью весь Новый Орлеан, если потребуется.

Никто не уйдет.

Ярко-желтые глаза и лицо испачканное кровью.

Дьявол.

Дьявол искушает, отбрасывая очередное вырванное сердце.

— Присоединишься ко мне, волчонок?

“Не знала, что могу чувствовать себя так потрясающе.

Жизнь пропадает впустую, выше выше, поднимись, выше выше.”

Хейли просто наблюдала скрестив руки на груди. Она знала, что этот псих, который покалечит и убьет любого, но сейчас.

Сейчас это скорее похоже на забаву с отрыванием конечностей и отбрасывание трупов в разные углы комнаты.

Это никогда не завершится.

Забава и испачканные кровью лицо, одежда, руки.

Подбородок в крови, как и футболка. Наглость и дерзость, во взгляде, словно ему должны за то, что именно сам Никлаус Майклсон обрек их на мучение и может ли у Дьявола быть сердце? Сколько бы времени не прошло, она будет раздражаться, а он только усмехаться и пачкаться кровью и не позволит никому уйти. Он убьет всех.

Сколько бы времени не прошло, Клаус Майклсон будет наслаждаться криками, а его губы будут испачканы кровью и он будет только прикрывать глаза, ощущать металлический привкус во рту и это его истинная природа.

Ее не тошнит, потому что это у нее сейчас аппетиты вампира и повадки волчицы. То время, когда она была матерью прошло.

Сейчас она монстр.

Вскрикивает, нагибается, падает на колени, зрачки глаз наполняются желтым и она желает.

Желает обернуться волчицей и стать свободной. Уйти в горы, возможно вместе с ним.

Свободна.

Ее никто не осудит.

Не осудит за ее истинную природу.

Она слишком устала бороться, верить, сжимать себя в тиски, контролировать внутренних демонов раздражаться даже от сигаретного дыма и желать свернуть шею курящему, когда проходила мимо или убить джазовый ансамбль, который играл в квартале. Как они только посмели радоваться, когда у Хейли Маршалл траур, горе и она разлучена со своей единственной дочерью.

Убить всех до восхода солнца.

Этому не будет конца.

Серая волчица.

Королева волков, которой просто нужно принять свою истинную природу, поддаться искушению.

В залитый солнцем рассвет, если нам повезет, мы можем услышать Бога.

Дьявол соблазнил ее и она обратилась и стала свободной.

Полы залиты кровью.

Внутри все рвётся, осколками впитываясь в тело, кости ломятся яд течет по жилам и заставляя забыть и наброситься на одну из ведьм, на глазах который выступили слезы. Напасть, уложить на окровавленный пол и распороть живот, наслаждаться предсмертными криками, а после отбросить внутренние органы, которые сейчас больше, чем мякотные субпродукты. Разум будто затуманен. Да и как его проветрить, если на улицу ты тащишь труп, окрашиваешь асфальт в алый. Оставляешь кровавый след до самого особняка Майклсонов.

В голове вертится «Свобода», а прощение давно кануло в никуда.

Устала прощать.

Устала бороться и быть лучше, если она такая же, как и тысячелетний монстр Клаус Майклсон.

Вчера случилось самое страшное социопатия взяла верх. Она ушла в себя.

Клаус Майклсон очень желает жить, поддерживать, любить, быть свободным и наслаждаться каждым прожитым днем. Он может свободно дышать, когда ему лучше, когда пытается склеить свою разбитую душу и не лишать счастье родственников. Социопатия может дремать, но она просыпается. Поэтому Хейли Маршалл, как Клаус Майклсон.

Под этими туманными небесами сама по себе

“Потеряй контроль, поднимись, выше выше, поднимись, выше выше.

Он отпустил ее и все.”

Отпустил, смотрел ей вслед, а кровь капала с его подбородка.

Смотреть, как волчица исчезает в густом смоге нависшем над городом.

Она одна.

Густой, серый смог.

Никакой кристальной белизны.

Только алая кровь.

Он понял, что сейчас она свободна, может бежать куда пожелает.

Может бежать в горы или укрыться в холмах.

А кровавые следы исчезнут с асфальта еще до наступлением рассвета.

Дьявол освободил ее истинную сущность с этим багряно-золотым рассветом.

Пришел меня проведать?

— Хочешь, чтобы я убрал объедки?

— Не осуждай, Элайджа. Я повела себя не хуже, чем обычно ведет себя Клаус.

Встает, ступает на холодный пол и кажется ей совершенно наплевать на то, что совершенно нагая.

Стоит перед ним, заледенела, в сердце больше нет боли, как и крови, которую она смыла.

Все ушло с убийством последней ведьмы, труп которой она притащила в особняк и теплой ванной.

Встала перед ним.

Вода стекает с волос на грудь, капает на живот, собираясь под ногами маленькими лужицами, и даже полотенца нет на ней, чтоб прикрыться. Она изгибает бровь, передергивает плечами — не от озноба или раздражения, а словно инстинктивно.

Ей наплевать, а он прекрасно научился маскировать эмоции.

В ней не осталось ничего от маленькой испуганной беременной от его брата волчицы, что когда-то нашла защиту у него. И все же глаза скользят по коже, останавливаясь на каждом изгибе, каждая капля и блики солнца. Он ненавидит себя за это, но не может совладать с инстинктами, хоть всегда славился контролировал эмоции.

Пусть Хейли уходит, а не стоит тут перед ним нагая, идеальная и желанная.

Знает, что нельзя ее желать и это нужно принять.

За тысячу лет Элайджа научился прятать эмоции, маскируя учтивостью все, что не следовало видеть посторонним.

Грехи прячет за красной дверью.

Любовь и похоть, Кетрин Пирс за черной.

Вот кто она — посторонняя. Он должен перешагнуть, подать белое махровое полотенце выбросить из головы уйти.

Уйдет она.

— Я бы хотел, чтобы ты равнялась на кого-то получше, чем Никлаус.

— Я теперь гибрид. У меня нрав оборотня и жажда вампира. Эти ведьмы хотели убить моего ребенка, они годятся только для еды. Дай пройти.

Задевает плечом. Она как яд, как отрава, — стучит в голове.

Она со временем сумеет заглушить совесть.

Если бы она знала, что значит для него, но сейчас Хейли наплевать. Сейчас Хейли Маршалл должна справится с эмоциями, в сердце пустр и вернуть свою дочь, а на остальное ей наплевать.

Ей наплевать на него.

Ему не наплевать.

*** Мистик Фоллс. 2014 год. ***

Она продержалась две недели.

Они знают и если бы она могла отмотать время назад, то Кетрин Пирс бы не сходила с ума, не плакала.

Все же недостойна счастья.

Она желала получить все: дочь, Стефана Сальваторе и жизнь о которой всегда мечтала.

Все так ждали, чтобы она сдалась и плакала.

Она всего на секунду замечталась о счастливой, новой жизни

« Дорогой дневник, я люблю свою жизнь. Серьезно, быть Еленой Гилберт лучшее, что когда-либо случалось со мной. Наконец у меня есть все, чего я хотела: я молода, здорова, красива. Все меня любят. Но самое лучшее то, что я снова вампир. И теперь, когда я исправила твою единственную ошибку, которую ты когда-либо совершала, любовь к Деймону Сальваторе, я собираюсь вернуть обратно то единственное, чего я всегда хотела.»

Ей всегда и всего мало.

Кетрин Пирс желает получить Стефана Сальваторе.

Кетрин Пирс, кажется перестала думать и ослеплена любовью к Стефану Сальваторе.

У нее уже намечен план по соблазнению Стефана Сальваторе на несколько недель вперед.

Но все рушится.

У нее ничего не получится.

Кажется Метт Доновон прав. Он был в подобной ситуации у него тоже непутевая мать, которая всегда будет врываться в жизнь, как ни в чем не бывало. Мать, которую он всегда прощал, только потому что она его мать.

Все равно не так.

Сидеть друг напротив друга и разговаривать.

Сидят лицом к лицу.

Метт добивает ее, но он прав и ему было так же больно и он знает, каково это.

— Ты прошла через все эти неприятности, чтобы спасти свою маму, но она интересуется только Стефаном.

— Это Кетрин. Я и не ожидала мамо-дочкиных пьяных завтраков.

— Да, но чего-то ты же ждала.

— Ты будешь играть в карты или что?

— Послушай. Я был в такой же ситуации, что и ты. Моя мать постоянно исчезала на несколько недель, а потом объявлялась, как гром среди ясного неба, словно ничего не было. Пока ты узнаешь, я побуду у плиты и зажарю ей сыр.

— Это не так.

— Нет? Она решает когда ты достойна её внимания, но знаешь что. Ты никогда не будешь интересна ей больше, чем очередной парень, с которым она захочет переспать.

— Мэтт, ты скажешь что угодно, чтобы помочь Елене. Я не идиотка.

— Ты идиотка если думаешь, что Кетрин выберет тебя, потому что она не выберет.

— А знаешь почему ты делаешь все эти сендвичи? Потому что в ту же секунду как твоя мать вернется в твою жизнь, ты забудешь все ужасные вещи, которые она сделала, потому что в конце концов она все еще твоя мама, и ты ее любишь.

Тот, кто ей нужен в не зоны доступа.

Ее дочь умирает от укуса Тайлера Локвуда и она знает, что ее не спасти.

Мир обрушился.

Это будет финалом истории и Кетрин Пирс поняла это, как две минуты назад.

Он больше никогда не ответит.

Ее дочь больше никогда не увидит рассвет.

Она и вправду ужасная мать и лучше бы Надя никогда ее не знала, а жила иллюзией о семье и хорошей матери.

Ее дочь больше никогда не откроет глаза и не легко принять это.

Принять боль и потерять единственного ребенка.

Ей хочется орать, потому что Надя скора уйдет.

Сидеть у постели умирающего ребенка нет ничего хуже. Это хуже любого Ада для матери.

Надя готовит, что нет ничего хуже, чем расти без матери и Кетрин вправду ощущает вину. Она должна была сражаться за дочь, а не безнадежно увечься Стефаном Сальваторе.

— Мне жаль, что Тайлер Локвуд укусил тебя, но ты не умрешь.

— Ты попросила у Клауса его кровь?

— Боже, у тебя действительно горячка. Надя, он очень хочет увидеть, как умирает моя дочь.

— А ты не хочешь, чтобы тебя раскрыли.

— Нет, не хочу. Поэтому я позвала его.

Она позвала доктора Уэса Максфолда.

Хотя Кетрин Пирс пострадала от своего же оружия.

Сдалась.

Она могла уехать, бросить все и молить Клауса, на коленях, чтобы тот спас ее дочь. Просто молить о милосердии. Упасть к его ногам и пусть бы он лучше убил ее, но спас дочь.

Убил бы на глазах Элайджи и тогда больно было бы двоим.

Элайджи от того, что она изменилась, приползла на коленях ради ее единственной дочери, семьи и потыталась спасти ее. Ему ведь так было бы больно видя, как его брат убивает на его женщину, которая была не пустым местом в его жизни. Женщину, к которой он желал возвращаться.

Ей бы больно от того, что великая и непобедимая Кетрин Пирс проиграла, упала на колени и ушла бы первая.

Возможно бы Элайджа даже кричал, упал на колени видя все это.

Больно на земле.

Больно на облаках.

Тяжело думать, что могло бы быть и сидел бы Элайджа у ее трупа, помог бы Нади покинуть Новый Орлеан и какая бы судьба ее ждала? Тоже что и судьба матери? Судьба беглянки?

Но до Нового Орлеана более двадцати семи часов пути.

Мысли тоже лгут.

— С этого момента я буду хорошей матерью. Обещаю тебе. Я спасу твою жизнь.

Легко говорить, но тяжело сделать.

Не спасет, потому что она находит Уэса мертвым. Деймон убил его.

Боль и слезы.

Прощание.

Кетрин Пирс идет на свою верную смерть.

Мысли орут бежать, но она идет на смерть ради своей дочери.

Кетрин Пирс упала, сдалась и сделала это ради дочери.

Финал.

Она поняла это, как две минуты назад.

Надя просила ее бежать, жить, не останавливаться, но она остановилась ради нее.

Тяжело.

Больше никаких масок и все видят ее такой, какой видел Элайджа Майклсон.

Все видят ее слезы.

Все видят ее слабой.

Кто прав?

Слезы матери, которая прощается со своей дочерью. В мире нет ничего ужаснее, чем наблюдать, как умирает твой единственный ребенок.

Умирает долгой и мучительной смертью.

Сердце разорвалось.

Сдали нервы.

Орать.

Но сил нет даже, чтобы сказать.

Элайджа бы ее понял и ей так важно, чтобы он узнал, о том, что она сидит, прощается с дочерью и он все же добился ее искупления.

Не узнает.

Кто он для нее сейчас?

Любовник? Враг?

Сейчас все равно.

Кетрин думает, что они никогда больше не увидит его и плевать.

Она поступает правильно.

Ради дочери.

— Я здесь, что бы увидеть мою дочь. Надя.

— Ты вернулась ради меня.

— Я не брошу тебя снова.

— Ты нашла способ спасти меня?

— Кровь Клауса спасла бы тебя… Если бы я попросила.

— Ты бы раскрыла себя.

— Но ты была бы жива. А сейчас уже слишком поздно.

Больше не будет слез и боли. Только не для ее единственного ребенка.

Надя ведь и не должна была узнать, каково это испытать боль.

— Не так должна была сложиться твоя жизнь. 500 лет поисков матери, которая в конце концов оказалась… мной. Позволь мне показать какой должна была быть твоя жизнь. Какой должен был быть твой идеальный день. У нас с тобой маленький дом. Это был обычный летний день. Ты играла снаружи. Итак, ты устала и пора было спать. Ты рассказала мне про крепость, которую ты построила. В лесу, около реки. И я спросила, могу ли я прийти посмотреть. Ты сказала утром, когда взойдет солнце, и я сказала… Спокойно ночи, Надя. Сладких снов. Твоя мама любит тебя.

Финал. Боль добралась до сердца. Ей страшно прощаться. Страшно закрывать застывшие в вечности глаза дочери, накрыть покрытое венками лицо дочери. Орать, упасть и рыдать на груди дочери.

И в этот момент Элайджа бы поверил, что Кетрин может быть доброй, заботливой, любящей и человечной и как-только появилась надежда, что она станет хорошим человеком, прожить короткую жизнь с Надей, в последний раз увидеть мир, то все рушится.

Финал.

Понимает, что ради Елены, ее убьют.

Кетрин Пирс знает, что больше никогда не увидит дочь, а ее дочь никогда не откроет глаза.

Ушла первой.

Сдали нервы.

Слезы сквозь улыбку.

Ее бы сейчас оставили бы в одиночестве и только так она бы пришла в себя.

Элайджа бы смог ее успокоить, но сейчас она даже не желает вспоминать о нем.

Только бы он смог сдержать ее.

Слишком больно.

Больно.

Больно в Раю.

Больно в Аду.

Легче говорить, чем пережить.

Ее убьют, только кто убьет ее?

Ток к кому у нее дикая привязанность и желание испить его любовь, знать, каково это быть любимой им. Но Стефан Сальваторе никогда не любил ее.

— Ладно. Итак, у кого нож? Кто из вас удостоится чести убить неуловимую Кетрин Пирс раз и навсегда? Что? Все потеряли дар речи? Когда я была на смертном одре, вам всем было, что сказать. У тебя, Тайлер — потому что я активировала твое проклятье, сделала из тебя человека.

— Ты для меня ничего не сделала.

— Я тебя умоляю. Если бы меня не было в твоей жизни, ты был бы полный ноль с матерью-алкоголичкой и взрывным характером.

— Не надо, не надо.

— А ты? Я не расстроюсь, если ты меня прикончишь. Потому что мы обе знаем — ты стала лучше, став вампиром.

— Прощай, Кэтрин.

— Прощай, Кэролайн.

— Я единственная девушка, которая действительно видит, какой ты красивый. Ты бы вонзил мне нож в сердце, Мэтти? Нет, я так не думаю. Я запомню тебя как лучшую ночь, которой у нас не было. Да.

— Да.

— Мелкий Гилберт. Было приятно иметь брата хоть на минуту. Когда ты не был таким раздражающим.

— Бон-Бон. К чему прощание, увидимся по ту сторону.

— Дэймон. Наверное ты хочешь вонзить этот клинок прямо мне в сердце?

— Мы это уже проходили, Кэтрин. Я сказал всё, что хотел.

— Я знаю, но я так и не сказала то, что хотела сказать. Прости меня. Ты винишь меня в том, какой ты. Прости меня. Прости, что обратила тебя. Прости, что ты не умер безымянным солдатом в бою, а твой отец не прожил еще один день, опозоренный тобой. Деймон, мне жаль, что я дала тебе цель в жизни. Страсть, драйв, желание. Мне жаль, что ты такой, какой есть, потому что я научила тебя любить.

— Встретимся в аду, Кэтрин.

Деймон обещает ей встретиться в Аду и она верит. Верит, что попадет в Ад и ей больнее от того, что убьет ее тот, ради которого она готова была на все.

У этой истории мог бы быть другой финал. Она могла бы спасти или уйти со своей единственной дочерью

Но какой же глупой была борясь за любовь Стефана Сальваторе.

Не права, что выбрала его.

Пережить тяжелее.

Больнее, что он положит этому финал.

Тихо прошептать и в последний раз коснуться его губ.

Ей ведь так важно было знать, каково это быть любимой им. Стефаном Сальваторе.

Прижалась к нему, коснулась рукой груди.

Больше не увидит его.

Уходит второй.

Тяжело говорить слова, когда жить тебе осталось пару минут.

— Стефан. Знаешь, мне всегда было интересно, каково это — быть любимой тобой. Ты должен признать, тот мимолетный момент, твои чувства были реальны. Я люблю тебя, Стефан. И я всегда любила тебя. И я полагаю, что это конец нашей любовной истории.

Клинок в живот. Упала к его ногам.

Он отбросил ее, как ненужную вещь. Ведь Стефан сделает все ради Елены Гилберт и от этого ей больнее.

Она никогда ему не была нужна и он убил ее, в руках окровавленный нож.

Больно, зная, что он никогда не был ее и не будет.

Она видит это, окидывает взглядом полным ненависти всех стоявших в комнате. Кетрин Пирс уйдет ненавидя всех и себя. Уйдет оставив прощальный подарок для Елены.

Больно.

Больше не увидятся с хорошо.

Уходить не просто.

Больно. Финал.

========== Глава 63. Все демоны здесь. ==========

« Каждому Дьяволу положен свой Ангел. »

ЛСП — Канат.

Есть ли у любви вкус?

Какой это вкус?

Сладкий?

Горький?

Терпкий?

Адаптация — это ведь долгий процесс и все зависит от характера, индивидуальных качеств.

Прошло слишком много времени.

Время для того, чтобы адаптироваться к новой жизни, работе.

Время выкупить здание для клиники, внести первый взнос за их собственную квартиру и автомобиль.

Время растрат на свадьбу.

Время для свадьбы.

Утро Одри начинается с чашки кофе, кашля из-за лака для волос.

Ее утро начинается в шесть утра.

Одри должна выпить кофе, пока ее подруги по колледжу помогали ей с прической и еще ее губы не спрятаны в помаду. На ее свадьбу приехала и ее единственная живая тетя со своей семьей.

Утро Одри началось с букета ромашек. Обычных полевых ромашек в вазе с водой.

Цветы подарила одна девушек, что жила с ней в комнате.

У нее не было подруг, но были с тем, с кем она хорошо общалась и те, кто ценил ее.

Из семьи только тетя, подруг нет и ее половина в церкви будет пуста в отличии от половины

Шона, у которого в этом городе: друзья, семья, знакомые.

— Цветы, — как-то отстранёно проговорила Одри.

Она потрогала лепестки. Те в её руках не растаяли и не исчезли.

Настоящие.

Она настоящая.

На ней белоснежное длинное кружевное платье с открытой спиной.

— Не испорть маникюр, Одри, я помню о твоей привычки, — слышит голос своей тети Мишель.

— Тетушка, не думала, что этот день настанет и я не спала всю ночь, что кофе не помогает и меня стошнило утром, — вздыхает девушка обнимая тетю в руках которой старинная книга и мужское кольцо.

— Это что-то старое, — улыбается женщина, надевает на палец племянницы кольцо. — Гремуар и кольцо твоего отца. Семейные реликвии, которые так важны. Это стоит того. Послушай, у тебя эмоции и силы, особый дар. Ты должна жить обычной жизнью. Я смогла жить обычной жизнью, создать семью и стать нужной для своего мужа, детей. Ты уже один раз сломала свою жизни наркотиками не зная всей правды и боролась. Начинай свою новую жизнь и продолжай бороться.

Голубое. Одри переступила с ноги на ногу, главное не упасть в голубых босоножках на тонкой шпильке.

Взятые в займы шпильки для волос.

Новое платье, аксессуары.

Но ромашки были здесь, в этой комнате и Одри улыбается.

— Я справлюсь, тетушка и с заклинаниями и с семейной жизнью.

Одри неловко прокашлялась, когда в комнату вошли подружки невесты. Все девушки в одинаковых небесно-голубые платьях.

Свадьба в стиле Тиффани.

— И какого это быть невестой? — спрашивает одна из вошедших девушек протягивая Одри печенье макарон.

— Что? — растеряно переспросила ведьма. — Это прекрасно и волнительно.

— Сладкое, чтобы и жизнь была сладкой, — медленно проговорила Кристина останавливаясь напротив неё.

— Но если будет нужно ты сможешь надрать зад Шону, — смеется Мегги.

— Ох, спасибо. Думаю, я стала забывать об этом, - смущается ведьма.— Правда, спасибо за все и пора спускаться вниз.

Она быстро опускает взгляд в пол, отчаянно пытаясь не заплакать. При виде её замешательства Мегги поставила вазу с печеньем на стеклянный столик и заключила невесту в свои объятья.

Добро пожаловать на свадьбу.

Здесь все самые родные и видимо Леффи волновалась больше, чем сына. Взрослый, уверенный в себе мужчина, который не испугался никаких трудностей. Сейчас стоит перед ней и на нем белый костюм, Бирюзово-мятный галстук, а друг детства, Джесси прикрепляет к его пиджаку бутоньерку из живой голубой розы. Таких ведь в природе не существует, но технология получения синих роз с помощью окрашивания известна по крайней мере с двенадцатого века.

— Голубая роза, — говорит Джесси.

— Одри нравится бирюзовый, — улыбается Шон.

Бокал выпал из рук Леффи, и осколки брызнули во все стороны. Совсем как в фильмах, успел подумать парень. А на глазах слезы, брызги на новых туфлях.

— Ты такой красивый, сынок, — пытается натянуть улыбку.

— Я согласен, что наш сын совсем взрослый, — добавляет встав рядом с женой Кэмп.— Будте счастливы, дети.

— Вы же знаете, как я вас люблю, — сделал несколько шагов вперед, чтобы родителей. — Пора в собор.

Все знают, что будет дальше.

Ромашки всегда символизируют семью.

Розы символизируют страсть и любовь.

Вот и наступил этот самый день. До церемонии оставалось пару минут и Шон уже стоял у алтаря рядом со святым отцом.

Он в костюме.

Она в белом кружевном и Одри вся его жизни.

Жизнь, которая проносится перед его глазами.

Жизнь, которую он держит в своих руках.

— Добро пожаловать! Мы собрались здесь, чтобы сочетать узами брака Шона Фреу и Одри Смили. — Если у присутствующих нет возражений, то произнесите ваши клятвы.

— Шон, я беру тебя в законные мужья. Я обещаю поощрять и вдохновлять тебя, смеяться вместе с тобой и утешать тебя в печали. Обещаю любить тебя в хорошие времена и плохие, когда жизнь кажется легкой и когда жизнь кажется тяжелой, когда наши отношения будут безоблачными как небо, и даже если на горизонте появятся свинцовые тучи.Я обещаю беречь тебя, как ты бережешь меня. Ты всегда спасаешь меня и теперь пришел мой черед бороться за наше счастье.Все это я обещаю сегодня и во все дни нашей совместной жизни.Обещаю говорить и слушать, доверять и ценить, уважать и беречь, поддерживать и делать сильнее друг друга на протяжении всех жизненных радостей и печалей.Делиться надеждами, мыслями и мечтами. Я буду лучше ради нас.Я обещаю быть честной и обсуждать все свои потребности и чувства. Я обещаю прислушиваться к тебе. Я буду верна тебе душой, телом и духом.Сегодня я даю тебе это обещание. Сегодня мы вместе сражается за наше будущее.

— Одри, я беру тебя в законные жены.Зная, что в моем сердце ты всегда будешь моей единственной, моим верным партнером по жизни, и моей настоящей любовью. Я обещаю тебе дать все лучшее. Я обещаю принимать тебя такой, какая ты есть, ведь именно такой я тебя полюбил. Принмиать твою темную сторону. Темную сторону луны. Ты моя луна.Я обещаю уважать тебя как личность с твоими собственными интересами, желаниями и потребностями.И понимать, что иногда они отличаются от моих собственных, но они не менее важные, чем мои собственные.Я обещаю быть открытым тебе, делиться с тобой своими внутренними страхами и чувствами, секретами и мечтами.Я обещаю расти вместе с тобой, что бы быть готовым встретиться с любыми переменами, потому что мы оба меняемся, для того что бы сохранить наши отношения живыми и волнующими.И, конечно, я обещаю любить тебя в радости и печали и отдавать тебе все, что есть у меня полностью и всегда.Где бы ты ни была, и что бы с тобой ни случилось, носи это кольцо. Ибо если ты даже потеряешь целый мир, но сохранишь кольцо — мир вновь родится для тебя, потому что в нем заключена вся моя любовь к тебе. Итак, храни его и знай, что моя жизнь отныне принадлежит тебе. Моя жизнь принадлежит луне, которая освещает не только эту землю, но и мой внутренний мир. Я клянусь защищать тебя.

Добро пожаловать на свадьбу.

В окружении тех, кто им дорог. В просторном зале украшенным мятно-белыми лентами, цветами.

На этом празднике они улыбаются, танцуют в объятьях друг друга, а гости поднимают бокалы за их счастье, тысячи слов.

“Мы не Ромео с Джульеттой, не Бонни с Клайдом.

Нам далеко даже до Сида с Нэнси.”

Добро пожаловать на свадьбу, на которой, все должно быть идеально.

— Ты обещал, что на вашей свадьбе будут бургеры, Шон. И что я, вижу? Трех-ярусный торт с мастики, легкие закуски, — бурчит Джесси.

— Что? Серьезно? Тебе мало? Правда, куда в тебя влезет все это? Ты так и остался обжорой, — хлопает по плечу старого друга.

— Я обжора? Я? Да столько, ты сможешь скушать. Вспомни наш школьный спор, — смеется тот.

Держать за руку смотреть на гостей.

Думала, что судьба их подарит им прекрасный день, который они запомнят на всю оставшуюся жизнь.

— А еще ты не верила, что мы поженимся. Смотри. Видишь, что тут у нас? О, кольцо. А это что, у меня? Серьезно? Похожее. А я же говорил, что это будет свадьба, как ты пожелаешь, только встанем на ноги и решим проблемы с работой. Смотри, даже бело-голубой торт есть с нашими фигурками.

— А что, было бы забавно, если бы еды не было и Джесси, — шепчет на ухо она.

— Мы слишком много говорим о Джесси, — шепчет в ответ он. При чем он тут вообще?

— Он между прочим, твой шафер, — улыбается она.

— Но свадьба-то наша. Иди сюда, ближе и как ты только могла выбрать такую ужасную закуску? — целует в ухо.

— Не знаю и думаю, мы еще не резали торт, в котором настоящая мята, — вздыхает она.

— Я попробовал немножечко крема. Он вкусный. Но, знаешь, ты намного вкуснее, ночью, когда мы останемся одни или, когда черед две недели улетим в Майами, - говорит Фреу крепче сжимая ее ладонь. — Итак, Миссис Одри Фреу. Первый кусочек торта для родителей и твоей тети.

— Поддерживаю, — целует в щеку.

Манит. Яркие блики.

Нырнуть с головой в мутные воспоминания.

Отчалить в никуда.

К берегам отчаянья.

Зрачки все больше и чернее.

Шон встает и держит ее за руку.

— Сейчас торт…

Помнит. Помнит, как Кетрин Пирс прижила к стене и просила отпустила.

Все растворилось.

Помнит тьму и шприц, порошок, алкоголь, ложь.

Помнит:— Послушай, ты боролась долгий год, и теперь ты свободна. Свободна, от наркотиков. Тебе комфортно без них. Наркотики –не выход и тебе они не нужны. Ты свободна, Одри. Наркотики больше никогда не разрушат твою жизнь, не собьют тебя с верного пути. Ты веришь мне? Ты больше не прикоснешься к наркотикам и не вспоминай то время тьмы в твоей жизни. У тебя впереди счастливая жизнь и ты обязательно воплотишь в жизнь свою мечту, будешь помогать людям, откроешь свой реабилитационный центр, — продолжает та.

Она помнит лицо Шона и выходит, что он лгал ей все это время.

Жила в иллюзии.

Шон взял в жены обреченную.

Выходит все не так, как нужно, а ее мир серый, тусклый. Одри может свести себя в могилу, в корой будет места для двоих.

Мгла.

Какая же Одри жалкая.

Наркотики сильнее ей, ведь все вернулась. Вернулась ненависть и отвращение к самой себе, Болезненное наркотическое похмелье, раздражительность, агрессивность и возбудимость, озноб и вечный холод.

— Любимая, идем, — не отпускает руку, помогает выйти из-за стола.

Отталкивает Шона, когда те выходят из-за стола.

Упала, зацепилась за подол платья и эти каблуки.

Ее мир вновь крутится вокруг наркотиков.

Они шли вместе и упади.

Он упал вслед за ней.

Снова попытался прижить к себе, сделать вид, что ничего не произошло, но Шон прекрасно изучил этот взгляд Одри.

Все возвращается.

От Одри ничего не осталось.

Ничего.

Гости вдыхают, охают, ведь невеста сбегает, не желает слушать.

И что произошло?

Упасть вместе с ней, вслед за ней.

Они ведь идут одиним путем, по одному канату.

А что если Шон истратил все шансы и ее не спасти?

Упасть.

Бежать.

Стучать в дверь женкой уборной.

Мишель бежит из зала вслед за Шоном, только бросает фразу, что они все уладят и ее племянница просто переволновалась.

Жить во лжи.

Надоело.

Если зависимый не сможет перенести мучительные симптомы и сорвется — все начнется сначала. Дальнейшее лечение станет невозможным.

Помнит и теперь ненавидит себя.

Все сначала.

Запереться в женском туалете, упасть нв пол, достать из бюстгальтера спрятанный пузырек с кровью Кетрин.

Она и вправду может выпить ее кровь, перерезать себе горло, обратиться и завершить все свои страдания.

Какая разница бороться с жаждой крови или наркотической ломкой?

Жалкая.

На глазах выступили слезы.

Сколько судеб она сломала?

Она растеряла все шансы, но может кое-что сделать для Кетрин.

Словно сама себе перерезала горло.

Шон выломает эту дверь, если будет нужно, но мгла уже затянула ее.

Что от них останется?

Недописанная история?

— Одри, открой дверь или я выломаю ее, — вскрикивает тот стуча кулаками в деревянную дверь.

— Ты лгал мне! Это было внушение! Это не шанс! Уходи Шон, думаю гости не будут впечатлены, если я украду или сделаю что по хуже, ради дозы наркотика, — всхлипывает Одри. — Оставь меня.

— Никогда, — уверенно отвечает тот. — Открой дверь!

Упасть, сорвать бутоньерку с живой розой, положить рядом с пузырьком крови.

У Одри хватит сил сделать это.

Сил разорвать душу.

— Помнишь, я сказал тебе как-то, что единственный способ сохранить что-то навсегда — потерять это? Я был идиотом, детка… Теперь у меня есть ты. Это все окупает, правда? — опустил голову, слегка ударился о дверь.

— Одри! Что произошло, — ведьма слышит голос своей тети за дверью, вытирает слезы.

— Мишель, — пытается ухмыльнуться, бросила взгляд на дверь.

Сдалась. Затворка обернулась против часовой стрелки.

Упала.

Это ведь простое заклинание и Мишель разрушила его.

Теперь Шон может упасть вместе с ней, набросить на ее плечи свой пиджак.

— Вообще, если бы не ты, я бы так и не вышла с полицейского участка. Ты спас меня, понимаешь? Всегда спасаешь, а я все рушу. А теперь ты мой… Муж… Ты взял в жены обреченную. Софи и Джен-Энн мертвы, а я ведь так мечтала познакомить со своими подругами. Я плакала узнав о их смерти. Я так хотела уехать в медовый месяц в Новый Орлеан, где музыка и вечеринки, джаз. Теперь и Кетрин мертва. Внушения спало. Я не могу бороться, Шон. Нет.

— Помнишь, что случилось после того, как я спас тебя? Впервые.

— Я спасла тебя тоже. Ты сможешь бороться с этим ради меня. Нас. Я рядом.

— Я никого не могу спасти… Я и вправду хотела выпить кровь вампира, перерезать себе горло и обратиться в монстра. Я не могу бороться. Я не могу! Мне не для кого бороться.

— Одри ты все еще можешь спасти Кетрин и еще кое кого… Ты могла убить двоих. Понимаешь?

Мишель садится на колени. Вытряхивает содержимое сумочки, протягивая племяннице свой ритуальный нож.

Шанс все еще есть.

— Ты желаешь спасти, Кетрин? Ты можешь разорвать ее душу и соединить с душой того, кто любит ее. Всегда любил и боролся. Твой дар соединять души влюбленных после смерти, чтобы они были вместе в вечности. Часть ее души обретёт покой. Сконцентрируйся, моя девочка. Я помогу тебе.

— И что нужно делать?

— Окропи нож своей кровью и кровью Шона. Очерти треугольник и повторяй за мной, — Мишель берет ее руки в свои, пока та передает нож Шону.

— Только вместе? — спрашивает она, смотря в глаза парня.

— Всегда, — острое лезвие ранит ладонь.

Вместе.

Очертить кровью треугольник в который заключены пузырёк с кровью и испачканный кровью белый бутон розы, сконцентрироваться и повторять за Мишель заклинание.

Все как нужно: Пламя, которое тушит ворвавшейся в комнату ветер. Боль проникающая в каждую клетку тела Одри, словно она сама себе перерезала горло.

Все как нужно: Все стороны треугольника соединены во едино. Дьявол не получит часть души Кетрин Пирс, не унесет в Ад.

Губы шепчет заклинание, повторяют и кровь выступившая с глаз.

Заклинания на крови самые сильные.

У нее все вышло и Одри понимает это по улыбки ее тети.

Шон помогает ей подняться, поправляет пиджак на ее плечах, пока Мишель собирает с пола личные вещи.

Шон никогда не отпустит Одри, потому что любит и верит в то, что она сможет бороться. Она сильная. Вместе бороться с желание сорваться, солгать и сделать все, чтобы заполучить наркотик. Дойти до конца и успокоится, когда заполучишь желаемое.

Он нашел, чтобы спасти.

Но Одри спасет другое, то ради чего стоит жить.

— Миссис Мишель, что вы имели ввиду, когда сказали, что Одри могла убить двоих? — нахмурив бровь спрашивает Шон.

— Да тетушка, — пытается сказать Одри.

— Ну утром ты сказала, что тебя тошнило, даже не притронулась к закуски, о которой там много рассказывала мне по телефону и корзинки с кремом и фисташками, — улыбается женщина. — Я же доктор и могу понять, когда женщина беременна. Поздравляю. Я думала сказать тебе после окончания вечеринки. Теперь тебе нужно быть осторожнее. Идите к гостям, а я все здесь приберу.

Радость.

Не последнее радость.

Закрыла глаза глаза, прокрутить в голове то, что она могла погубить не только себя, но и невинную душу, своего ребенка. И как бы она тогда смогла существовать в вечности? Смотреть в глаза Шону.

— Значит, сегодня я поклялся защищать нас троих, — улыбнулся, подхватил Одри на руки и коснуться ее губ. — Я стану отцом. Идем, нужно сказать всем, что произошло. Все будут так рады.

Душа поет от радости.

Может у них в жизни и вправду все станет лучше и этот ребенок их надежда. Надежда, которая им так необходима.

*** Новый Орлеан. 2014 год. ***

“И ты нашла меня на городской свалке.

Запачкав девственные крылья пылью.

Унесла, ведь я был таким жалким.

Мой сухой хворост обрел свою зажигалку.

И мы поселились в моем замке черном.

Где ты проводила уборки упорно.

Но порядок ни при чем, ты просто обручилась с обреченным.

Вместе мы шли по канату.

Но я шел не так, как надо.

И я упал.

И я упал.

Вслед за мной и ты упала.”

Ему наплевать на порядок в мастерской, но Элайджа прислал девушку под внушением, считая, что мастерская его брата обратилась в свалку.

Жалкий.

Клаус Майклсон — Дьявол.

Но ведь даже Дьяволу положен Ангел.

Девушка упорно пыталась вывести с пола кровавое пятно, но Клаусу видимо наплевать, если он не отрывается от мольберта, кисть испачкана в красный. Не просто красной акварелью, а настоящей кровью.

У этого Дьявол был Ангел — бледный, с чертиками в глазах, явно от него.

Теперь этот Ангел вдали от него и Клаус не знает, когда вновь сможет прижать свою дочь к своей груди.

Пока нужно обманывать всех, скорбеть, проливать кровь и отвоевать город. Тогда-то ее малышка сможет вернуться домой.

Пока же нужно решить, кого из родителей они убьют первыми.

Растирает по полотну кровь, наслаждается процессом рисования.

Мгла его уже давно затянула.

Навести бы порядок, не в мастерской, а в своих мыслях.

Он спит тревожно.

Ему бы обнять дочь, о которой он не перестает думать.

Ему бы покончить с восставшими из мертвых родителями.

Ему бы вернуть мир в квартал.

Ему душно и, едва проваливаясь в глубокие сны тьму, чувствует странное неприятное давление в своей голове.

Он живёт тысячу лет, всякого повидал, у него были множество ран, он падал и поднимался.

Он должен что-то сделать для его маленькой принцессы, Ангела.

Он психопат-убийца, для которого нет ничего святого в этом мире. Кровь — не разум, от алой крови можно отмыться, приняв ванну трижды.

Не отпускает.

Не отпустит пока Дьявол не напитается новой кровью и не отнимет еще одну душу.

Чернота затягивает, как болото.

Он не спит.

Рисует при свете луны.

Жалкий.

Он просыпался беззвучно, но сердце колотится, словно безумное. Он тяжело дышит и ощущает, что воздух в комнате стал нестерпимо тяжелым.

Отрывается от мольберта, опускает кисточку в стакан и подходит к окну, чтобы открыть его и впустить прохладного воздуха. Судя по темно-синему небу и грузным, тяжёлым тучам, сейчас поздний вечер, Элайджа ушел, Хейли удалось сбежать на болота. Сегодня поохотится там и вернется с наступлением рассвета, испачкает паркет кровавыми волчьими следами.

Он делает вдох, пропуская воздух глубоко в лёгкие. Его все ещё знобит, но пара вдохов и выдохов помогают ослабить дрожь в коленях.

Он думает о том, что нужно оставить картину вернуться в постель и попробовать вновь заснуть, не думать о своём маленьком Ангеле, а если не выйдет — взять разорвать кому-нибудь глотку.

Тогда-то успокоится.

Этот особняк, скорее похож на черный замок, в котором поселились монстры.

Уборка здесь не нужна.

Здесь льется кровь.

Он отходит от окна, оказывается с девушкой, осторожно убирает локон ее волос, прислушивается как бьется ее сердце.

Она не сможет покинуть этот дом.

Он может обнажить острые клыки, сверкнуть ярко-желтыми зрачками, ухмыльнуться, охватить руками ее талию, прокусить сонную артерию, насладиться криком и предсмертным всхлипом жертвы.

Отбросит труп, перешагнуть, улыбнуться, слизнуть капельки крови с губ.

Главное, что стало легче и мысли больше не давят на голову.

Вся тревога улетучивается, сменяясь тёплой улыбкой, потому что монстр получил желаемое и может задремать глубоко внутри души Никлауса Майклсона.

— Был уверен, что ты поможешь мне, любовь моя.

Майклсон едва заметно вздрагивает, разворачиваясь к трупу молодой девушки.

Любуется беспорядком на голове, мягкими губами, длинными ресницами, струйкой темной крови на шеи и застывшими, теперь уже в вечности глазами.

Теперь он можно и уснуть. Попытаться.

В этом черном замке не нужна была уборка.

Монстрам нужна только кровь: алая, горячая с металлическом привкусом.

***

Наслаждаться игрой скрипачки, которая каждый вечер играла в квартале.

Он заметил ее такую живую, свободную и волевую. Она вольна делать то, что пожелает.

Может играть, когда пожелает, зарабатывать деньги своим талантом и Элайджа Майклсон вправду восхищается ее стойкостью. У нее смуглая кожа, темные локоны и карие глаза. Копия его Катерины, только вот у Пирс другие таланты и вряд ли она так чтит музыку, как он.

Этот монстр утоляет свой голод музыкой.

Смычок вздрагивает в пальцах рук. Взмах смычком, опускает голову.

Она упрямо тряхнет головой.

Музыка — в ее крови. Музыка — единственный смысл в жизни Джиа.

Особенно, после того, как она умрет и станет монстром. Эмоции захлестывают с головой, мешая сосредоточиться, ведь она обратится, обречет себя на вечную жажду крови. Они изменится. В голове все спутано, как и листки с нотами, но Джиа всегда предпочитала импровизировать.

Люди, которые вечерами приходили мимо слушают ее — уличную, свободную скрипачку.

Они шепчут обсуждаю ее игру или вовсе не обращают внимание, как она не обращает внимание на мужчину, который разговаривает с Марселем. Они обсуждают что-то, возможно спорят, а она нагибается, чтобы положить скрипку в футляр. Мпрсяля она знает, а об этом первородном, что всегда носит костюмы она услышала от Марселя и теперь лично может познакомиться с ним. Майклсон одернув полы пиджака, шагает вперед, но Марсель уже знает, что нужно сделать.

— Но, как ни крути вампиры существуют из-за тебя и им нужна будет помощь.

Руки ложатся на плечи скрипачки, одобрительный кивок со стороны Джиа и хруст шеи.

Она ведь сама желала этого. Желала стать монстром ночи, умереть.

Умереть, чтобы возродиться.

Умереть, чтобы на вечно остаться молодой, свободной.

Она и умерла. Дьявол затуманил рассудок Ангела, если она выпила кровь Марселя и обрекла себя на такую судьбу.

Тело в руках Марселя, которое он кладет на асфальт, а Элайджа только пошатывается, смотрит на девушку.

— Ее зовут Джиа. Я дал ей своей крови несколько часов назад, когда она проснется, то ей нужен будет наставник. Надеюсь ее ты обучишь лучше, чем меня.

Лучше?

Хуже?

Кем она станет для него? Ученицей? Отвлечением? Случайной?

Марсель уходит, оставляя Элайджу в одиночестве, по среди улицы и у его ног труп Джиа. Бедная Джиа, которой столько всего предстоит пережить. Пережить начиная с обращения и контроля внутреннего демона.

Но, возможно, для Элайджи Майклсона она станет Ангелом. Тем самым, который положен каждому Дьяволу.

” От нас останется лишь эта комната цвета асфальта

И недописанный текст этой песни…

О том, как…”

========== Глава 64. Случайная. ==========

Так манят облака, в чужие берега,

А я поранилась тобой нечаянно.

А я сама себя сломала пополам,

Влюбилась так в тебя отчаянно.

Так манят облака, в чужие берега,

А я поранилась тобой нечаянно.

Я так ждала тебя, узнала по шагам,

А я твоя-твоя Случайная.

LOBODA – Случайная

*** Новый Орлеан. 2015 год. ***

Ты пишешь мне письма такие печальные,

И в каждой странице сплошное молчание.

Простые ответы, увидимся снова,

Заклеив конверты, я каждое слово.

Ты уйдешь и не посмотришь вслед.

А я бегу на красный свет.

Он просит не тратить его время, а Джиа плетется следом, считает его шаги.

Заучивает.

Может быть существует пособие о том, как быть вампиром?

— Марсель попросил обучить тебя. Урок первый: старайся не тратить мое время.

Элайджа и вправду молчалив, в отличает от ее прошлого парня, о котором она предпочитала не вспоминать.

У нее новая жизнь и сущность монстра.

О ней не заботились родители, правда бывшей парень, который бросил ее увлекшись другой.

Она заботилась только о себе и том, чтобы струны ее скрипки были целы.

Она знает только о жажде крови и кольце, с лазуритом, которое должно защищать от солнца.

У нее есть еще учитель. Элайджа точно похож на учителя в этой белой рубашке, брюках, туфлях.

Эстер на свободе, как и Майкл и у Элайджи много других проблем.

Джиа не глупая и решает прямо спросить Марселя о том, что ему нужно от Элайджи и узнает, что Жерару нужно покровительство Майклсона и за Джиа он возьмется, потому что у него есть слабость — Элайджа Майклсон привык чинить то, что сломано.

Он починит и ее.

Джиа понимает это после разговора с ним в баре. Элайджа пьет бурбон, говорит с ней и ее больше раздражает его белый галстук, чем пение музыканта.

Привыкает.

— Играешь сегодня?

— После того, как меня обратили… Я не могу играть. Не знаю почему.

— Для нас все по-другому. Ритмы, гармонии, наши восприятия изменены. Мы двигаемся быстрее, мы слышим вещи острее, тишина одновременно длиннее и глубже. Наши уши воспринимают звуки по-иному, и не забывай про эмоции. Для вампира все очень усиленно. Иногда сложно объяснить.

— Так оно и есть.

— Ты снова можешь обучиться музыки. Я тебе помогу.

— Почему?

— Если бы кто-то сделал подобное для моих братьев и сестры. Все могло бы случиться по-другому.

Он исправит ее, починит, научит выживать и сражаться за жизнь.

— Как убежденному феминисту, мне не хочется говорить, что ты бьешь, как девчонка. Давай попробуем снова.

— Объясни мне еще раз, почему я не у доброго учителя на улице с остальными?

— Я несу за тебя ответственность.

— Сказал феминист.

Он налетел на стену, сильно ударившись спиной о кирпичи.

Она должна сделать это, пойти в наступление, если желает выжить.

Она должна выживать. Он должен научить ее этому, тому что к врагам нельзя испытывать жалости.

Джиа боится своей силы, ведь одним только ударом она отправила его прямиком в стену.

Какие оправдания?

Элайджа Майклсон убежденный феминист, который считает, что и женщина может преподать мужчине урок. Женщина может считать себя свободной, иметь сильный характер, быть решительной и мужчина должен прислушиваться к женщине при этом сохраняя тонкую грань и принимать решение исключительно сам. Женщина и мужчина должны понимать друг друга и уважать. Теперь он понимает, почему Катерина позволила ему решать. Лучше бы решила все сама. Он ведь оставил ее ради семьи. Оставил женщину, которая заняла особое место в его сердце и к которой он теперь возвращается только открыв черную дверь в подсознании.

Она ему снилась, но прекратит тревожить и его сон.

Ему ничего не снится. Он просто проваливается в темноту.

Он ведь сам ушел, а она простила.

Простила ли?

Эта тренировка и Элайджа сконцентрироваться на скрипачке, понять что же в ней такого, что он желает узнать ее.

Чувства к Хейли запретные.

Катерину он предал. И как он посмел отпустить любовь, а сейчас сожалеть.

» —Джиа, ты не похожа на не решительную. Это не убьет меня. Мне смешно, ведь ты напугана, я слышку, как бьется твое сердце, а меня нельзя убить.» — думает Майклсон глядя ей в глаза.

— Меняешь тональность. Очень хорошо. А теперь решай, голова или сердце. Все это бессмысленно, если ты не готова убивать.

— Что если я не могу этого сделать?

— Тебе придется выжить. Теперь голова или сердце?

Она дышала так часто, что он слышит, как бешено стучит в ее груди сердце. Ей еще предстоит научиться контролировать эмоции.

Ну как можно убить того, кто так хорошо к тебе относится?

Берегись.

Убегай.

Ей так хочется не убить, а поцеловать его.

Лучше бы она так не смотрела на него, ведь Элайджа Майклсон понял, чем его так привлекла это свободная душа. В глазах Джиа огонь, тот самый огонь страсти, что он видел в глазах Катерины. Огонь, который сменялся нежностью. Огонь который согревал и одновременно испепелял.

Джиа горит и не боится сгореть.

Гореть.

В глазах горит огонь и теперь она не боится переступить через себя.

Она пустит стрелу в его сердце, если желает выжить.

Она вырвет его сердце, если желает выжить.

Она должна сражаться только за свою жизнь и быть настоящей в этой фальшивой жизни.

Она перешагнула через себя, свои принципы.

Она ударила, пробивая кулаком грудную клетку первородного. Сжала рукой живой, стучавший, отбивающей ритм, такой необходимый орган или его сердце — это всего лишь субпродукт.

Теперь только потянуть на себя и убить.

Теперь то решает она.

Теперь один рывок.

Дернуть на себя и держать в руках его окровавленное сердце.

Любовь и боль взаимосвязаны.

Тот, кто влюблен уязвим и сжимает в своих руках сердце другого.

Кто влюблен ломает себя сам.

Он не закричит от боли, не заплачет.

Дыхание перехватило. Ее близость, ее запах, ее взгляд. Так давно Элайджа не ощущал подобного. С тех пор, как оставил Катерину, которая питала его страстью и утоляла голод. Она могла кусать его шею, наслаждаться этим, царапать спину, в порыве страсти, или вены, если их руки были сплетены воедино.

Она ранила его случайно.

Джиа поранила намеренно.

Ее хотелось повалить ее прямо здесь, на грязном полу, усесться сверху, не позволить уйти и целовать такие желанные губы. Почему она так влияет на его тело? На мысли?

Она влияет на его.

Как случайная скрипачка, ученица может влиять на его, самого Элайджу Майклсона?

Губы так и тянулись вперед — к ее губам. Повалить на пол, сжимать руки на горле и не отпускать ее. Дать выход нахлынувшей страсти, что разгоняла кровь по венам. Прокусить его губы, целовать, одновременно глотая горячую кровь.

Джиа ведь тоже чувствует это. Чувствует притяжение, контроль, желание.

Желание поранить.

— Элайджа…

На пороге замерла Хейли Маршалл, которая и стала то невольным свидетелем всей этой картины. Она видит как Элайджа смотрит на эту новообращенную.

Разжала пальцы, и он свободен.

Все равно бы не смогла убить и теперь только окровавленные ладони.

Элайджа уходит, даже не смотрит ей вслед.

Вслед смотрит она и это желание впечатать в стену или повалить на пол. Так сильно, что от этого удара у живого человека раскроило бы череп, сломало кости, проломало ребра.

Манит.

Повалить не отпускать, чтобы Элайджа целовал ее губы, слышал тихий стон, каждое слова вырвавшееся из глотки брюнетки, целовать колотившуюся синюю жилку на ее смуглой шее.

Они еще встретятся.

Нечётные числа, неровные ноты,

И больше нет смысла включить поворотник.

Уйду незаметно, ну что мы наделали?

Спасаясь от ветра, в холодной постели.

Не заплачу и не закричу,

И всё равно тебя прощу.

Джиа заучит его шаги наизусть.

Она так ждала его, но Элайджа не приходит. Не приходит, после того, как мать сломала его, напомнила о грехах и маленькой синей бабочке, что погибла по его вине.

Она ждала его, и ее руки не дрожали, как прежде, когда держит смычок.

Только играть у нее все еще не выходит и Джиа молчит, разбивает скрипку на тысячу щепок. Просто запускает музыкальный инструмент в кирпичную стену.

Растеряла талант или сломалась?

Ноты кажутся не ровными, она фальшивит и вторая скрипка летит в Марселя, который нагибается, пытается засмеяться.

— Элайджа обещал помочь, но ему самому нужна помощь. Это ведь мы виновоты в случившемся. Мы оставили его. У меня до сих пор не выходит играть. Я же обещала сыграть на рождественской вечеринке.

—Сконцентрируйся на чем-то одном. Представь что-нибудь хорошее. Хорошее воспоминания, расслабся и у тебя выйдет, Джиа. Мне сходить в магазин за третьей скрипкой?

—Нет, спасибо.

Марсель уже не сдерживает свой смех, когда Джиа берет с кресла футляр с новой скрипкой. Просчитала все. Просчитала то, что еще вспыхивает, словно огонь. Ей не нужен бензин, чтобы гореть ярче. Он останется, чтобы послушать ее, сядет в кресло и нальет два бокала бурбона.

Сконцентрироваться.

Прикрыть глаза, смычок вздрагивает, мелодия меняет тональность.

Ноты ровные.

Она расслабилась представив, что это он стоит за ее спиной, прижимается к ней, его губы касаются ее шеи и она всей кожей ощущает горячее дыхание, руки Элайджи направляют ее и она верит, что он здесь, направляет своими руками ее смычок.

Направляет ее музыку.

Направляет ее и держит в своих крепких руках.

Каждая нота.

Каждый вздох.

Все это ради него.

Истинная девушка-джаз так ждала его.

Истинная девушка-джаз влюбилась.

Джиа улыбается под аплодисменты Жерарда. Она ведь до этого момента думала, что у нее что-то может выйти, но Марсель влюблен в Ребекку, по которой скучает, желает увидеть и как бы сентиментально это не звучала на последнем телефоне Марселя зачтавкой являлась фото с блондинкой.

Истинная девушка-джаз точно знает, что нужно делать, чтобы ноты были ровными.

Джиа пишит ему записку, перед тем, как выйти к собравшимся вампирам. Сегодня ведь Рождество и она так желала, чтобы он был здесь и слышал ее, но его нет. Его семья на несколько дней назад покинула город. Она пишет возможно печальную записку, которую тот никогда не прочитает, ведь Марсель говорит, что не знает об убежащи Майклсонов и не может передать записку. Она ведь заклеила в конверт каждое слова, себя, свою любовь.

Молчание.

» Элайджа, я понимаю, как тебе тяжело, но я верю в то, что ты вернешься. Ты продолжай бороться, а я до сих пор испытываю вину, что мы тогда оставили тебя и ты попал в руки своей чокнутой мамаши. Вот и как ты мог столько столетий верить в искупление семьи? Все ведь разрушено. Давно. Но ты верил и это похвально. Я же верю в тебя. Я поверила в себя и вновь спасаюсь музыкой. Я подобрала ноты, сменила тональность, прислушались и у меня вышло. Вышло импровизировать. Я вновь могу играть и надеюсь, что ты услышать меня. Я сегодня играю для наших ребят, ведь Рождество — семейный праздник, а ты чтишь семью, так знай, что наше сообщество — часть твоей семьи, а ты часть нашего сообщества. Прости себя сам. Скучаю. Люблю. Жду тебя. С Рождеством. Джиа.»

«Если ты меня ненавидишь — значит я тебя победила».

-1935

Его сломали.

Он винит себя в смерти Татии, не стабилен, нападает на Финна, вырезает целое кафе, только потому что кровью запачкали рукав его белоснежной рубашки и у Ребекки нет другого выхода, как сломать шею брату.

Элайджа сломан.

Его самого нужно чинить.

Его нужно самого контролировать.

Он не простит себя, даже, если Ниулаус простил ему убийства Татии, которую он любил больше жизни.

Элайджа Майклон не простит себя никогда.

Все, кто когда-то посмел его полюбить обречены.

Все его женщины обречены на верную погибель. Любовь к нему только ломает, ранит.

Никто не выдерживал. Он помнит. Все помнит.

Помнит, как позволил Катерине уйти и та засунула голову в петлю, умерла, ушла незаметно, сломалась и стала Кетрин. Он так ждал ее, искал утраченную любовь, а в итоге нашел лживую и жалкую Кетрин Пирс. Он поклялся ей быть рядом в их вечности, но ушел, не посмотрел в след. Он оставил рану на ее сердце и сломал. Сломал, но она ведь Кетрин Пирс и выдержит все. Выдержила всю боль и обернулась в его сторону.

Помнит, как рыдал, когда узнал о смерти Селест. В ее смерти виноват его брат. Он плакал и кричал, но простил брата и сам убивает Селест, когда так вохвращается из мертвых и тановится угрозой для его семьи. Никто не сможет навредить его семьи.

Татия. Бабочка, которая выбрав его опалила свои крылья и больше никогда не взлетит.

Что он наделал желая спасти?

Его все равно простят. Но Элайджа Майклсон никогда не простит себя.

Кто следующей?

Хейли? Хоуп? Джиа? Камилл, которая так дорога его брату? Марсель? Да и любой, кто будет рядом с ним?

Стоп.

Красный.

Больше нет никакого смысла.

Хейли замерла в пороге библиотеки, она должна быть честна: сказать, что она выходит замуж за Джексона, но все равно сердце ее тянется к Элайджи и она любит Майклсона, а Элайджа любит свои страдания.

Сегодня же Рождество и у каждого должно исполниться желание.

Желание поддаться чувствам.

— Выходи замуж. Единственный возможный путь вернуть Хоуп — обезопасить город, для этого ты должна объединить своих людей, а я — объединить своих, Давина будет вынуждена объединить своих ведьм, и тогда независимо от их целей больше ничего не будет угрожать твоему ребенку. Делай то, что должна, чтобы вернуть свою дочь домой. Это моё желание для тебя.

Хейли касается его лица, желает уйти, но Элайджа не дал договорить, притянул к себе, его губы накрыли ее.

Она поддалась.

Это ее желание.

Она изголодалась и истосковалась по нему.

И прыгнуть вперед, обвив его бедра ногами. Вгрызться в его губы, целовать до крови, задыхаться.

Руки сжимают ее тонкую талию, прижимает к книжному стеллажу.

Поддаться эмоциям.

Губы приоткрыты, срывает галстук с шеи, срывает серую рубашку, пуговицы посыпались на пол и нарушили тишину в библиотеки. Он приподнимает ее повыше, и Хейли обвивает его бедра ногами, всего на секунду ему кажется, что рядом с ним она — Катерина. Она ведь поклялась, что только ее поцелуи станут для него броней. Самой надежной. Ведь когда страшко любовь — самая надежная броня, которую может надеть на себя человек.

Всего на секудну. Клаадет Хейли на кофейный столик, не отрывается от губ, слышит тихий стон и ощущает, как крепко Хейли обвивает ногами его тело.

В библиотеки слышатся вздохи и готят свечи.

Это было их желание поддаться чувствам.

Шаги.

Элайджа Майклсон может поклясться, что слышал шаги.

Ее шаги.

Ее запах.

Шаги, которые заучил наизусть.

Он просыпается в холодном поту, Хейли спит рядом, обняла его, положила голову на грудь. Она выглядит счастливой. Элайджа не может дышать и кажется, у него в горле застрял кровяной ком. Она ведь обещала ему, что покой без нее Майклсон не обретет. Обещала, что он будет харкаться своей же кровью и не найдет покоя в чужей, холодной постели. Стерва держит свое слова.

Элайджа осматривает ведь дом, но кроме его, Хейли и Хоуп здесь нет.

Здесь есть только ее тень, которую он видет спускаясь в кухню.

— Отпусти меня. Убирайся, Катерина и не смей больше тревожить меня, а я не потревожу тебя. Я ненавижу тебя! Слышишь? Я ненавижу! Я начал новую жизнь без тебя. Я не люблю тебя. Я ненавижу!

Молчание.

И она уходит.

Тень исчезает.

Он ведь боялся ее в гневе и именно поэтому усыпил в своей разуме. Усыпил, чтобы не тревожить и не терзать: ни ее, ни себя.

Элайджа ведь не уснет до утра, просидит на кухне выпивая виски. Стерва отпустила, но надолго ли?

Сколько он продержится, прежде, чем вернуться и пораниться шипами этой розы?

На утро он готовит завтрак, омлет и спускаясь вниз Хейли кажется, что это похоже на идеальную семью. Семью, которая состоит из ее, Хоуп и Элайджи. Идеальная семья, о которой она так мечтада и Маршалл улыбается, а Элайджа целует Хоуп в висок.

Только вот семья у нее будет с другим.

— С первого дня нашего знакомства. Я чувствовала к тебе очень многое. И все это время, ты не смог сказать о своих чувствах ко мне. Я все понимаю. Ты не из тех, кто может об этом говорить. Джексон может, мне кажется, с ним я смогу быть счастливой. Элайджа, я просто хочу быть счастливой.

И Элайджа Майклсон плачем.

Плачет по утраченной любви.

Плачет, потому что Хейли клянется в верности другому.

На ней белое платье, венок из живых цветов.

Хейли улыбается, держит Джексона за руку и клянется быть с ним до конца. Именно Джексон целует Хейли.

— Я обещаю чтить и оберегать тебя и твое, превыше всего остального.

— Разделять счастье и тяготы, быть твоим защитником, твоей поддержкой.

— Стать для тебя утешением, пристанищем и до тех пор, пока смерть не разлучит нас… Быть твоей семьей.

— Быть своей семьей.

Эта свадьба и армия волков нужна, чтобы защитить Хоуп. Но для Хейли все это настоящая.

Настоящая семья и ей нужно принять любовь Джексона.

Элайджа Майклсон любит свои страдания и покидает особняк своей семьи.

Джиа видит как ему больно и тяжело, сожалеет о том, что не надела на ту свадьбу черное платье. Видеть страдания Элайджи невыносимо и тот, кто казался сильным и неприступным плачет.

Не сможет жить под одной крышей с Хейли и Джексоном. Элайджа Майклсон и так растоптал свою гордость ради этой волчицы.

Ему нужно отвлечься, он напряжен и кажется только Джиа видит, как ему тяжело.

— Наверное мне и платье надеть стоит?

— Нужно подстраиваться под аудиторию.

— А ты наденешь темный костюм, который весит слева или другой такой же справа…

— Лучше возьму тот, что посередине.

— Блин, если кому нужна девушка и немного беспорядка… Точно! Твоя девушка взяла и…

— Верно.

— Вышла замуж.

— За другого.

Джиа понимает его и готова поддержать. Знает, что он не спал всю ночь. Знает, что Хейли он не нужен, но нужен ей — девушке-джаз. Нужен, потому что их мелодия еще не окончина. Она надевает фиолетовое плать и идет с ним к ведьме, высквзывает все этой самоуверенной старухе. Говорит, что ненавидит Бетховина и играет себя. И Миссис Джозефину завораживает самоуверенность и талант Джиа. Элайджа думает только о том, что Кетрин бы поступила точно так же. Высказала бы все и в добавок ухмыльнулась.

Конец игре.

Она пьет пиво, потому что теперь пьянеет быстро от другого алкоголя, а Элайджа просто подстраивается под аудиторию.

— Говорила же, нужна женщина, чтобы растормошить тебя…

Ее пальцы ослабляют узел галстука.

Это был тяженый день, но она хотя бы помогла ему убедить ведьму помочь.

Элайджа чувствует, напряжение отпускает, уплывая прочь по волнам, уплывает словно лодка в океане. Исчезает.

Ему не хочет вспоминать Хейли и думать о том, что нужно вернуться и открыть черную дверь, чтобы увидеть ее — Катерину.

Его и самого нет.

Элайджа Майклсон мертв уже столько столетий. Мертв уже тысячу лет.

Сердце пропускает удар, когда эта смелая и уверенная скрипачка поднимается с дивана, оправляя ткань фиолетового платье. Ему нравится этот яркий цвет.

— Ты так и не сказал, нравлюсь ли я тебе в этом платье…

— Ты права.

Молния застряла. Помоги мне вылезти из него.

Он помнит ее слова и эта женщина и вправду права. Она сможет отвлечь и утешить его. В этом то женщина лучше знает: когда мужчина страдает, а когда ему хорошо.

Джиа просто не верила, что с Хейли Элайджи было хорошо. До нее дошли слухи о их близости. Но Элайджа ведь страдает и несчачтен. Этого хотела Хейли Маршалл?

Они в одном океане, в котором разрозился шторм.

— Она сделала это, так? Твоя девушка разбила твое сердце, вышла за другого? Марсель и я. Знаешь, я думала, что-то получится, но он думает лишь о Ребекке. Может быть, мы и не в одной лодке, Элайджа, но точно в одном океане…

Шторм усиливается.

Она спасает его, но тонет сама.

” Платье ужасное, но подчеркивает фигуру, формы Джиа и этот цвет мне нравится” , - думает Элайджа Майклсон, вставая с дивана. Поворачивает к скрипачке спиной, касаясь кончиками пальцев ее смуглой кожи.

Громкий щелчок в наступившей разрушает тишину. И лишь дыхание, и быстрые толчки сердца — куда-то в ребра. Шелест ткани, соскользнувшей с узких плеч.

И губы…

» Ее кожа пахнет мускатом », — проносится в голове Элайджи, выводит языком узоры на шее. Ладони ложатся на груди.

Силы отказали.

Она поворачивается в его руках — плавно, одним движением. Сейчас все зависит от нее.

Она вправе решать и решает поцеловать, вместо того, чтобы наградить пощечиной или убить. Он ведь сам учил ее убивать.

Он убил ее музыку.

Она убила его скованность и Элайджа не может держаться.

И когда ее губы касаются губ, рука обнимает за шею, в глазах он видит тот огонь страсти, что видел в глазах Катерины и это удар по нервам. Удар такой силы, что внутри все перегорает.

Она смогла не просто разжечь огонь, а испепелить его.

Ее руки тянется к его брюкам, и он не мешает, когда та расстегивает ширинку.

Она и вправду может заставить забыть его обо всем и он забудет, когда целует и ее стоны в губы, сбившееся дыхание. Следы от укусов на шее плечах, царапины на спине, и кровь на губах засохнет, следы и раны затянутся.

Они оказались в эпицентра шторма.

Шторм уничтожил их.

Шторм поглотил их.

Шторм сломал, перевернул лодку.

***

Она его случайна и очень скора замолчит на всегда, но предаст ли он ее.

Она не хочет прощаться с ним и пусть он поспит. Ему нужен здоровый сон. Его глаза закрыты, размеренное дыхание и он улыбнулся во сне.

Это ведь первая ночь, когда Элайджа Майклсон спит спокойно.

Когда наступает утро Джиа пытается тихо уйти на кухню, чтобы приготовить завтрак, выпить кровь с пакета после долгой и жаркой ночи и Джиа кадется, что стоны и соприкосновения их влажных, разгоряченных тел слышал весь квартал.

Пытаясь натянуть узкое платье, уйти бесшумно, только Джиа в сантиметре от того, чтобы наступить на наручные часы. Часы остановились. Часы с гравировкой, которую она может прочитает.

Да она ведь не глупая и прекрасно понимая, что это случайная связь на ночь, но это нужно было ему.

Она не первая и не последняя женщина в жизни Элайджи Майклсона.

Она случайная.

Случайная, которая влюбилась в него и так отчаянно желала быть рядом, пораниться им, сломать себя и бежать к нему на красный свет.

Она ведь так ждала именно этого мужчину.

Больше нет смысла и Джиа узнает всю правду, когда он проснется.

Улыбается тонко и смотрит на девушку с деревянным подносом в руках. Она принесла для него завтрак и ему так приятно, что во всей этой суматохи и бойне, кто-то заботится о нем и переживает. Джиа садится на постель и улыбается в ответ.

— Доброе утро и я добавила крови с пакета в кофе.

— Спасибо, моя Джиа.

— Не такая же я и твоя. Я нашла их на ковре и они остановились. Я где-то слышала, что часы останавливаются, когда человек умирает. Это нручтно.

Она ухмыляется, протягивает ему наручные часы и видит, как меняется его лицо. Ему неловко и солгать бы, но Джиа не дурочка. Джиа все поймет и ему лучше рассказать всю правду.

Она и так уже сломана.

Ее уже не сломать и не починить.

— “Если не верить в любовь, зачем тогда жить? К.” Сказать такое могла только женщина. И где она сейчас? Ты любил ее? Почему у вас не вышло. Ты же знаешь, что мне лучше сказать правду. Я пойму и приму. Тебе нужно высказаться. Видимо, она дорога тебе, если ты не выбросил часы. Что теперь? Починишь или выбросишь?

— Катерина. Ее имя Катерина. Я так ждал ее и любил. Наша любовь была особой — черной. Она понимала меня, мы мечтали об одном и том же. Мне было тяжело простить ее предательства, но мы были обречены. Она сбежала с ритуала, который должен был вернуть волчью сущность пять столетий назад. Катерина двойник Татии. И недавно я осознал, что Татью убил я, а не наша мать. Это сделал монстр во мне. Я всегда буду винить себя. Катерину затянула тьма и она умерла, чтобы родилась жестокая и беспощадная, самовлюбленная, эгоистичная Кетрин. Так, как с ней мне не было с другой и она поклялась, что будет тревожить мой сон. Я и вернуться к ней не могу, потому что она не простит, что я выбрал семью. Я вижу ее только в своем подсознании, где-то глубоко внутри меня, в венах остался ее яд, запах. Я понимаю, что должен отпустить ее, так говорит разум, но сердце не отпускает. Я желал провести с ней остаток вечности. Даже сделал предложение разделить вечность на двоих.

— Черт, ты сделал предложение? Почему ты оставил ее, если так дорожил?

— Никлаус сказал, что мы никогда не узнаем минуты счастья. Он убил всю ее семью, просто чтобы отомстить за то, что сбежала, обратилась и в последствии скрывалась от него пять веков.

— Твой брат козел. Всегда так думала. А она?

— Катерина желала убить Клауса и если бы у нее это вышло, то я бы лично убил ее, вырвал ее сердце. Она не желала потерять меня, поэтому отказалась от задуманного. Ради меня и нашей любви. Но если слова, о любви были ложью? Она просто обманула еще одного мужчину? Я очередной дурак, попавший в ее сети. Я запутался. Я оставил ее ради семьи. Я отказался от счастье с ней во благо семьи.

— Вот стерва.

— Именно так, Джиа. У Катерины спецефический характер. Хуже, чем у Никлауса.

— А Хейли? Ты смог открыть свое сердце для нее?

— Я поклялся защищать ее, свою племянницу. Она выбрала счастье с другим, и я не смею осуждать ее. Хейли и Хоуп многое значут для Никлауса. Она надежда на искупление моего брата, какое я столько столетий искал для него. Открытое сердце невозможно закрыть, Джиа.

— А что я? Случайная связь на ночь?

Вдруг притягивает к себе целует обнаженное плечо, вдыхает запах волос. Он целует, так чувственно, что мурашки бегут по коже.

Она и вправду ждала его.

Ждала, чтобы ноты были ровными, как и биение сердец.

Она спасет его.

Она простит его.

Только вот можно ли спастись в холодной постели?

— Я желаю, чтобы ты была рядом и сыграла на скрипке, только для меня. Только моя.

— Я сыграю…

Кивает и улыбается. Она давно не пыталась разгадать намерения этого мужчины. Того, кто просчитывает все на десять шагов вперед. Зачем она ему? Чтобы Хейли ревновала? Чтобы забыть о Катерине? Чтобы утолять его голод?

Хейли пыхнет пунцовым, если это возможно и закипает от злобы, еще секунда и вот-вот пар поцдет из ушей, носа, рта. Она ревнует, когда сталкивается с Джиа в доме Джозефины. Видит, как Элайджа смотрит на скрипачку и та улыбается ему в ответ. Хейли понимает, что у них все хорошо и доверительные отношения, ночи наполнены страстью и пламенем, теплая постель.Отходит, чтобы пригласить Джозефину, а Хейли садиться на стул рядом с Элайджей, скрещивает руки на груди, смотрит на то, как Майклсон расстегивает пуговицу своего пиджака, садится на стул рядом.

— Я рада, что ты нашел кого-то столь… разносторонне одаренного, чтобы проводить свое время.

— Что ты от меня хочешь?

Она и сама не знает, чего хочет: то ли выдрать все волосы на голове Джиа, то ли ударить его, бить о пол, стену.

Элайджа точно знает, что будь на месте Джиа Кетрин, то кровь Хейди украсила бы стены этого особняка. В гневе Пирс бы никто не остановил. Она бы не стерпела оскорбление, даже в такой форме. Ведь будь воля Маршалл она бы прямо сказала Джиа, что та личная шлюха Элайджи и не больше.

Джиа не была похожа на Хейли, ее кожа пахла мускатом. Она умела смеяться и плевала на правила. Она была совсем другой.

Она случайная.

Она добрая.

И да, Майклсон думал, что они в одной лодке.

Вместе в одной лодке.

Джиа добрая, поддерживает Элайджу и рядом с ним. Она зажигалка, которая разжигает в нем огонь. Она искренна в своих чувствах и заботится. Залечивает надеждой его раны.

Он дорог ей, как и она.

Вскоре Хейли поймет, что Джиа рядом с Элайджей из-за чувств и готова на все ради него.

Джиа понимает, как ему так тяжало. Тяжало спасать семью, быть крепким плечом на протяжении тысячи лет, воскресать и умирать, убивать во имя семьи.

— Элайджа сказал, что у твоего ребенка много врагов. Если кто-то прорвется через выставку собак, вы с ребенком сбежите, а я останусь и задержу их.

— Ты меня не знаешь. Почему ты рискуешь ради нас?

— Не обязательно знать тебя. Я знаю Элайджу. И знаю, что ты значишь для него.

Скора мелодия кончится.

Скора в лодке останется только один.

Скора эту любовь убьют.

Она приходит в особняк Майклсонов, когда узнает о Джезефине и всем, что происходит.

Она желает быть рядом. До самого конца. Их конца.

— Ты не должна быть здесь.

— Марсель сказал мне про Джозефину. Я хочу знать кого нам надо убить.

— «Нам» не надо никого убивать. Уходи, прошу.

— Знаешь что? Мне надоело принимать от тебя приказы. Да кем ты себя возомнил?

— Сейчас — не время.

— Никогда — не время.

— И не место. Поверь мне когда я говорю что, ты не можешь здесь оставаться.

— Это ты так обо мне заботишься? Ну и ладно. Жаль что я не играю в угадайку.

Он целует ее и так защищает. Защищает тем, чтобы она была подальше от него, когда начнется бой.

Только так защитит его и она уходит.

Возвращается в место, где они были всегда. Возвращается в комнату Элайджи, заправляет постель, выключает светильник, закрывает открытую книгу. Сегодня Майклсон уходил в спешке и проснулась она в одиночестве.

Сердце колотится и ей нужно прийти в себя, сбросить эту тяжесть, успокоится. Она переживая за Элайджу и тревога не отпускает ее. Здесь должно быть уютно и Джиа полноправная хозяйка.

Отпустит, как только Джиа сможет сыграть мелодию, тянется за футляром.

Слышит шаги.

Это точно его шаги. Джиа ведь заучила его шаги наузусть. Оставляет футляр на постели, оказывается внизу и желает крепко обнять его, поцеловать и знать, что все будет хорошо. Теперь все будет хорошо, потому что он вернулся и все закончилось хорошо.

Музыка ее успокаивает.

С Элайджей ей спокойно.

— Бедная, Джиа.

— Ты, ублюдок! Ты хоть знаешь, каково твоему брату, который из кожи вон лезет, чтобы спасти семью? Кто-нибудь, хоть раз спросил каково ему? Кто-нибудь волновался о нем? Спрашивал, что чувствует Элайджа?

Как же она ошиблась, ведь сталкивается с Никлаусом, у него ведь есть план, он знает, что будет дальше и как причинить боль его брату, ухмыляется, удерживает за плечи, заставляет посмотреть в глаза и говорит: — Сейчас ты пойдешь со мной, снимешь свое защитной кольцо на глазах Элайджи, как только я скажу? Поняла?

Она прекрасное его поняла, идет за ним в особняк, чтобы выполнить приказ и умереть.

Элайджа пытался вразумить брата, сражаться с ним, бить о стену, сжать руку на шеи, пока тот не прижимает его лицо к железному перилу балкона.

Клаус заставит его смотреть.

Клаус заставит его страдать и вольет в глотку Элайджи порцию боли.

— Элайджа?

— Джиа, будь милой девочкой и сними защитное кольцо.

— Нет! Нет!

— Я не могу себя остановить.

Она не может спастись.

Сгорает, как спичка.

Угасла.

Он не спас ее.

Что он наделал?

Что они наделали?

Невозможно включить поворотник, развернуть автомобиль и вернуть все назад.

Невозможно начать и на тормоз.

Она не может сопротивляться, снимает кольцо и сгорает в солнечном свете.

Никлаусу вновь удалось отнять у него все. Никлаус всегда что-то отнимает, поступает так же, как поступили с ним, а Элайджа вонзил клинок в его сердце, помог Хейли бежать с Хоуп.

Удалось обратить в пепел.

Джиа больше не закричит и не заплачит. Она все равно простит его.

Простит, потому что слишком добрая и понимаящая.

Кричать и плакать будет Элайджа Майклсон.

Кричать видя, как на его глазах она сгорает заживо.

— Впечатлен, ты еще не видел, что я приготовил для Хейли.

Джиа полюбила его, а он сломал ее.

Она ушла, сгорела.

Клаус без страха заглядывает в глаза, полыхающие багровой яростью, оскал клыков. Элайджа ведь попытался прижать его к кирпичной стене, сжать руки на горле, а Клаус зол, отбросил его на пол.

Это намек на легендарного зверя за Красной Дверью? Ну давай же братец — выпусти его — тихо произносит Клаус, предвкушающие прищурившись.

Элайджа вновь попытает напасть и Клаус знает это и ждет. Он, морщась от боли, отталкивает его от себя бесчувственного брата. Бесчувственность не красит Элайджу, как многих других сорвавшихся с катушек, У бесчувственного Элайджи запах крови и взгляд убийцы. Движение, и он подминает Элайджу под себя, оба летят с лестницы.

» — Я хочу, чтобы ты горел и страдал, как она», — повторяется в мыслях Элайджи пока его кулак бил лицо брата, пока они летят вниз с лестницы.

Черные вены расползаются под глазами, рык и неуловимое мановение сильных рук, и Клаус прижимает к себе брата.

Знает, что Элайджа не сможет уйти.

» — Никлаус разрушил все… Семью, отнял возлюбленных, разлучит мать сдочерью… А сейчас, что? Жизнь? » — думает Элайджа.

А затем удар в грудь ведьмовским клинком и Элайджа видит собственную кровь и безумная пульсация в висках боль и позволяет Клаусу разложить свое тело на этом пыльном асфальте.

Все что осталось от них…

Она его случайная, от которой ему останется скрипка и горстка пепла на асфальте.

Случайная связь.

Случайное увлечение.

Случайное отвлечение.

Случайная преданна им.

Случайная погибель.

Случайная жертва.

Она его случайная.

========== Глава 65. Ад здесь. Ад реален. ==========

Ад пуст. Все бесы здесь.

©Шекспир

Вся ее жизнь сон.

Долгий и спокойный.

Короткий и тревожный.

Кетрин Пирс хочеи всего лишь просыпаться в порядке. Сказать, что с ней все хорошо, что она не умерла и по ее вине не погибла ее единственная дочь.

Вздох.

Дыхание – дарует жизнь.

С последним вздохом заканчивается жизнь.

Но она мертва.

Дышит, жадно глотает воздух.

Глотать воздух, так, как будто он завершиться через секунду и она больше никогда не вздохнет.

Кетрин Пирс та, кто борется за жизнь.

Кетрин Пирс та, для которой любить значит – никогда не сдаваться.

Бороться.

Рассвет заполняет комнату. Первые лучи солнца освещают ее лицо.

Глотает воздух, осматривает свои руки и понимает, что кожа рук здоровая и молодая, на ней прозрачный темно-зеленый пенюар в пол, под которым скрывается черное нижнее кружевное белье.

« Дрянь» - первое, что приходит в голову Пирс.

Она желала увидеть нечто иное, а не просторную комнату залитую рассветом и себя в нижнем белье и прозрачном пенюаре.

Разве это Ад?

Ад здесь?

Не похоже.

Взгляд в потолок : белый, по среди хрустальная люстра.

Это не похоже на Ад.

Невероятно, что она оказать здесь, а не в чане с расплавленной лавой, в Аду.

После всех ее грехов Кетрин Пирс дорога в Ад.

Помнит.

Она вспоминает : затянутое серыми венками лицо дочери, слезы, то, что перед смертью Нади она показала ей идеальный день и « Твоя мама любит тебя.» Поцелуй и нож в живот. Знала, что не может быть со Стефаном и все равно попыталась добиться его любви, при этом наплевала на свою единственную дочь. Она помнит разговор с Бонни в соборе и ветер, который затянул ее в тьму.

Она кричала, цеплялась, но так и не могла сопротивляться.

Это было похоже на сон.

Ее самый худший сон.

Потратила жизнь впустую.

Желала получить все, а в итоге потеряла все и сразу. Лишилась : жизни, дочери, любви.

Это точно ее самый худший сон.

Спрыгнуть с постели, ступит босыми ногами на холодный пол.

Ей холодно.

Она одна.

Может отечество и ее личный Ад?

Не похоже, ведь Кетрин Пирс научилась бороться с одиночеством.

Хуже всего - изображать спокойствие, когда в душе сходишь с ума.

Уже сошла с ума, как его губы вздрагивают и она произносит имя : — Надя.

У нее и внутри так – мертво и сыро, сердце заросло плесенью и тоской.

Утонула в этой тьме.

Катерина красивая и улыбчивая.

Человечная, беззаботная, весёлая, всегда поддержит, поймет. Светлая, добрая, хорошая, нежная, мягкая, смешная и хрупкая.

Была.

Была пока Катерина не умерла.

Кетрин ступает вперед, чувствует, как от боли и бессильной ярости темнеет в глазах.

Убила себя сама.

Сама виновата.

Потеряла себя.

Так и не узнала Стефана Сальваторе.

Помнит, как все измелини ее ложь и игры.

Игры.

Они не сломали её, нет, она слишком сильная для этого.

Но они её изменили.

Она никогда не простит себе.

— Гори в Аду, Стефан. Все горите в Аду!

Кричит. Идет вперед, делает широкие шаги, которые говорят о ее целеустремленности и непринуждённость. Идет прямиком к черной двери, сжимает руку на золотистой ручке.

Заперта.

Не выбраться.

Где-то глубоко внутри самой себя, заперлась в подземном бункере, уснула и смотрит вечные сны, в которых только она Элайджа и ее дочь. В которых ее дочь жива рядом. Рядом с ними. Они сидят на кухне и он готовит завтрак, Надя смеется рассказывая, что нашла достойного парня и в этот раз они одрбряют ее выбор. Элайджа носит её на руках и иногда по вечерам, приглашает на танец.

Слишком идеально.

В снах она кажется счастливой. Но похожее ей снилось только раз.

Только раз, в своем сне она была свободна и счастлива.

Клянёт себя за то, что так отчаянно не желает просыпаться.

Клянёт себя за то, что все разрушила.

Бежала за Стефаном, который убил ее.

Убила.

Заперта.

Думать, как выйти, открыть эту черную дверь.

Стучать кулаками, бить коленом, дергать ручку.

Убила.

Только сейчас понимает, что она наделала, потеряла все и умерла из-за пустых иллюзий, которые словно прах развеялись по ветру.

— Дрянь! Я дрять! Я ненавижу себя!

Напрасно она желала получить любовь Стефана Сальваторе, который никогда не любил ее. Почему не остановилась ради своей единственной дочери?

Она мертвая, черная, ее догоревшую плоть разлагается, ее поедают черви.

Теперь она возненавидела себя.

Заперта.

Кричать и стучать в дверь.

Только вот ее никто не слышит.

Словно идет ко дну.

Перед глазами мгновение, когда она закрывала глаза Нади и слезы на глазах.

Она подвела свою дочь. Дочь, которая любила ее и искала.

Единственные человек, который любил ее и сражался за нее.

Любовь и вправду слезы и боль, слабость.

Слезы, темнота в глазах.

Больно.

Она умерла и слишком поздно осознала, свои ошибки.

Боль, которая отравляет.

Боль, что сил даже плакать нет, спасаться и тебя преследует только одно желание – вскрыть себе вены.

Помнит все.

Не забудет, что ища любовь потеряла все.

Кетрин Пирс не простит себя.

Заперта в этой комнате, где тихо и вечный свет.

Она была не права.

Желание умереть еще раз.

Желание снести с петель эту черную дверь, разбить в щепки, царапать ногтями эта дверь, сдирать черную краску.

Нервы сдали.

Взаперти.

Громко кричать.

Разбивать костяшки в кровь.

— Прости меня, Надя…

Сползать вниз, прижаться к двери, дрожащими ладонями закрыть лицо, а синяя венка выступила на не лбу.

Она осознала, мочит, а мысли орут и ей бы притупить боль.

Нет сил подняться.

Моральную сменить на физическую.

Это не реальность.

Это не Ад.

В этой реальности Элайджа Майклсон всё ещё тот единственный, у кого есть ключ от этой черной двери с золотистой ручкой. Единственный, кому позволено входить в эту дверь.

Он впускает ее к себе в душу, и, может быть, именно поэтому он открыл перед ней свою.

Она знает его настоящего – монстра в костюме, жестоко, но благородного, любящего, верящего в искупление, мечтавшего играть на пианино и свободе.

Он знал ее настоящую – без маски, которая врослась в ее лицо, страстную, необузданную, эгоистичную, ту которая может даровать спокойствие и смотреть с нежностью, потому что любит она того, кто заботится. С ним не нужны маски, не нужно быть стервой. С ним она Катерина.

Кетрин знает его – другого. Она знает, как сложно Майклсону уснуть ночью, даже в её теплых объятьях, потому что кошмары не исчезают, отнятые им жизни остаются отметинами в памяти, как ни старайся их забыть и скрыть за красной дверью. Он долго ворочается, крепко сжимая её тоненькую ладонь, гладит волосы. Она не выносит одиночества, собственные мысли сводят с ума, картинки из прошлого разъедают мозг, сводят с ума.

Ей тяжелее дышать, потому что Кетрин Пирс захлебывается, давится своими слезами, прижимается к черной двери, начинает дрожать, потом дёргается раз, второй, третий…

И закрывая глаза летит в пропасть…

И всё, уже не спит…

Всё, уже очнулась и оказалась в реальности.

Реальности, в которой лучше бы она не отпускала бы его, не играла с этим мужчиной в игры, не пыталась казаться сильной.

Говорить легко, а исправить тяжело.

Он поцеловал ее в лоб, на прощания, а она молчала.

В финале их истории был поцелуй в лоб.

Она лихорадочно смотрит в пространство и шепчет что-то.

— Элайджа…

Шепчет его имя, потому что утешить ее и мог только он. Важно, что благодаря ему она могла подняться и стоять на ногах.

Это привычно.

Привычно падать и подниматься.

Он не придет и не поднимет ее с пола.

Упала.

Однажды ночью Кетрин Пирс упустила момент его пробуждения. Утром он всё так же лежит под боком, тихо, не двигаясь и едва дыша. Его карие глаза раскрытые и пустые и смотрят в ее, словно карие зрачки одного дополняю другие.

Чернее.

Вместе чернее и темеее.

Она обнимает его. Соединяет два потерянных, изломанных мира, прижимает ухо к его груди и слушает – ей так важно почувствовать, что прямо сейчас – он живой.

Да, она знает. Знает, что он живой и сердце Элайджи Майклсона бьется вдали от нее.

Она кажется тоже видела этот сон.

Сон в котором они счастливы.

Все это было лишь сном.

В реальности его нет рядом.

***

В реальности она упала, рыдает, закрыла лицо руками.

В реальности Кетрин Пирс в Аду.

Ад реален.

Ад здесь.

Распахнуть глаза и осознать, что ты находишься в самом худшем дне.

Дне, все было залито кровью. Волосы заплетены в маленькие косички, которые обвивают голову кругом. Бежевое хлопковое платье, черно-фиолетовая накидка.

Эта комната залита кровью. Ее отец проткнут мечом в сердце и прижат к стене. Его проткнули мечом и прижали к стене.

У матери и сестры перерезано горло.

Ее мир рухнул.

Тяжело.

Рыдает на груди матери и потеря семьи сломала невинную Катерину.

Слезы смешаны с кровью.

Рыдать на груди матери.

Это день, когда она обнаружила свою семью мертвыми.

Клаус Майклсон отомстил.

— Он убил их. Всю мою семью. Просто в отместку за то, что я сбежала.

Тот, кто не ощущал, не пережил пустоту и заброшенность, не сможет передать её. Так же и Кетрин Пирс не знала что такое пустота и боль на протяжении пяти веков.

С того момента, как лишилась единственной семьи.

Клаус убил всю ее семью.

И как она сможет жить в этом мире, без них?

Сможет ли существовать без них?

Сможет ли она увидеть их лица?

Сможет ли она найти покой без семьи?

Нет.

Но так должно было произойти.

Клаус Майклсон не прощает.

Пятьсот сорок лет прошло с тех пор как их не стало, как они ушли, а Кетрин Пирс не может свыкнуться с этим. Их нет, а она до сих пор была жива, ходила по земле, потому что никогда не оборачивалась назад. После их смерти Кетрин Пирс осталась одна в этом мире. Он казался слишком жестоким и не справедливым. Она была зла на себя, на весь мир. Поклялась, что выживет ради себя и однажды отомстит. Она всё ещё чувствует. только, забыла, что такое любить заботится о ком-то… Во ней этого не осталось. Глупая человеческая натура - больше всего любишь того, кого потерял или оставил по собственному желанию. Кетрин Пирс любит того, кому причинила столько боли и страданий. Просто за все эти годы она научилась выживать любой ценой, а затем Елена заставила ее проглотить лекарство и Пирс стала человеком, что-то изменилось глубоко внутри ее. Она сильная будучи даже человеком, хотела защитить Джереми, которого убила в гонке за лекарством. Она выстрелила в Сайласа, а тот все же получил лекарство и она умирала от старости.

Умерла дважды и растворилась.

Может просто за все эти годы Кетрин Пирс растворилась в одиночестве и той части, которая любила не осталось. Нет, она осталась в ней просто Кетрин Пирс скрывает ее под маской безразличия. Верила, что когда-то маска спадёт, а пока она будет выживать, чтобы просто жить, чтобы снова видеть солнце пусть оно и не согревает больше ее лицо. Она будет жить.

Каждому нужна поддержка и любовь. Она любила, но всегда не позволяла стать любви у нее на пути, а теперь ее глупая, невыносимая человеческая натура вновь любит и ее словно магнитом тянуло к Сальваторе. Если раньше она могла не чувствовать всего этого, подчинять сердце разуму, то став человеком Кетрин утратила контроль над своим сердцем.

Она не может лгать, что ей легко отпустить семью, которую она любит.

С глаз катятся слезы, сжимает руки на окровавленной рубашке матери. У нее нет сил поднять голову, совладать с эмоциями.

Пять столетий она боролась с этим.

Боролась с тем, что ее семья и видеть их она могла только в своих воспоминаниях или на старинном портрете.

Жажда бороться.

Жажда жить.

Жажда жить всегда разгоняла застывшую кровь по ее венам.

Вдохнуть по-глубже.

Отпустить.

Отпустить, чтобы кровь исчезла и те, кого она любит обрели покой и больше не тревожили ее.

В последний раз коснуться лица матери, провести ладонью по влажной от ее слез щеки матери.

Закрыть глаза и отпустить.

Они исчезли.

Задыхается, сопротивляется, ходит по комнате.

Дышать, контролировать эмоции и повторять : « Ты всегда выживаешь.»

Прикована проживать свой самый худший день.

Это и есть Ад.

Все возвращается : кровь и боль.

Это всегда будет преследовать ее вечно.

Не показывать, что злоба берет над ней, сжать ладони в кулаки, чтобы никто не узнал, как же Кетрин Пирс ненавидит себя. Себя, за то что ее семья мертва по ее вине.

Если бы она умерла на ритуале Клауса, то все могло быть иначе. Не было бы боли и крови. Они бы остались живы.

Как она еще держится, но жажда жить и бесконечные мысли о том, что она должна жить, а другие умереть.

« Лучше умрете вы, чем я» - девиз Кетрин Пирс.

Смех. Она смеется смотря на трупы своих родных. Кто любил, тот поймет, какую боль она испытывает сейчас.

Все вернется, но смех – ее защитная реакция, но запах металлической крови ударил в нос.

Все.

Расправить плечи и короткими шагами направится к мужчине стоявшему в дверном проеме. Она сумела рассмотреть чернокожего мужчину в темно-синем брючном костюме, светло-синей рубашке.

Ухмыльнуться, попытаться заглянуть в глаза, коснулась ладонью его груди и это касание, кажется ей реальным.Мужчина молчит и Пирс сама скажет, сделает, то, что считает нужным.

— Красавчик, если это и есть Ад, то почему я не сижу на троне? М-м-м… Я думала, что здесь меня ждет личный трон? Где мой трон? Что-то я его не вижу, так что исправь это. Быстро. Жаль, потому что проживать один и тот же ужасный день вновь и вновь скучно. Интереснее было бы снимать кожу живьем или выдавливать глазные яблоки. Меня это не сломает. Я знаю, что всю мою семью убил Клаус. Они мертвы и я их отпустила.

— Подобное ломало других и я насыщался этим. Дело в том, что я питаюсь темными душами, вроде твоей. Ты борешься. Многие пытались, но бесполезно. Я знаю все. Знаю, о чем вы думаете, от чего бежите.

— Послушай, я была человеком. Была счастлива, но у меня забрали ребенка. Хотели принести в жертву. Я сбежала и обратилась в вампира. Убили всю мою семью. Я не жила, а скрывалась более пятьсот лет. По возможности веселилась и заливала мир кровавыми ливнями, думаю ты был счастлив, когда я отнимала души невинных. Было весело, правда. Ввязалась в историю с лекарством и проиграла. Милая Елена засунула лекарство в глотку. Та-дам снова человек. Лишилась силы и бессмертия. Умирала от старости и лишилась абсолютно всего. Моя дочь умерла на моих руках. Стефан Сальваторе – моя истинная любовь убил меня. Я умерла дважды.Можешь поздравить меня, потому что Кетрин Пирс проделала не легкий путь из человека в человека. Думаешь этим воспоминанием меня можно сломать? Попробуй! Ничего не выйдет. Ничего. Я переживала и намного худшее. Я Кетрин Пирс и я всегда выживаю.

Она наглая, самоуверенная и всегда смотрит в глаза и да, это может раздражать.

— Я попробую…

И в следующую секунду она опускается перед ним на колени и захлебывается подступившей в глотку кровью, пытается дотянуться рукой по шеи. Задыхается и терпит головную боль, не может закричать.

Пытается дышать,сражаться, но в глазах темнеет.

Ее тело упало прямо перед его ногами.

Ее победили, превзошли и это хуже, чем гореть в Аду.

У Кетрин Пирс новая цель и новая игра под названием : « Выжить в Аду.»

========== Глава 66. Эта любовь умрет, когда завянут сорняки. ==========

Потерять тебя, не узнать тебя, плыть без тебя -

Не добивай меня.

Ты говоришь глупости у самой пропасти;

Молю - отпусти, меня отпусти.

Разожми ладонь и я полечу, разбиваясь

О камни, может быть вылечусь я…

Бьянка - Вылечусь.

*** Шотландия.Эдинбург. 2015 год. ***

Аврора ДеМартель дала себе слова прошлой ночью , что это был последний раз. Последний раз, когда она подвела своего брата.

Аврора ДеМартель теряет себя.

Молчит, когда в окружении вампиров “ Стрикс” и ведьмы, спускается к завтраку и мило улыбается брату, думает, что неужели ее выпустили из клетки. Тристан пьет кофе, Айя нагибается, что-то шепчет и Аврора не может расслышать, только видит, как Тристан изменяется в лице, поперхнулся кофе. Айя ведь не может лгать, что Люсьен Касл желает встретится с ним. Но о чем говорить таким разным? Они ведь разные или есть, что-то, что может объединять их. Они схожи в мести.

Аврора срывается с места, вздрагивает одновременно с Тристаном.

— Брат, что-то случилось? Ты испачкался кофе? Ты обжегся?

— Все хорошо. Я сейчас переоденусь. Просто узнал, что кое кто желает встретится со мной.

Мне нужно идти, а ты будь спокойна. Айя и Адриана останутся с тобой.

Краткий поцелуй в щеку и Аврора вновь вынуждена разделиться с братом.

Пережить.

Не бежать, а быть запертой ради ее же блага.

Запертой под присмотром ведьм и Айи, которой еще недавно пыталась вырвать сердце.

Какие ее грехи могут видеть другие?

Все началось тогда, когда вы оба были детьми. Они были веселы и все считали забавой.

Только Авроре было больно и она винила себя в смерти матери. Ей восемь и она растет в окружении мужчин. У нее есть женщины, которые отвечают за ее воспитание и отец любит ее, но большее внимание он уделяет наследнику. Аврора ревнует и ворует кольцо отца, подбрасывает его в комнату брата, его его и находит стража. Граф избивает Тристана на глазах Авроры, которая плачет и останавливает все тем, что цепляется в брата и не отпускает. Должна же была она хоть что-то сделать.

Тогда она впервые подвела брата.

Самое забавное — она думала, что со временем все забудет.

Оба считаете, что жить смогут дальше.

Не выходило.

Слишком много грехов и крови в ее жизни.

Тристан всегда сражался за нее – единственную семью, а она его только подводила.

Она только подводила его.

Всегда.

Подводила отрывая головы и веселясь или плача днями вспоминая его, отреченную любовь.

Он ведь был рядом, старался утешить, клялся что все ответят. Все обернется в их сторону.

Не стоит.

Адриана пытается улыбнуться, только Айя запрещает ей близко подходить к Авроре и сама передает рыжеволосой вазу с черникой, предпочитает не видеть прозрачные слезинки на лице Авроры. Тристан всегда прятал ее в своих руках и объятьях. Защищал сестру, чтобы она не сделала. Тристан готов даже остановить планету, только бы его сестра улыбнулась и была счастлива, освободилась от всего этого.

Ваза летит в стену, разбивается на осколки, а темно-красный след от синих ягод испортил светлые обои.

Останутся пятна на обоях.

Останутся пятна в душе.

Слезы душат, что та закрывает лицо руками, опускается в кресло.

Виновата перед братом и может сейчас она может исправить.

Все, что может – уйти.

Она ведь побывала бежать в двадцатом веке во Францию и даже была счастлива с Люсьеном, который слепо любит ее на протяжении стольких веков.

Была.

Она сбежала.

Опять поставила точку и разбила сердце Люсьену.

Бежать.

Бежать и не останавливаться.

— Нужно это прекратить, — слетает с твоих уст.

Ощущает, как совесть когтями царапает стенки желудка, печени, поджелудочной, выкручивает кишки и главное сердца, крадется по внутренностям, завязывает все внутри в узел.

— То, что будет нужно предотвратить.

Рывок, магический барьер не позволяет ей переступить порог комнаты.

— Да, сбежать неивыйдет, — это все, что удается произнести вампирше.

— Мне нужно видеть, Тристана, - вскрикивает ДеМартель.

— Спокойнее, тебе нужно успокоится и Тристан скора вернется и вы поговорите, - произносит Айя. — Успокойся, прекрати плакать. Весь дом слезами зальешь. Тебе опять скучно?

— Я хочу все исправить, - шепотом.

***

София не выпускает из рук мобильный. Уговорить Люсьена выйти из автомобиля и зайти в ресторан не так то просто. Вряд-ли он желает встречаться с прошлым. Не желает встречаться с тем, кто избил его до смерти, считал слугой, ходячим куском мяса и его сестрой, которая только разбивала его сердце, а он любил. Любил и прощад Аврору, даже после того, как им казалось, что они были счастливы.

Были.

Люсьен не выйдет, каким бы смелым он не казался.

Смотрите, сам Люсьен Касл струсил и решился не выйти из BMW.

Не решился, хотя видел, как остановилась серое Audi, хорошо, что не лимузин. Тристан покидает автомобиль в окружении нескольких ввмпиров из сообщества.

Нога заброшена за ногу, в руках бокал белого вина, на ней платье цвета сапфира длиной ниже колена, белые туфли на высоком каблуке, клатч, который лежит на ее коленях.

Ловит на себе его взгляд — удивительное сочетание синено моря и шлеф дорогих духов, — он рассматривает на ее шее колье, целует руку Софии, что той даже становиься не по себе, спина покрывается капельками пота, вынуждена поставить бокал на стол.

Он всегда понимал с полуслова. Ухмыляется, видя, что за столиком предназначенным для четырех персон два места свободны.

— Мистер ДеМартель… Приятно познакомится. Мое имя София. Я помошница Люсьена, и он просил извиниться, за то, что задерживается. Он скора присоедениться к нам. Я заказала белое вино, а права выбрать ужин оставила за вами.

— Мы можем поужинать, потому что Люсьена нам придется ждать до начала следующего столетия, София. Блюда из рыбы отлично подойдут к этому вину.

А дальше София и не знает, что сказать, потому что Тристсн ДеМартель подобрал закуску только по запаху вина и подозвав официанта заказывает блюдо из рыбы, салаты с зеленью. Он рожден с голубой кровью, что течет по его венам и его растили подобающее. Он рожден аристократом и даже поражение примет с достоинством.

Оба знают, что дальше так продолжаться не может.

— Люсьен думает, что Майклсонов можно победить у него есть план, который реален и уже может быть воплощен в жизнь. Их семья сейчас слаба, как никогда, а ведьма по имени Алекс предсказала их падения к концу года и звучало это так : “Двух не стало, осталось три,но через год не станет и их.

Стоит сгинуть семье твоей

И явится Монстр Грядущих Дней”. Люсьен действительно изменился. Ради возмездия он изменился, а вы по-прежнему видите в нем все того же жалкого конюха, который влюблен в вашу сестру? Он любил ее и был искренним.

— Потому и я говорю, что у него ничего не выйдет в войне с Майклсонами. Люсьен жалок, ведь будь у него капля смелости он бы сидел за этим столом. Стоит ли мне доверять такому трусу? Вот где он сейчас?

— Тристан… Думаю руку жать ты мне не захочешь, ведь я так и остался конюхом, но после стольких столетий : “ Здравствуй. Рад тебя видеть снова. “

Не может? Слишком больно? Не хочет? Слишком привык?

Стоит за спиной ДеМартеля и запах одекалона смешаный с кровью, голос Касла не кажется такой уж и иллюзией.

Это и вправду он.

Наступил на горло своей гордости, а значит и ДеМартель пойдет ему навстречу.

А ради чего он затеял все это?

Все же пришел в ресторан прочитав последнее сообщения Софии : «Ты, жалкий ублюдок. Подними свой зад и иди сюда, если желаешь чтобы он согласился. Наступи на горло своей гордости или потеряешь все. Ты не можешь быть одним в этой войне. Не вынуждай меня тащить тебя сюда за шиворот твоей дорогущей рубашки.»

Женщины мог быть изобретательны, ведь на ее коленях, поверх клатча лежал мобильный переключённый в режим « без звука» и София умеет быстро набирать смс, при этом не забывая смотреть в глаза Тристану и улыбаться.

Стоят друг на против друга. Вампиры из сообщества вынуждены отступить. На Люсьене туфли любимой фирмы Тристана – Berluti, на ДеМартеле серый костюм от Brioni, на рубашке Касла запонки не иначе, как Atelier Yozu. Тристану и впраду интересно сколько миллионов Касл заплатил за эти запонки. Они не такие уж и разные, ведь в выборе часов они оказались схожи. Тристан замечает его часы, когда пожимает ему руку, а после Касл садиться рядом с Софией и демонстративно целует женщину в щеку. Patek Philippe - знаменитый швейцарский бренд элитных часов и на руках ДеМартеля и Касла часы именно этой фирмы, только разных моделей. Ценят одно и тоже, только вот Тристан ДеМартель родился с голубой кровью, которая течет в его жилах, а Люсьен Касл добился всего иным путем.

Разные.

Одинаковые.

Кто кого унижает?

Чистокровный аристократ или слуга, который теперь купается в роскоши.

— Нам есть, что обсудить, Люсьен.

— У нас один и тот же враг, против которого мы можем объедениться.

И София улыбается, понимает, что разнимать их сегодня не нужно.

Сегодня они договорятся.

Сегодня Аврора ДеМартель приняла решение.

Верное решение.

— Аврора? – Тристан морщится, видя силуэт своей сестры, которая спускается с лестницы.

Она не спит, ждала его возвращения и спускается в гостиную, она сама не своя, глаза мокрые от слез, помогает снять пиджак с его плеч и он то понимает, что разговор предстоит тяжелый.

— Как ты вышла, сестра?

— Свернула шею Айи, ведьма испугалась, потому что я сказала, что ее кожа ее семьи украсит фасад их дома, Адриана ведь так дорожит семьей и именно поэтому она здесь. Ведьмочка сняла заклинание.

— Все же Айя будет зла, когда очнется.

— Вечные уколы вербены не продержат меня долго. Ты знаешь, что бывает, когда мне становится хуже. Сейчас мне хуже и я нуждаюсь в помощи.

— Ты сильна, сестра. Что доставит тебе радость, только скажи… Я заклюл сделку с Люсьеном Каслом.

— Мне плевать,Тристан. Я не смогу и хочу, чтобы ты был счастлив без меня. Отпусти меня, брат… Запри где-нибудь, пока это не кончится… Пока я вновь не попыталась убить себя… Сжечь на солнце или вогнать кол в сердце… Или убила бы первого, кто встанет у меня на пути…

— Когда я нашел тебя во Франции ты казалась счастливой.

— Казалась… Ты же знаешь, как будет лучше…

— Лучше не ввязывать тебя во все это веселье…

А Тристан отбрасывает голову на спинку кожаного дивана. Знает, каково ему сейчас и Тристану просто нужно принять ее решение. Принять, не заплакать и принять, то, что теперь им нужно идти разными путями, лишится части своей души. Руки складываются в молитвенном жесте. Удобно уселась, поджала под себя ноги. Они были вместе на протяжении стольких веков и вряд ли Тристан сможет без нее, но понимает, что сейчас и вправду должен отпустить сестру, запереть, чтобы она не лишилась остатков своей души. Она улыбается, но все же не скроет слезу выступившую на ее лице. Она должна потерять брата, чтобы он в этот раз смог жить. Она молит отпустить, и он отпустит, а пока Аврора сжимает его ладонь, кладет голову на плечо.

— Тристан, ты моя единственная семья. Я буду любить тебя, пока сорняки не завянут. Прости за всю боль…

— Давно простил, сестра. Я сделаю все во благо. Ты вылечишься. Тебе станет лучше…

В этот раз она все исправила.

Их тени – боль.

*** Новый Орлеан.2015 год. ***

Любить, пока сорняки не завянут.

Элайджа Майклсон добит.

Ему все еще больно.

Больно, потому что его брат проклял Хейли и дочь она может видеть в полнолуние. Он искал лечение, но заклинание Далии усовершенствовано и ведьмы молчали или говори, когда его ладонь сжимала их горло, что не могут ничем помочь и за такой ответ расплачивались своей жизнью.

Хейли не забыта.

Сегодня Элайджа Майклсон забрал у ювелира отреставрированные украшения, которые лично искал несколько дней, бродя в месте, где она обратилась в волчицу.

Элайджа Майклсон потерял ее.

Но каждое полнолуние приходил, ждал ее, заключал в свои теплые объятья. Лечил ее объятьями, а она ненавидела Клауса все сильнее и сильнее. Улыбалась, только, когда видела свою дочь.

Его добили.

Теперь все кажется не таким веселым, да?

Потерял Джиа, так и не узнав ее. Видимо только Марсель видел как ему грустно и кажется, Элайджа боялся прощаться, только сжал в ладонях скрипку, надеясь, что она освободилась и птицей улетела в небеса. Разжал ладонь и отпустил ее в небесах. Она обрела свободу на небесах. Только вот Элайджа желает верить в это, а не в то, что ее душа потерялась.

Ненавидит своего брата и с каждым прожитым днем.

Его ведь так и не починили.

Фрея устраивает очередной семейный ужин, после того, как укладывает племянницу спать, но ее братья сидят на противоположных сторонах стола и молчат.

Никлаус ест мясо под гранатовым соусом, благодарит сестру за ужин, обнимает, а Элайджа разжимает ладони в которых сжимал столовые приборы, встает из-за стола и уходит.

Он даже не притронулся к еде.

Элайджа постоянно грустит, задумчив и не простит, потому что Клаус разрушил семью, отнял тех, кто ему дорог. Элайджа Майклсон ненавидит своего брата.

Фрея боится, ведь в доме раздор и просить помощи ей не у кого. Не так уж и давно она вернулась к своей настоящей семье.

Клаус знает, что его брат вылечится от этих чувств и простит его. Всегда прощал, только ему нужно время. Всегда прощал. Уходил и возвращался в семью.

Клаусу нужно было уничтожить врага и защитить свою дочь и ему правду наплевать на случайный женщин, которые делили с Элайджей постель или Хейли, которая страдает, хотя вообще могла умереть и сейчас бы не дышала , только из-за того, что отняла у его единственную дочь.

Но Хейли слишком многое значит для Элайджи. Он потерял Джиа, которая не просто была случайной и с которой он делил постель, потому что ему нужно было отвлечься, а для мужчины – женщина самый верный способ отвлечься и растормошиться. Джиа была слишком добра и невинна, талантлива. Она умерла по вине Клауса. Мать ребенка Клауса страдает по его же вине.

Элайджа Майклсон постоянный.

Элайджа Майклсон всегда выбирает семью.

Клаус знает это и пока отпускает его. Пусть уходит, страдает, сидит в одиночестве в кресле, в своей комнате, не спит до утра и пьет бурбон.

Элайджа любит свою боль и страдания и раз за разом находит их.

Каждый раз стоит у пропасти и готов сорваться, лететь вниз.

Может быть вылечится?

Может ему нет места и он ненавидит себя?

Может разобьется и вылечится?

Может отпустит и станет легче?

Может быть ему нужно выговориться?

Но кто его поймет и выслушает? Кто так же, как и он ненавидит его брата? Может она и была права, говорила честно, просила выбрать ее и любовь, а не обезумевшего брата. Что было бы, если Элайджа не ринулся спасать брата, уговаривал спасти жизнь Хейли и ребенка, переживал всю боль, лишняя кровь на руках и то, волки, то, как Хейли поступила, растоптала его чувства, использовала и вытирала о его ноги.

Понял, только уже слишком поздно.

Понял, что все это можно описать только одним словом – грязь.

Больной.

Честно, сумасшедший или больной, повернувшийся на одержимости семьей, ведь Хейли похожа на суррогат искаженных представлений о воссоединении, которые Элайджа довел до крайности и маразма за тысячелетие этой идеи. Идеи о исцелении и воссоединении.

Иными словами – « грязь».

Погряз в этом болоте.

Погряз в грязи, испачкался и потерял часть себя.

Солнце ушло за горизонт, но Элайджа Майклсон не спал, присел в кресло, рядом, на полу стоит недопитая бутылка бурбона. Он не выпил вчера, но до допьет до наступления этого рассвета.

Добит.

Вылечится ли?

Не может не вернуться в к этой черной двери, но не для того, чтобы целовать ее теплые губы, удовлетворять свои потребности.

В этот раз причина иная.

В этот раз ему нужно выговорится той, что поймет и выслушает, возможно посмеется в лицо, унизит его, ударит и скажет, что права. Пусть добьет или вылечит.

Ему нужно прийти в себя.

Ему нужна правда.

Глаза закрыты.

Белый коридор.

В нем есть пустота, которая не дает покоя.

И он ищет ее руки, несущие исцеление.

Может быть они исцеляли друг друга.

Когда перед ним все в черно-белом цвете и Элайджа наталкивается на тайный уголок его памяти, касается ручки и пытается открыть эту черную дверь что-то идет не так. Кто-то подпирает ее изнутри, не желает впускать.

Она боится и борется, подпирает дверь плечами, боится, упирается, думает, что это Ад и сам Дьявол пришел, чтобы мучить ее душу.

Кетрин Пирс борется до конца.

Кетрин Пирс никогда не сдается.

Сейчас она не желает впускать Элайджу Майклсона, а он так боится потерять и ее. Потерять

и отпустить даже в уголке своего разума.

Он не уйдет, подождет, но войдет в эту дверь.

Не сдастся так быстро.

А что между ними было?

Хороший секс, ее слезы, признания и это было веселье, когда они убивали и питались, была ложь и правда, искренность, улыбки, касания, сжатые ладони, тепло, взгляды.

Они были настоящими и та боль, тоже настоящая.

Нелепо вышло.

Он оставил ее, потерял, так и не узнал настоящую. Не узнал, что она была искренней и могла вновь полюбить того, кто защищал ее и заботился, мог обеспечить ей место в вампирской иерархии и вряд ли бы кто-то посмел прикоснуться к женщине Элайджи Майклсона. Даже бы Клаусу пришлось смириться с выбором брата, а ей бояться жить со своим злейшем врагом под одной крышей. Но Элайджа был бы рядом и страх бы покинул ее и сердце вновь бы поверило в любовь. Он бы точно смог сделать так, чтобы она не боялась, не отпустил бы. С ним не нужны никакие маски.

Сейчас она бы даже не посмотрела та то, во что превратил себя Элайджа Майклсон, не просто упал на дно, он начал быстро и резво закапывается в ил.

Потерял или просто боится быть счастливым?

Кетрин Пирс как лекарство для Элайджи Майклсона.

А теперь это кажется тяжелейшей формой зависимости.

Оставил в реальности, а здесь не смог.

Что, если его руки больше не обнимут ее, а она не согрет?

Он привык ощущать теплоту ее дыхания на своих ключицах, ее руки, которыми она обнимает его пресс, прижимается сзади, когда они просыпались в одной постели и тогда он был уверен в то, что Кетрин Пирс.

Она привыкла тому, как он целует ее упругий живот, когда они занимались любовью, это был не секс. Кетрин Пирс поняло это. Поняла, что это и есть другая сторона любви, которую она и не знала. Постоянно боялась и бежала, а в итоге боялась потерять его и боли. Была только его и запах волос, шеи и его влажные дорожки поцелуев, от которых она прикрывала глаза. А когда сжимала его ноги своими. Во вздохах и запахах. В поцелуях и в кусании губ, крови. Она чувствовала , что с ним что-то еще больше. Это был не секс. Это было наслаждения и одно чувства на двоих

А сейчас?

Влюблены.

Не друг в друга.

Или эти чувства сильнее всего?

И это бы пора прекращать.

Ему прекращать возвращаться к этой черной двери.

Ей просто не вспоминать и жить дальше.

Не могут друг без друга, и поэтому оказались в замкнутом круге боли, у самой пропасти.

Эта любовь умрет, когда завянут сорняки.

Сорняк в его разуме.

Сорное воспоминание в ее голове.

— Последний раз ты входишь в эту дверь, Элайджа Майклсон, — а в голосе неуверенная дрожь.

Из их двоих Пирс явно смелее, но в этот раз дверь поддается и он вправе переступить порог комнаты.

Шаги.

Его шаги и этот стук каблуков мужских туфель она узнает.

Думала, что потеряла его навсегда, а сейчас он стоит перед ней.

Через какое-то время он понимает, что она не спит как должно было быть, стоит перед глаза влажные от слез. Она плакала, но Элайджа не желал, чтобы она плакала и грустила. Тогда почему она плачет? Возможно, это плачет его душа? На этой скомканной постели в остались только воспоминания о поцелуях со вкусом кленового сиропа, пульс, учащенное сердцебиение и вагоны недосказанности.

« Прощай, Катерина.» - остро режут ее сердце, когда она заглядывает в глаза цвета виски.

Сейчас не уйдет.

Сейчас узнает все о ее боли и чувствах, то, что она хотела быть с ним до конца.

Реален ли тот, кто отпустил ее?

Пару шагов в его сторону и как прежде коснуться ладонью его лица, а Элайджа, как прежде сожмет своей теплой рукой коснется его лица, проведет пальцами по складке кожи рядом с ухом, по скулам и щеке и только тогда поймет, что он реален, здесь, а его голос окончательно протрезвит ее.

— Элайджа, ты здесь… Рядом… Это и вправду ты…

— Катерина, я не желал видеть твоих слез… Я не смог выбросить тебя из своего разума. Я здесь, чтобы сказать тебе, что Никлауса не спасти и ты была честна в своих чувствах, Катерина… Слишком поздно молить о прощении и я повяз в грязи… Грязи… Мне нужно, чтобы ты выслушала меня…

— Я знала, что была права, Элайджа, а ты отпустил меня… Ты идиот, а я стерва… Я дрянь, Элайджа и столько всего произошло, что уже слишком поздно…

А в последний ли раз Элайджа Майклсон переступает порог этой комнаты?

========== Глава 67. Из Ада не ходит прямой поезд. ==========

У женщин странная привычка: прижимать к сердцу нож, который нанёс им рану.

Джером Клапка Джером.

*** Новый Орлеан. 2015 год.***

Прожить жить впустую: во лжи, не обращать внимания на мимо пробегающих людей, не любить.

Так долго…

Попасть в паутину лжи и одиночества.

Стоят посреди комнаты в которой только он и она и смотрят друг на друга.

Сейчас она плачет, а он не сможет уйти.

Не сможет.

Сам ведь пришел и все рассказал.

Сам ведь растерзал душу, а сейчас ищет исцеления.

— Зачем ты сказал мне это Элайджа? Я могла бы простить тебе любую другую женщину, но Хейли, не ту, которая внесла в твое сердце грязь, — Майклсон падает на пол от ее удара, сплевывает кровь, а Кетрин шипит.

Если нужно, то она будет его бить.

Бить, чтобы он пришел в себя. Бить по лицу, хватать за пиджак, крепко удерживать своей цепкой хваткой за плотную ткань пиджака и смотреть взглядом полыхающей ненавистью и ничем больше.

Только бить и царапать кожу.

Стерпит.

Жаль, что убить его не может.

Убила бы.

Точно убила бы.

Тело болит от ее ударов Пирс, но хуже задетая гордость. Элайджа Майклсон растоптал свою гордость и погряз в грязи.

Словно с цепи сорвалась.

Счастье разрушено.

Просто психически нездоровая стерва.

— Ты знал, что моя дочь умерла, потому что Тайлер Локвуд укусил ее? Надя нашла меня, а я не была хорошей матерью, Элайджа. Ты ценишь семью, а я не знала, даже, как говорить с Надей. Понимаешь, Елена влила мне в глотку лекарство и я стала никчемным человеком. Я желала убить ее, и милая Елена сказала мне, что ты оставил меня, потому что я изношенный товар и никому не нужна. Она настроила тебя против меня? Милая, невинная Елена. Как ей это удалось?.Поэтому я желала убить ее. Елена Гилберт отняла у меня все! Я не Ангел! Она сказала, что я не стою тебя, Элайджа. Потом я желала убить себя, сброситься с башни, чтобы не умирать от старости и знаешь Стефан Сальваторе спас меня и я у нас была незабываемая ночь любви. Я решила, что в нем есть то, что ты давал мне — защита и забота. Но ты оставил меня, а мы ведь могли быть счастливы. Это крутится у меня в голове. Как и то, что переселив свой дух в тело Елены, желая жить, я только обрекла свою единственную дочь на смерть. Мне было тяжело надеть маску и смотреть на все этого. Дрянь. Я дрянь! Такой ты меня желаешь видеть? Невыносимой стервой?

Злоба.

Агрессия.

Бешеные глаза.

Такой ее и вправду стоит бояться.

Бояться того, что она не отпускает, хватает за ткань пиджак, швыряет в стену, а Элайджа только и может посмотреть ее, коснуться разбитой губы и руками стереть кровь.

— Ну, само собой, правильный и идеальный ступил в грязь и погряз в ней.

— Катерина… Я заслужил всю эту боль… Никлаус разрушил семью, я поклялся, что не встану на строну… Но я лгу… Лгу самому себе…

— Так ли это? Ты побежишь его спасать, Элайджа, потому что так было и будет всегда… Ты простишь его…

— Клаус проклял Хейли, разлучил ее с дочерью, убил Джиа и заставил меня смотреть, как она сгорает заживо, разрушил семью…

— Тебя добили… Поздравляю! Клаус, просто делал, то, что делает всегда — рушит. Все разрушено, а ты вновь будешь все чинить.

— А что ты чувствуешь?

— Уходи! Я ненавижу тебя. Посмотри во что ты превратился, Элайджа. Ноющее нечто, самоуничижительно относящееся к себе, и сказала бы: «Прощай». Я бы сказала «Прощай », такому мужчине, нашла бы другого. Со мной ты таким не был. Где твое достоинство и гордость? Ты ведь понимаешь, что Хейли даже мизинца твоего не стоит? Вот, что значит один раз стать в грязь. Ты же знаешь, что я говорю правду. Уходи и

— Я впустил ее в свое сердце.

— Как и меня… Меня ты ведь тоже не можешь отпустить.

— Без тебя мне нет места и я так ненавижу себя. Я сдался. Я уничтожил себя. У меня ничего не осталось.

Элайджа Майклсон — олицетворение спокойной, морозной и снежной зимы, тот кто скрывает свои эмоции за маской невозмутимости добит.

Упал на колени. Поддался под напором боли и сдался, не выдержал.

У него влажные ладони испачканные его же кровью, и жесткая трехдневная щетина, и Элайджа чувствует себя слабаком рядом со статной стервозной Кетрин, которая ударила его и не раз, отбросила в стену, что тот впечатался в нее и кажется, был слышен хруст кости. Стоит, смотрит на него, не разжимая ладони, а он ведь вонзил нож прямо в ее сердце. Иногда он ощущает себя жалким в сравнении со всей семьей.

Жалким и слабым.

Жалкий и разбитый.

Она агрессивная.

А может его и привлекают агрессивные женщины?

Женщины, которые могут ударить и заставить жить.

В глазах почернело, кровь застряла в глотке и эта боль, кровь сохнет на губах.

Поделить на ноль, чтобы от Элайджи Майклсона вообще ничего не осталось: ни тела, ни плоти.

Умирает.

Тонет.

Пошел на дно и вытащить его может она.

Видит это и понимает.

Стоит ли этот мужчина то, чтобы бороться?

Просто так он бы не пришел в эту комнату, не стал бы так унижаться, если бы и вправду не был в отчаяние.

И так растоптал свою гордость.

Просто не смог забыть ее и закрыть навечно эту дверь.

Ему нужно прийти в себя.

Его нужно растормошить.

Она протягивает ему руку, помогает подняться, отряхивает подол его пиджака, поправляет синий галстук, смотрит на кровавые пятна, а он игнорирует цепкий взгляд Кетрин, раздражается его внимательностью, или добротой.

Подвести черту.

— Можешь идти. Если моя помощь не нужна, но тебе хуже, чем я. Думаю, ты чувствуешь тоже, что и я: ненависть, обида, гнев, разочарование, пустота, отчаяние. Наши жизни изменились. Ты изменил мою. Я готова была меняться ради тебя, наших чувств, а ты оставил меня.

— Это серьезно, когда один человек меняет жизнь другого, — приподнимает бровь Элайджа, а Кетрин наклоняя голову чуть вбок, подводя его к постели, садится рядом.

— Элайджа, будь осторожен, — давит брюнетка сквозь зубы и стирает кровь его с лица. — Негативные эмоции выплесни на тренировке. Сходи в клуб и представь, что груша для бокса — это лицо твоего брата или злейшего врага. Выплесни в тренировке всю свою ненависть.

— Мне нужно было поделиться, Катерина.

Пирс усмехается шире.

Кофе по-прежнему горький.

Кровь соленая.

Один поцелуй может отнять жизнь.

Он вновь с ней, сжимает ее ладони и если он все еще думает о ней, то может все правильно. Его сердце плачет, как и ее.

Любовь ослепляет.

Может, все, что они искали было рядом?

Постепенно расстояния между ними сокращается.

Правда, в жизни Кетрин Пирс слоган: « Поцелуй меня или убей» сыграл злую шутку.

Ее ослепило, не отпускает.

— Элайджа, не упади еще ниже, чем есть. Прошу, борись и посмотри со стороны во что ты превращаешься. Прошу… Возьми себя в руки… Ради меня… Ради себя… Освободись…

Кетрин внимательно рассматривала лицо напротив, подмечая несколько появившихся морщин. Правда, у Элайджи Майклсона не может быть морщин, а она слишком хорошо изучила лицо. Это прожитое сказалось на нем. Семейные проблемы, утонул, а в глазах бездна. Может и напрасно, но она потянулся к лицу своего бывшего любовника и страстно впилась в губы.

И в это мгновения она и вправду вкладывает себя, все, что чувствовала и чувствует.

Может и напрасно, если для него она была отвлечением, ничем не значащей шлюхой, которую он ославил ради семьи. Для Стефана она ведь была случайной. Дважды наступала на одни и те же грабли.

Неужели шлюха заняла особое место в его сердце?

Неужели он вонзил в ее сердце нож, а Кетрин достала его и прижала к своей груди этот окровавленный, холодный нож.

Майклсон растерялся от такого решения поцеловать. Но взял себя в руки и углубил поцелуй, наслаждаясь происходящим, обвивая ее талию своими руками.

Возможно, не такие уж они и бывшие.

Возможно, бывших и не существует.

Возможно, сердце одерживает победу, если Элайджа Майклсон возвращается к ней и доверяет свое сердце ее рукам прислушивается к звуку ее голоса и тому, что нужно жить.

Ее дыхание возвращает в его жизнь.

Одно дыхание на двоих.

Они все еще вместе.

***

Честно, Элайджа Майклсон отпускает ее руки, закрывает черную дверь и надо же как-то жить, держаться и бороться.

Именно с этими мыслями он просыпается.

Верит в то, что нужно жить.

Не верит в то, что ее нет.

Она ведь с ним, в его разуме и сердце. Он знает, что Катерина не ушла в никуда. Она заставляет его жить и бороться.

Она знает, где та, что всегда была и будет с ним.

Он знает, что ради Катерины стоит просыпаться по утрам и жить, дышать.

Он знает, где женщина к которой он всегда желает возвращаться.

Но можно ли вернуть прожитое?

Вернуть то, чего нет.

Спокойнее.

Кофе все еще горький.

Сегодня Элайджа Майклсон просыпается и впускает свет в пыльную комнату.

Сегодня он закатывает рукава рубашки и лично стирает пыль влажной тряпкой, пока девушка пол внушением наполняет бокал своей кровью.

Сейчас Элайджа Майклсон словно раненая птица.

Птица, которой нужно сражаться за свою жизнь.

Подносит бокал к губам и кровь по-прежнему с металлическим привкусом.

Девушка должна продолжить уборку, ну, а пока она улыбается, протягивает Элайджи черную спортивную сумку.

Кофе по-прежнему горький, ведь иначе быть и не может.

От Элайджи иррационально пахнет кофе. Фрея узнает это, когда подсаживается к нему.

Садится за кухонный стол. Галстук, белая рубашка обтягивает мышцы, как у моделей в рекламе духов, и если готовить о духах, то запах у духов Элайджи сладко-кофейный, вместо ожидаемой хвои или мяты и что хуже крови. Странно, но тысячелетняя ведьма боится крови.

— Доброе утро.

У Элайджи нет желания привлекать к себе лишнее внимание. Когда-то он был гордым и самоуверенным, но все изменилось и стерва оказалась права, потому что Элайджа Майклсон втоптал себя в грязь. Тяжело вздыхает, понимая, что сестра переживает и просто так не отстанет.

— Доброе, брат, — цедит, глядя перед собой, добавляет в свежезаваренный кофе молоко. — Как твое состояние?

— Не твоя забота, сестра. Я не должен становиться твоей заботой. Я сам справлюсь со всем…

— Мне не по себе, Элайджа и я так переживаю. Просто так я не отстану и не оставлю тебя. Вот, куда ты идешь сейчас?

— На тренировку, сестра. Надеюсь утренняя уборка в моей комнате не потревожила нашу племянницу?

— Хоуп еще спит. Клаус в ее комнате, охранники рядом. Я могу спокойно позавтракать. Пообещай мне бороться. Я понимаю, как тебе тяжело. Ты все потерял, а наш брат… Он не должен был так поступать… Если бы я могла все исправить…

— Никлаус был Никлаусом… Я больше не собираюсь это терпеть сестра… Мне нужно на тренировку.

— Когда ты простишь Клауса? Долго это еще будет продолжаться. Разлад? Ты ведь всегда прощаешь его. Это я уже поняла.

— Однажды ночью я прощу его, а пока я дал обещание попытаться жить заново. Сейчас мне нужно идти в церковь святой Анны. Марселус ждет.

— Это должно меня успокоить?

— Да.

Проблема в том, что он всегда имел слабость к прощению и поисках искупления. Проблема в том, что он привык чинить других, а сейчас ему нужно починить себя.

Сейчас ему нужно взять в руки и бороться.

Сейчас Фрея видит решимость во взгляде брата.

Что могло произойти с ее братом за одну ночь?

Что могла сделать с ним стерва?

Стерва могла заставить сражаться.

***

Может, у Марселя Жерара и отличное зрение, но тот не верит своим глазам, когда находит Элайджу прижатым к стене в манеже. Ребра болят от синяков, по которым бьёт с новой силой один из новообращенный вампиров Эфре, а ведь Элайджа появился как рыцарь в сияющих доспехах, в своем брючном костюме от Kiton K-5, а сейчас в черной майке и серых спортивных хлопковых брюках.

У Элайджи соль на губах в смешку с кровью. От него волнами исходит уверенность, когда он отбрасывает вампира к манежной сетке и Эфре исчезает, как щенок поджав хвост, и Майклсон расправляет плечи и стирает кровь с своих губ.

— Снова скажешь, что всё было под контролем?

Марсель проходит в манеж, опирается о стену, снимает майку, бросает ее на пол, запустив руки в карманы джинс, смотрит не с жалостью, а с пониманием и Элайджа на выдохе произносит:

— Спасибо. Это уже начало новой жизни, если ты позволишь мне приходить сюда, в бойцовский клуб.

— Это начало чего-то нового… Можешь приходить, когда пожелаешь, Элайджа…

Может, всё, наконец-то, становится на круги своя.

***

Может пора в низ.

Там где ты дышишь телом.

Брось свой пустой лист.

Твари не ходят в белом.

А мы не ангелы,

Нет мы не ангелы,

Темные твари,

И сорваны планки нам,

Если нас спросят чего мы хотели бы,

Мы бы взлетели,мы бы взлетели.

БИ-2 и Агата Кристи - А мы не ангелы.

Из Ада не ходит прямой поезд.

В Аду рельсы разъела кислота.

В Аду рельсы обрываются.

От Кетрин Пирс пахнет кровью и свободой и жизнью похороненным на дне карих зрачков, а если попробовать ее губы, то на вкус как чистая ярость, а Кад впервые сталкивается с подобной душой. Черной, желанной, но сражающейся, как будто что-то держит ее.

Кетрин Пирс сражается.

Она не могла плакать.

Не могла не плакать и не сказать: — Спокойной ночи, Надя. Спи спокойно. Твоя мама любит тебя.

Только чувствовать острое желание разрыдаться, шептать-шептать-шептать имя своей дочери, въевшееся ей в кожу так действительно глубоко, что не вывести.

Она ничего не могла исправить, но был тот, кто мог бы сделать что-то.

Она признавалась ему в любви уже когда-то, правда подав это под соусом лживой откровенности в добавок приправленной ухмылкой, сама не зная зачем, проверяя в вечность с ним или желая пройти испытание этой любовью и все равно добиться Элайджу Майклсона, убедиться чтобы — чувства к нему правда остались в прошлом и являлись сейчас не больше чем сном, забытым под коркой любви к Стефану Сальваторе.

Точно не в прошлом.

Точно не сможет без него.

Что-ж, доигралась, Кетрин Пирс?

Слезы — соль на раны.

Холодные, соленые слезы.

К горлу подкатывала тошнота, и все, что она могла сделать, это лежать, не поднимать голову, чтобы не видеть мертвые, стеклянные глаза дочери, вспоминать слова собственные, вслух произнести которые она никогда бы не смогла, повторить, губы нервно облизнув и захлебываться, глотая собственные слезы.

Она должна оклематься, дать сдачи, тому, кого называют Дьяволом. Кад наблюдает за ней, а она сжала руками зеленое одеяло и захлебывается своей же болью.

«Прекрасно ли тебе находится здесь? » — как будто он передает ей свои мысли, хотя стоит совершенно спокойно, наблюдает за ней в углу.

Это все именно из-за за него и эта любовь должна получить сдачу. Элайджа Майклсон поплатится за все и заплатит по счетам. Заплатить по счетам его заставит заплатить судьба.

Шепот раздражал безмерно, и она, ни разу чувства собственные ноги не понимая, прикусывала язык раз за разом, будто беззащитная жертва своих страхов — жадно сжимая зубы, возможно привкус крови почувствовать желая, или наивно полагая, что столь несущественная боль сможет отвлечь ее от тошнотворной любви, от мыслей, что ее дочь мертва по ее вине, комком собирающейся под ребрами, ожидающей словно чего-то — момента слабости особой, который так ждал Кад.

И ей не нужен был даже дар ясновидения, чтобы знать совершенно точно — мысли ее, отношение особое и плач ему необходимы. Необходимы Дьяволу, но не были никогда, и не будут точно нужны Элайджи Майклсону. Захлебывать до бешено стучащего сердца. Она даже думать не может, потому что Кад читает ее мысли и все видит.

Проиграет, если вновь увидит тот момент или его с другой. Элайджа Майклсон совершенно недостоин любого проявления чувств.

— Черт возьми, Кетрин, не люби, не думай, прошу.

Их отношения — кажущейся очередной уловкой искренностью, что улыбку на ее лице вызывал только его взгляд и прикосновение.

Сыграла в любовь с самим Элайджей Майклсоном.

Итог: нож в самое сердце.

Игра в «не влюбиться вновь», в которую их отношения превратились в какой-то момент, была проиграна с ее самого начала, и она, полностью то осознавая, безупречно в роль свою смогла вжиться — сильной стервы, смелой безмерно и умеющей контролировать эмоции собственные и мысли — уж тем более, и не поддаваться им ни разу, вот и сейчас не должна думать о нем.

Ее единственная и настоящая любовь — Стефан Сальваторе.

Подавлять чувства и эмоции, топтать, как беззащитных мошек или давить, как мух.

Наверное ей нужно было остановиться. Перестать плакать, поднять голову и посмотреть на Када.

Это ведь не реально и он добьется того, что подчинить себе ее душу.

Ясно было одно — ей совершенно точно нельзя думать об Элайджи Майклсоне и смиряться с положением — даже если изменить что-либо никак не получалось, и отстраняться от него постепенно, а может и резко прервать все связи с этим мужчиной. Мужчиной, который вогнал в ее сердце болезненный клинок. А они именно так и было— болезненно действительно, истязающими ее, лишающими ее сил любых, энергию отнимающую. Она почти могла чувствовать, что умирает медленно, теряет последние крупицы разума и самоконтроля и, превращается в безвольную куклу самого Дьявола, проживающую самые худшие дни на автопилоте, глаза мокрые от слез и как будто это хуже, чем глотать раскаленную лаву и прийти в себя лишь с помощью виски со льдом, которые помогали ей прийти в себя.

— Виски со льдом?

— Да, я бы не отказалась. В Аду есть виски? Нужно же выпить за то, что моя единственная дочь обрела покой и прийти в себя. Метти голубые глазки позаботится о том, чтобы Надя обрела покой в тихом месте.

Бороться.

Очередная порция слез нахлынула.

Прежде чем вздохнуть решительно и ударить резко кулаками, чтобы все это исчезло и они остались вдвоем в этой тьме.

Она отпустила дочь.

Она с этого момента начинает новую главу в жизни, и место Элайджи в ней, как и дочери — к сожалению или к счастью может, не предоставлено.

Подходит к нему и рука скользит по плечам, поправляет ткань пиджака, прикосновения у нее мягкие, кошачьи, и Кад подпускает ее ближе — не может не — но боится, как бы та когти не выпустила, когда до сердца доберется.

Такие царапаются.

Видел, как она поступала с остальными идиотами, что попадались в ее сети.

Вправду, к черту слова, если Кетрин Пирс может просто шептать, оставить след от помады на щеке.

Она улыбается, через боль и Каду нравится, как все ее грехи отражаются в ее глазах.

— У меня ощущение, что тебе придется придумать, что-нибудь другое, если желаешь заполучить мою душу, Кейн или как там тебя… Не думала, что у Дьявола есть имя.

— Кад…

Может, в ней теперь больше от Элайджи, чем ей хотелось бы — кровавое благородство Элайджи и умение терпеть всю боль. Еще ядовитое самолюбие и собственничество, которое течет вместе с кровью по ее жилам и голубым венам.

К таким, как Кетрин Пирс нет: ни любви, ни доверия и не должно быть.

Кетрин Пирс точно знает — разрушает все, к чему прикасается.

— Только не думай, заполучишь меня, держать мою душу вне воли, — акцентово мурлычет, хватает руками ворот белоснежной рубашки. — Я думала, что твари не ходят в белом. Я перестану носить черное, когда придумают цвет темнее, а значит никогда. Черный — идеальный цвет для такой твари, как я.

— Но ты ведь мечтаешь освободиться, взлететь, убежать, — в ответ шепчет тот.

Кетрин Пирс не Ангел, но и не Дьявол.

Просто, темная тварь.

Тварь, к которой нет: ни любви, ни доверия.

У нее от его интонаций отвращение по спине мурашками, взгляд в панике мечется.

А где же выход? Выход из Ада? Сюда ходят поезда? Поезда ходят в Ад?

Отпустите…

Отпустите ее темную душу на волю.

Кетрин Пирс впервые страшно. До инея в легких, до дрожи в пальцах, внутри все сжалось, словно кошки когтями царапают изнутри.

Она желает взлететь и освободиться.

Как будто по тонкому льду идет, а внизу — толща темной воды. Ее уже утащило в Ад.

Она ухмыляется почти по-звериному, и его взгляд напоминает на сколько влипла сама Кетрин Пирс. Ей хочется это все остановить раньше, чем оно сломает ее и подчинит.

— Ты сломаешься, — хмуро бросает Кад, впервые в жизни, ему приходиться бороться за чью-то темную душу.

А ей и возразить нечего лично Дьяволу — сломает, перекрошит и подчинит, и останется от нее только только пыль и засохшая кровь.

От Ада не сбежать.

От Ада и собственных грехов нет противоядия.

Разве, что вогнать нож в сердце, чтобы не мучиться и испачкать белое кровью. Ее теперь спасаться только прямым поездом до Рая.

Никто ей не расскажет, что в Аду рельсы обрываются и Рая она не заслужила.

Из Ада не ходит прямой поезд.

В Аду рельсы разъела кислота.

В Аду рельсы обрываются..

========== Глава 68. Черная дверь захлопнулась. ==========

Мы легли на дно, мы зажгли огни,

Во Вселенной только мы одни.

Гни свою линию.

Гни свою линию.

Гни свою линию.

Горят огни, сверкают звёзды,

Всё так сложно, всё так просто.

Мы ушли в открытый космос,

В этом мире больше нечего ловить.

А ты гни свою линию.

Гни свою линию.

Гни свою линию, горят огни.

Сплин - Гни Свою Линию.

София Воронова не верит в сказки, где в конце побеждает добро и справедливость, где принц обязательно спасает принцессу от дракона и усаживает рядом с собой на лошадь, чтобы увезти за собой и жить и там долго и счастливо. В реальности ты просто-напросто не встретишь прекрасного мужчину, отдашь ему свое сердце и вы будите целоваться в блестящем солнечном свете, просыпаться в одной постели и дракон наверняка не сожжет твою деревню, а потом покорно поддастся благородному победителю, чтобы ты призналась в любви.

Ну уж нет, такого не происходит.

Да и Люсьен, не принц, а Клаус Майклсон - злой дракон. Дракон, который не сжег, а розарвал своими клыками глотки тех, кто был дорог Софии.

Она видела все своими глазами.

Она открыла для себя ночь.

Серая полоска дороги.

София смотрит на мирно спящую Алекс на заднем сиденье автомобиля, ведь ведьма, которая напророчила Майклсонам падение – самый важный свидетель и игрок в этой игре, переводит взгляд на Касла. У него пронзительные светлые-зеленые глаза, заставляющие ее бедное сердечно вздрагивать и прижиматься к самым ребрам в попытке, видимо, выскочить наружу, и глубокий баритон, мягкий, обволакивающий, но так часто делающий слишком больно. Больно, потому что может и не нужно было затеивать все это. Если все это обречено на провал? Если не нужно ехать в Новый Орлеан?

Касл лично дал указание выстреливать волков обитающих на болотах Нового Орлеана.

Это ведь тянет на дно.

Ужасным драконом же может стать кто угодно. Клаус Майклсон или Люсьен Касл. Ей не нужен особый дар ясновидения, чтобы предугадать, что в этой войне победитель будет только один.

Что-то останавливает.

Что-то мешает.

Или, у Софии более обоснованно, чувства, спрятанные глубоко-глубоко.

Защитить себя.

Защитить тех, кто дорог.

Этот дракон может уничтожить все: страх поглощает ее с виртуозностью самой неизлечимой болезни, впитываясь в кровь, замедляет ее течение и приливая к неизменно бьющемуся сердцу. Оно, спрятанное в клетке из ребер, будто чувствует, что Люсьен самоубийца — при виде Клауса ухмыляющегося и испачканного кровью. Она до сих пор вздрагивает вспоминая его ухмылку и подбородок испачканный кровью. Даже если попытается убедить остановиться, то Люсьен не послушает ее, какая теперь разница, ведь уже поздно и он жаждет мести.

Не убедит остановиться и это потащит ко дну. Клаус Майклсон убьет его, как только все карты раскроются и он поймет, кто его настоящий враг.

Она видит перед собой свет фар.

Софии кажется, уже который год она стоит на обочине темной дороги с протянутыми ладонями, держа бьющееся в конвульсиях сердце, а по запястьям вниз течет кровь. Мимо неизменно проезжает, но на нее бросают лишь быстрые взгляды, не замечая главного.

Главное, что кроме жажды отмщения за семью София еще не желает, чтобы пострадали те, кто вошли в ее сердце.

Смотреть, но не наблюдать.

Похоже на правду, ведь Люсьен смотрит на нее, но ни черта не видет. Не слышит ее внутренного крика и мольбы развернуть машину.

Но она всего лишь наемница и ведет свою игру.

Внезапно вибрирует телефон, и конец представляется вполне очевидный.

Конец – смерть.

А что здесь фантазировать?

Все же очевидно.

Алекс вдыхает, отворачивается.

Низкий голос в динамике Тристана, который говорит, что прибудет в Новый Орлеан, как только убедится, что Авроре понравится в Тибете. Как бы глупо это ни было, во второй раз Люсьен верит ДеМартелю и улыбка проскальзывает, когда Люсьен слышит голос Авроры.

Это просто и болезненно одновременно. Как сорвать пластырь с незажившей раны: резкая, отупляющая сознание боль, а затем — только тишина.

Он отключается, а Касл жмет по тормозам, что Алекс даже выругивается, цепляется руками в кресло, но Касл молчит и покидает автомобиль.

Ну что же, кому-то в жизни достается.

— Ты вообще выжил из ума, Касл? Что происходит?

— Ты останешься здесь, София, потому что я не желаю, чтобы твоя жажда мести может испортить все веселье. Я позвоню, когда будет нужно, а пока контролируй все.

Говорят, что сила в правде, а значит в споре с Никлаусом Майклсоном прав Люсьен Касл.

Но в этом мире нет правды.

Бесполезно искать правду.

Дорога, у обочины которой она стоит, освещена единственным фонарем, сердце наконец останавливается — наверное, просто жутко устало. По дороге никто не едет — полнейшее одиночество — и София остается стоять так, с протянутыми ладонями, минуту как погибшая, но так и не разучившаяся дышать.

Люсьен оставляет ее, говорит, чтобы она не вмешивалась, пока он не даст позволения.

Так он защищает ее?

Отдалив?

Нет, в этой сказке не разобрать, кто принц, а кто дракон.

Эту ночь ей придется провести в придорожном мотели.

Кипяток в чашке давно остыл, и она бы наверняка заметила это, если бы не была так увлечена ничем. Сидя на полу, спиной к двери, она пустым взглядом смотрит на то, что осталось — ненужные предметы в ненужной жизни, не иначе.

У нее была цель отомстить.

Внутри разливается вселенская пустота.

Если земля прямо сейчас разойдется у нее под ногами, станет ли она сопротивляться? Нет, конечно. Да и на кой черт оно ей надо? Падать вниз проще, чем пытаться подняться наверх. Уж это она запомнила сполна.

Время переходит с бесконечных секунд на долго тянущиеся часы. Она понемногу осознает, что сидя здесь, у двери комнаты , исправить ничего не удастся. Ну, а что, по сути, она может исправить? Люсьен ясно дал знать, что в этой игре ей нет места.

У Софии дрожат пальцы, но она все же встает и идет в сторону ванной. Включает холодную воду в умывальнике, набирает воду и умывает лицо. Смотрит в зеркало и видит не себя, нет, другую, уставшую и жутко ко всему безразличную женщину. Впрочем, это и не удивительно — она все еще не плакала с его тех самых пор, как стала наемницей. Зачем?

Ей хочется поскорее закрыть глаза, как будто завтра утром она проснется в другом мире, где все –начиная от начала и до конца — сказки — не вымысел. Где принцы спасают принцесс из и побеждают драконов, где долго и счастливо в конце, где справедливость.

Но Софии пора бы признать: она не принцесса, поэтому и Люсьен не принц . Только вот дракон — уничтожил все до того, как главный герой ее сказки узнал о своей роли. Узнал о смерти и том, что долго и счастливо не выйдет.

Как жаль.

*** Новый Орлеан. ***

Ей жутко хочется спать: глаза режет от света, хотя в гостиной горит только торшер. Ее племянница только уснула, а Никлаус решает, что ему нужно поохотится. Каким бы хорошим отцом Майклсон не был, но даже его личному ангелу Камилле не удается уговорить Майклсона послушать его. Видимо их беседы не такие уж и полезные, если Клаус более не заинтересован в исцелении души и того, как вымолить прощение брата, и при любом удобном случае закрывается в мастерской.

Фрея тянется к халату, запахивая полы и подвязывая их пояском.

Застывает в паре шагов в паре шагов от двери. Ее брат только вернулся, а на часах два ночи.

Элайджа не показывался целый день и если бы не пришел сейчас, то Фреи бы вероятнее снились черные сны.

— Я знаю, что тебе тяжело, но я пыталась звонить.

— Я был в зале Марселуса, слушал уличных музыкантов, сидел в баре, охота и очередная отнятая душа.

— Только бы не появляться дома. Я поняла. Завтра полнолуние. Хейли должна увидеть Хоуп.

Голос Фреи разрывает безмолвную тишину.

— Брат, я вновь планирую семейный ужин, попытайтесь хотя бы поговорить, вижу ты в настроении и не откажешь мне, - в тоне будто просьба, мольба.

Элайджа не знает. Распахнутые полы пиджака. Его лицо бледное и изнуренное, какое-то постаревшее разом, что ли. Взгляд карих глаз, устремленный на нее, предельно отчаянный, почти безнадежный.

— Зачем, ты ждала меня, сестра?

— Я желаю мира в доме, только тогда я успокоюсь.

— Спи спокойно, сестра. Завтра я буду на ужине. Я обещал тебе и контролирую себя.

— Ну, теперь можешь идти.

Элайджа делает шаг вперед, переступает порог и оказывается от нее в паре шагов, не больше.

Он, кажется, не думает о том, что ступил на пепелище, но Фрея ведь видела. Видела много раз образ женщины, что ступила на пепелище и идет на встречу к ее брату. Она не видела лица этой женщины и предпочитала думать, что это Хейли, а раскалённые угли – испытание, которые предстоит пройти Элайджи и Хейли, ведь между ними все так сложно. В воздухе здесь все еще медленно оседают частички пепла. Может, это пепел чьего-то сердца?

Опустошенный, поднимается вверх по лестнице, а Фрея может вздохнуть спокойно, расслабиться и выпить бокал красного вина, заняться маникюром.

Фрея просто заботится о брате, который всегда посвящал себе семье.

На сколько ее еще хватит?

Разве не видишь, мне больно.

Хватит, довольно. Я все еще помню.

Думаешь, тебе можно, если ты мой,

Боже, и люблю до дрожи.

Ты же не слышишь, как я кричу.

Я не прошу, я молю. Слепо верю и жду.

Я не живая, я всего лишь дышу.

Я без тебя не хочу! Прощай! Прощай!

Ты можешь просто забрать все что хочешь.

Разбить мое сердце и меня уже ничто не спасет.

Ты можешь просто убить мою душу.

Души меня, ну же! Но любовь никогда не умрет!

Artik & Asti - Любовь никогда не умрёт.

Видимо Элайджа желает, проверить насколько его хватит. Раздеться, смыть с себя остатки крови и лечь в постель, уснуть. Тушит торшер, ведь больше в этой комнате нет света. С легкой издевкой шепчет, видимо, куда-то в темноту своего сознания: «Столько лет ты жил, руководствуясь исключительно разумом. А сейчас? Сердце? Посмотрим, как будешь собирать его из пепла под своими ногами Элайджа Майклсон Ты ведь все, к чему прикасаешься обращаешь в пепел.»

Пепел.

Кетрин Пирс умеет проигрывать, но его глаза пробиваются куда-то слишком глубоко, будто в самое сердце и, кажется, пытаются отыскать в ней что-то далеко запрятанное, давно сожженное и обращенное в пепел.

Элайджа ведь и не подумал о том, что в его сознании она должа подчиняться ему и говорить то, что он желает услышать, но кажется, что она говорит, то, считает нужным и уместным. Элайджа говорит на октаву ниже обычного, не отрывая взгляда от ее лица:

— Катерина, я войду?

Ей бы решиться, пустив по губам быструю усмешку, и оттолкнуть его так же, как он оттолкнул ее. Кетрин бы размахнуться, предварительно сжав кулак, и ударить со всей оставшейся силы. Пирс бы сделать хоть что-то, спасаясь от повторного унижения, но она лишь слабо кивает, наклоняя голову, и шепчет тихо, одними губами:

— Ты вернулся, Элайджа. Сдержал свое слова.

Черная дверь за ним закрывается, может, сама собой, и у нее возникает сильное чувства, чтобы так было всегда.

Чтобы Элайджа был рядом и обнимал ее крепко-крепко. И глупые ребра чуть вздрагивают будто в надежде, что вот сейчас — всего мгновение — и внутрь опять поместят сердце, живое, бьющееся, настоящее. Его. Сердце, которое принадлежит ей.

Элайджа касается ее волос, вдыхает запах ванили и горького шоколада, оставляет свой поцелуй на ее шеи.

Она сидела у окна, смотрела куда-то в даль.

Кетрин Пирс кажется, что это место похоже на Рай и уж явно не Ад.

Рай, потому что Элайджа вернулся, рядом с ней.

Огонь и пепел.

Кружевной пеньюар, до колена, в черном цвете. Выполнен из мягкого кружева, рукава расклешенные, длинной до кисти, завязывается на талии атласной лентой. Под ним кружевной комплект состоящей из серого браллета и кружевных трусиков в тон.

Он вернулся, потому что похоже желал быть рядом и рассказать обо всем.

Она его выслушает и не бесполезно.

Ведь ему нужно выговориться, чтобы кто-то выслушал и понял.

Она слушала его и то, что она сказала в прошлый раз и вправду послужило только толчком к тому, чтобы начать все заново.

Начать бороться.

Взять себя в руки.

В ее руках два бокала шампанского, но Элайджа не берет алкоголь, только набрасывает на ее плечи свой пиджак, обнимает, вдыхает и после садиться на постель.

— Как прошел твой день?

Ему и вправду нравится видеть ее улыбку, а Пирс следует за ним, садиться рядом выпивает алкоголь.

— Я послушал тебя, Катерина. Сегодня ходил в тренажёрный клуб и моя сила возвращается ко мне. Новообращённый вампир Марселя сбежал с манежа. Это и есть та сила, от которой бежали и которой так боялись все враги нашей семьи. Затем, я остановился в квартале и слушал уличных музыкантов. Выпил виски в баре и вернулся в особняк, в который не желал возвращаться. Моя племянница и Фрея, которая так желает мира в доме заставляют меня возвращаться. Ты возвращаешь мне силы. Я думаю, что любовь придает тебе силы. Мы столько прошли : Ад и Рай. Ты знаешь, как перегрузить меня, отвлечь от проблем. Знаешь, из-за чего я могу быть расстроен… Знаешь, как я ценю семью и какую боль мне принесла клятва : « Всегда и навечно.» Как быть без тебя? Как не думать?

— Знаю, Элайджа… Твой брат только и делает, что не дает покоя, а ты прощаешь его. Вы неделимы. Вы братья. Это и вправду выводило меня, но я простила. Простила тебя, Элайджа и знаю, что ты простишь его… Простила, потому что ты простил меня… Ты может еще и достоин спасения, а меня уже не спасти… Ты простишь, потому что он твой брат и вы столько прошли… Если нужно мое признание, то я не могла уснуть без тебя, задыхалась без тебя – своего воздуха, попыталась заменить Стефаном, но только обожглась и не смогла дышать другим, суррогатным воздухом. Не смогла… Я помню все и простила… Мне так спокойно с тобой… Мы просто спасли друг друга от ошибок и одиночества. Я думала, что ты забыл меня, а ты нашел меня. Вновь… Ты вернулся ко мне.. Но для Хейли ты делаешь то, что не сделал для меня…

— Не будем говорить о ней…

— Она не любит тебя. Она любит только твой образ… Я люблю тебя и буду любить…

— Пока бьется мое сердце, я никому не отдам тебя…

— А бьётся ли, Элайджа? Я мертва… Ты отдал меня смерти…

Понимают друг друга без слов.

Наклонить голову, чтобы их лбы соприкоснулись, чтобы они слышали дыхание друг друга.

Не отдаст его.

Не отдаст ее.

Теперь понимают, какие глупые ошибки совершили.

Пока вместе.

Пока в реальности не наступил рассвет.

Пока их любовь жива.

Пока ткань его пиджака согревает ее холодные плечи.

Пока она рядом, сжимает его ладонь и это для Элайджи Майклсона так важно.

Важно, что она рядом, каждой клеточкой, и нет ничего важнее и нежнее касаний и с каждой секундой он вдыхает ее запах, слышит ее дыхание.

Пока он ее до дна, а она его до последней капли.

Пока она отдает ему все тепло.

Пока он не одинок.

Пока она не одинока.

Пока их время.

Пока она в его власти.

Пока она сдалась ему.

Пока до дрожи и мурашек.

Пока можно улыбаться.

Пока она поставит бокал на пол, сжимает его ладонь и кладет голову ему на плечо.

Они оба виноваты, что все так вышло и они не вместе.

Рядом только за этой черной дверью в его подсознании.

Они ведь знают слишком хорошо знают друг друга.

Пока сжимают ладони друг друга, передают тепло, медленно вдыхают друга, пока по телу мелкая дрожь.

Пока она его, а он ее.

Пока они знают, чего желают.

Пока только его губы вправе касаться ее.

Пока они слишком близко друг к другу и слышат дыхание друг друга.

Пока они сидят на постели, которая расположенная параллельно окну и наблюдают за восходящему солнцу.

Радоваться дневному свету.

Солнечные лучи уже касаются ее бледной кожи.

Их время выходит.

Время лечит. Говорят, перегоришь, обратишься в пепел и забудешь, отключишься, спасешь себя и соберешь сердце из осколков. Только воспоминания, горячие, неистово обжигающие, не перестанут тревожить уставший разум Элайджи, когда он оборачивает голову в ее сторону, не прекратят врываться в сознание яркими вспышками, ослеплять и сиять еще долгое время, преследовать по ночам, причиняя невыносимую боль.

Он будет помнить все : ночи, рассветы, касания, каждое слова, что она говорила ему, будет помнить улыбки.

Воспоминания убьют его.

Разве он не видит, что больно, потому что Кетрин помнит.

Помнит, ложь и боль.

Помнит и любовь.

Помнит, что эта любовь убила ее.

Любовь убила, но не умерла.

В памяти только осколки.

Она умерла и для Пирс солнце погасло.

Говорят, боль затихнет, со временем. Боль, ставшая врагом-другом, пройдет и оставит, разрушит, чтобы можно было построить новое. Говорят, что боль просто нужно стерпеть или позволить ей убить душу, а после обязательно спасёшься. Нет, Элайджа не спасется от темных глаз, смотрящих с обожанием, любовью,ненавистью, презрением, откровенной нелюбовью, а через секунду с нежностью, необъяснимой, непонятной, но такой нужной Майклсону, что в жилах быстрее течет кровь, нежностью, что видела только она и в его глазах, когда тот смотрел на нее.

Говорят, станет легче. Говорят, забудется, ведь Элайджа забывал другие имена и женщин. Он забывал и те уже не живые. Есть только Хейли, которая проклятая, по вине его брата, бродит где-то волчицей. Говорят, осколки памяти невозможно склеить. Ее имя будет крутиться в голове, опасное, тревожное, всегда произносимое им по-особому, исчезнет, выгорит, совершенно точно вытравится из головы.

Она ведь говорила, что ему нужно собраться и жить дальше. Он слышал и прислушался. С этого дня он больше не будет душить себя болью. На сердце только шрамы. Говорят, подожди, Элайджа и все станет на свои места. Говорят, у многое еще только впереди.

Говорили, она была обычной шлюхой, а он был обманутым, мухой в ее паутине, очнись. Она была. Она была смыслом его жизни, а он не спас, позволил ей уйти и забрать часть себя. Она ничего не требовала в замен и позволила решать. Просто, так и должно было быть. Она заставляла его жить, даровала спокойствия, понимала, впервые, рядом с ним чувствовала себя нужной и это была любовь.

Нужно вытереть слезы. Элайджа Майклсон любил Кетрин Пирс, любила их историю, любил каждый взгляд, пробегающий по точенной фигуре, исследующий, любопытный, горящий непонятной радостью и возбуждающий, откровенно возбуждающий, что перехватывало дыхание. Она любила их совместные завтраки, просыпаться рядом с ним, любила, когда можно прижаться, вдохнуть его запах, целовать, кусать, жить и любить.

Кто его поймет, кроме нее?

Кто спросит, что тревожит его душу?

Говорят, нужно образумится : простить брата и отпустить ее. Она просит жить дальше, ведь ее не спасти, а приходя к ней он делает только хуже. Элайджа не может не возвращаться.

Может, у них все получится?

Может он спасет ее?

Может, если закончатся безумные разговоры, они встретятся однажды, в реальности вновь и Элайджа не разобьет ее сердце, не погубит ее душу?

Может ему не стоит возвращаться и просто отпустить и разрушить эту комнату.

Только слезы, ведь у него не хватит сил, чтобы отпустить ее еще раз. Не убьет ее вновь.

Тянется к его губам в долгожданном правильном поцелуе.

— Когда ты вновь вернешься, Элайджа?

— Я не знаю, Катерина…

Поцелует, прежде, чем комнату заполнит яркий, солнечный свет и она останется одна. Одна в этой запертой клетки за черной дверью.

Черная дверь захлопнулась.

========== Глава 69. Линия жизни. ==========

А ты гни свою линию…

Гни свою линию…

Сплин - Линия жизни.

*** Новый Орлеан. 2015 год. ***

Фрея должна сделать что-то…

Фрея Майклсон устала.

Семья влияет на ее и если кто-то и может повлиять на ситуацию или дать совет, как привести Никлауса и Элайджу к миру, то только другая сестра, та, что всегда была рядом с братьями.

Как связать два звена?

Помочь Фреи может только Ребекка и именно с написание письма сестре начинается день Фреи Майклсон.

” Моя дорогая Ребекка… Надеюсь, у тебя все хорошо. Я пишу сообщить новости и спросить твоего совета.Наши братья так и не поладили. Клаус никогда не извинится, ни за кровь, которую он пролил, ни за страдания Хейли, которые она терпит… А Элайджа не может его простить. Марсель руководит кварталом. Он открыл бойцовский клуб в старой церкви Святой Анны, где испытывает на прочность делающих примкнуть к его вампирскому сообществу. Элайджа начал устраивать с ним спарринги. Думаю, это помогает ему справиться с гневом… А он очень зол.”

Фрея Майклсон видит многое, но она не видит монстра, который угрожает ее семье. Не видит того, кто принесет погибель ее семье.

Погибель видит Клаус, когда в Новый Орлеан заявляется Люсьен Касл и даже посещает личную выставку Майклсона.

— Кстати, я всё жду, когда ты предложишь выпить? Жажда нестерпимая.

И Клаус Майклсон счастлив видеть того, чьим сиром он является. Счастлив, потому что хоть кто-то вызвал улыбку на его лице. Искреннюю улыбку во всем этом семейном раздоре.

Клаус Майклсон согнул линию своей жизни и вновь остался в одиночестве, но может Касл поможет ему и напомнит ему, кем тот является в реальности, напомнит, что тот монстр и линия его жизни, так же, как и Касла не может быть идеально прямой. Давно согнута и обрывиста.

Давно согнули линии своей жизни.

— Никогда бы не подумал, что такой дикарь, как ты, явится на подобное мероприятие.

— Да, ты прав, не моя среда.

Не спроста Касл приехал в Новый Орлеан и поселился в пентхаусе, устраивает вечеринку на которую тащит Майклсона.

Он должен показать ему кое-что поистине завораживающее.

— Не обращай внимания на беспорядок, у нас тут частная вечеринка.

— Ты никогда не знал меры.

А ведь и вправду они оба не знают меры. Слишком похожи. Слишком самоуверенные и эгоистичны. Уже давно не идут по ровному пути. Скорее, выбрали изогнутый путь и идут по дну, отчаянно пытаясь выплыть, вздохнуть полной грудью и увидеть свет звезд.

Вечеринки рано или поздно заканчиваются, и как известно, большинство из них завершаются кровопролитием. Но не часто проливается кровь провидца, кровь, которая кидает тень на будущее.

— Позволь представить тебе, моего личного предсказателя — рядом с Люсьеном шла девушка, неторопливо пересекая комнату не торопясь подойти к самому Никлаусу, а ведь не верила, что Люсьен приведет его лично.

Приведет, чтобы он лично увидел погибель всей его семьи.

Увидел и осознал, какая опасность грозит его семье. Ее вальяжная походка вселяла уверенность, и ее Клаус не мог ни оценить ее самоуверенности.

— Прекрасная Алексис, — наконец-то закончил свое представление Люсьен.

— Только не говори, что привел меня послушать о моей грядущей погибели. — с легкой ухмылкой Клаус посмотрел на Люсьена, переводя взгляд на девушку, которая уже стояла напротив него, и ее уверенный жест немного удивил Клауса,

— А она смелая. — с улыбкой кивнул Люсьену уголком глаза окинув девушку, рука, которой уже плавала по груди первородного гибрида:

— Я много слышала об известном гибриде, несмотря на все угрозы твое сердце бьется так же сильно. — впечаталась девушка взглядом в глаза Клауса.

— Дорогуша, — недовольно ухмыльнувшись, но выразив свое недовольство с помощью улыбки, — Если тебе есть, что мне сказать, то прошу не тянуть с этим.

— Разумеется. — кротко кивнув головой девушка освободила от волос свою шею, куда сразу же бросил свой взгляд Клаус. Короткие импульсы на вене давали счет течению ее крови, которое толкало ее сердце… — Но для лучшего восприятия тебе стоит испить моей крови.

— Давно мы с тобой не делили настоящий напиток. — отозвался Люсьен, который был уже занят запястьем девушки. Долго не думая Клаус бросился губами к теплой артерии девушки. Легкий хруст, и первые капли крови протекли по ее артерии медленно перетекая по сосудам гибрида:

— Клаус пей, но не забудь утраченное не вернуть, все клятвы ты свои нарушил. Ранишь ты людей, сердца и понимаешь, что ничто не длится вечно и всегда. Двух не стало осталось три, но через год и не станет, и их. Стоит сгинуть семье твоей, и явится монстр грядущих дней…

Монстр.

Монстр грядущих дней.

Монстр, который уничтожит всю его семью, тех, кто ему дорог, тех, кто имеет для него значение в этой чертовой Вселенной.

Не уйти на дно.

Не согнуться.

Но, кто увидит зажжённые Никлаусом Майклсоном спасательные огни?

Это согнет его окончательно.

Клаус пытается кричать, доказать Каслу, что он все тот жестокий Клаус Майклсон, чья слава опережает наперед. Клаус Майклсон, от упоминании имени которого дрожат и желают провалиться сквозь землю. Клаус Майклсон, который уже давно обратился в легенду.

Верно, он обратился в легенду, страшное чудовище, которым можно пугать непослушных детей перед сном.

Клаус Майклсон напуган, а тембр голоса Касла на несколько октав выше привычного, ходит по комнате, разводит руками.

— Говорил же, что-то и правда грядет. Я тебе нужен.

— Я Клаус Майклсон! Мне никто не нужен, и не нужны предупреждения того, кто меня ниже! Это я вселяю страх.

— Вот и вселяй. Хватит уже бегать за этой девкой и страдать из-за размолвок в семье. Да, ты Клаус Майклсон! Ты самое ужасное и жестокое чудовище на земле! И я пришел напомнить тебе об этом, потому что, если честно, мне показалось, ты начал сдавать.

— Мне не нужны напоминания о том, кто я. Мне известно об этом уже 1000 лет.

Клаус Майклсон согнул линию своей жизни.

Сегодня Фрея Майклсон заслужила выходной, как говорит ее брат, а она и так знает, что ему не терпится увидеть Хейли Маршалл. Сегодня полнолуние. Сегодня та самая ночь, когда, возможно Элайджа улыбнется, ведь устроенный Фреей ужин, как и все предыдущие, потерпел крах. Клаус занят своей выставкой и уж точно не желает сталкиваться с той, у которой подготовлен ряд ругательств, припасены удары по лицу для него. Не желает видеть

Хейли Маршалл и желательно, как можно дольше.

― Спасибо за твою заботу.

― Завтра полнолуние, я могу помочь тебе отнести Хоуп к Хейли, если ты не против.

― Не будет необходимости. Ты заслуживаешь выходной.

Выходной Фрея Майклсон точно заслужила, потому что устала гнуться под тяжестью семейных раздоров, устала думать, как все это прекратить.

Устала и заслужила немного свободного времени в обществе текилы, танцев на барной стойки и свободы.

Выходной, заканчивается, когда Элайджа просит ее вмешаться и побыть с Хоуп. К счастью у Фреи есть план, и она появляется у домика на озере быстро, с помощью заклинания. Улыбается племянницу, которая устала, трет и закрывает свои глазки, а Фрея улыбается и тихо шепчет:

― Привет, милая. Ты должна простить свою тетю Фрейю. Я сегодня выпила пару напитков для больших девочек.

Охотники постарались и его сердце сжалось, упала куда-то в пропасть, когда волчица говорит, что если Хейли Маршалл не с дочерью, то, скорее всего, мертва, а значит линия ее жизни оборвалась.

Сердце, как будто остановилось.

Не верит, в то, что Хейли ушла.

Не простит себе, если потеряет и ее.

Не простит себе ее смерти.

***

«Я проснулся тонущий в боли,

И не мог изменить исход.

Я снаружи казался веселым,

А внутри был давно уже мертв»

Иосиф Бродский.

Уже далеко за полночь, когда Кетрин Пирс тяжело дышит, разбивает костяшки в кровь о камень.Бормочет что-то под нос, не переставая, и успевает сделать от силы пару шагов, прежде чем упасть, прислониться спиной к камню. Ее заперли. Ее оставили во тьме и одиночестве.

— Кад! Кад! Кад! Выпусти меня из этой прокоятой гробницы! — кричит точно зная, что ее слышат.

Он стоит так близко, что даже в темноте легко разглядеть нахмуренные брови и острый взгляд исподлобья. И голос — низкий, на грани слышимости:

— Этого места ты боишься? Боишься иссыхать, сидеть грязной в этой гробнице, зная, что никто не придет, чтобы спасти тебя…

— Деймон Сальвоторе запер меня здесь…

— И тебе было страшно и так одиноко…

Кетрин шипит, встает на ноги, отталкивает его неожиданно сильно — Кад влетает лопатками в стену, ударяется затылком.

Он ведь должен согнуть ее, сломать, слепить, так, как ему будет угодно. Согнуть, как кузнец выковывает деталь из раскаленного железа.

— И это твоя благодарность?

— Можешь увидеть мою благодарность!

Душить. Напасть на его, повалить на этот грязный пол. Она ведь должна была быть здесь на протяжении сто пятидесяти лет. И сердце бьётся, потому что он смеется и знает, что она думает только о том, как задушить его.

Наброситься не выходит, потому что тот исчезает, а Пирс падает лицом вниз. Пачкает одежду, лицо грязью. Грязь забивается под ногти.

Но воды то здесь нет, чтобы умыться.

Кад бросает осторожный взгляд.

Неужели сдалась?

Лежит и даже не шевелится, потому что перед глазами его образ: костюм, прическа еще с челкой и черное короткое пальто.

— Элайджа?

— Добрый вечер, Катерина. Ты правильно делаешь, что боишься меня.

У него и вправду тогда была смешная прическа, правда об этом Кетрин подумает позже. Пока же она собирает остатки своей гордости, шатается, приоткрывает рот и смотрит ему в глаза. Ее голос дрожит, когда она пытается произнести его имя. Дрожит и не желает верить в то, что это он. Но Элайджа реален, стоит перед ней и разговаривает со Стефаном.

— Елена заказала твое освобождение, Стефан, мы с ней проверили переговоры и достигли договоренности. Прошу. Выходи.

— Я смогу?

— Сможешь, я снял заклятие.

Она пять веков только и делала, что заботилась о себе и выживала. Знает, что Элайджу стоит бояться. Стоит бояться того, чья гордость была задета.

Он ведь играет на равне с ней и Пирс знает, что это этого мужчину ей обмануть не удастся.

Она только может сделать, то делала всегда — бежать. Бежать, останавливаясь только, чтобы перевести дыхание.

Кетрин знает, что если она не начнет охотится, то охотиться будут на нее.

Пыталась.

Остановил.

Она пыталась сражаться, но сдалась. Кетрин Пирс впервые проиграла. Не просто проиграла, а проиграла мужчине, к которому тянулось ее сердце.

Проиграла заглянув в его глаза.

Элайджа не даст ей уйти.

Пыталась бежать, но вновь заглянула в его глаза и подчинилась его воли

— А ты не выйдешь, пока я не разрешу. Когда придет Клаус, он захочет знать где ты.

Проигравшая смотрит вслед. Она останется в этой пыльной и темной гробнице только одна.

Словно Элайджа Майклсон так издевается над ней. А так и должно быть: смелый, решительный мужчина и верная, любящая женщина.

Элайджа внушил ей остаться здесь, пока он не позволит ей выйти.

Он вернется за ней.

Вернется, задавит свою гордость и вернется.

Вернется, потому что она попалась и игра окончена. Вернется, потому что глубо внутри его души и сердца она важна для его.

Элайджи Майклсону удалось согнуть ее.

Он вернется, только вот, чтобы наказать или простить.

Наказать — выбрать брату.

Простить — забрать с собой и признать, что любовь величайшая сила и слабость.

Он вернется, протянет ей руку и сожмет своими руками ее плечи, заключит в объятья и все станет, как прежде.

Они будут вместе и ничто не посмеет их разлучить.

Злость на него пройдет, ведь может он действительно так защищает ее от Клауса?

В те дни, когда она медленно иссыхала, прижавшись к каменной стене склепа, она думала о нем и ждала его. Пыталась возненавидит, даже продумала идеальный план мести.

На его губах алая кровь, которая наполняет ее организм жизнью, растекается по венам.

Открыв глаза она желает видеть его лицо и верить в то, что он вернулся за ней и она все еще не безразлична ему.

Но нет, она видит Деймона Сальваторе, ухмыляется и продолжает играть свою роль.

— Вау, эта кровь сделала своё дело. Ты снова почти красавица. Ты хочешь смерти Клауса и Элайджи не меньше моего.

— Клауса да. Элайджи нет. Благодаря ему я здесь. Если он умрёт я останусь тут навсегда.

— Не везёт тебе.

— Забудь, Деймон. Убийство Элайджи самоубийство для меня. Да ты и не сможешь.

— Смогу.

— Нет, не сможешь.

— Даже с клинком и пеплом белого дуба?

— Нет, Если ты и вправду убьешь Элайджу я останусь тут навсегда.

Ох, и как же удивится Деймон Сальваторе застав ее этим же вечером в своем душе.

Кетрин Пирс не только выбралась, но и одновременно отомстила Элайджи Майклсону. Он заставил ее испытать муки, когда твой организм медленно иссыхает, вены зудят, что желаешь только разодрать всю кожу и кричать. Кричать срывая глотку. Кричать звериным криком и гнуться, а теперь помучается Элайджа, с клинком в груди. Пусть поспит и почувствует то, что чувствовала она.

— Привет, Деймон. У тебя есть халат?

— Как ты выбралась?

— Я знала, если умолять тебя не убивать Элайджу, именно это ты и сделаешь. Известный факт! Первородные могут внушить молодым, но с их смертью внушение теряет силу.

— И ты об этом знала!

— И я всё ещё здесь. Я не сбежала. Я говорила правду, Деймон. Я помогу тебе. Ну, так что, у тебя есть халат?

И стерва вновь одержала победу.

И стерва вновь проиграла.

Проиграла, прижатой к земле и сжимая в руках холодную землю.

Теперь то точно проиграет.

Кетрин Пирс пошла на дно.

Не выдержит, если еще раз увидит лицо Элайджи, увидит то, как он счастлив без нее.

Тогда Дьявол заполучит желаемое.

Тогда Дьявол получит ее темную душу и она станет безмолвной собственностью Дьявола.

Сонет, сломает, раскрошит ее душу.

Видел его в ее подсознании.

— Прости, Кад. Ты прав, больше можно и не сопротивляться. Ада не избежать…

Встает на ноги, кусает губу нервно. Выдыхает, тряхнув головой:

— Ты победил…

Он, наконец, улыбается открыто, радостно, словно неясный груз с плеч скинул и вот-вот взлетит:

— Еще не сдалась…

Он молчит, отходит от нее.

— Я думала, что это больно… Когда твою душу сжирают…

Не смотрит, но так старательно прячет под черными ресницами надежду. Что вот сейчас, в этот раз, хотя бы не сожрет и не растопчет.

Грусть, боль и отчаяние в карих, пьянящих глазах, что прожигают душу — в каждом мимолётном взгляде, слове, прикосновении. И сердце ведь — живое, чувствует. Но нет права на ошибку, потому что честь — она дороже жизни, и если она раздавит, использует и выбросит, как дети выбрасывают сломанные игрушки.

Погибла, выдыхает, садится на каменную скамью и смотрит в свои грязные, испачканные землей ладони, а потом как-то вдруг переводит взгляд. Сглатывает ком. Просит — неожиданно тонко и неуверенно:

— Ты же не уничтожишь мою душу?

Тот хмыкает, выпячивает подбородок. Смотрит в глаза — открыто, гордо, и в голосе ни капли разочарования:

— Элайджа Майклсон, и чтто этот мужчина значит для тебя… Думаю, я придумал для тебя другое наказание. Ты сама должна сдаться, а сейчас ты пытаешься играть со мной.

— Нет, — шепчет.

Не моргает, глаза зебегали, непонятный страх, и руки дрожат, когда он накрывает ею чужую ладонь, а после исчезает. Словно растворился в тумане, в бесконечной Вселенной.

Она одна.

Он коснулся ее руки, и мог увидеть слишком много горькой правды и чистой, огненной любви.

Замирает и неслучайно ее взгляд прикован к камню, который запечатал вход в гробницу и служат преградой. Преградой к свету и свободе.

Она не сможет сделать шаг за черту, как небо обрушилось на землю, как стоять безоружным, когда кончик ножа приставлен к горлу или кол в самое сердце и неминуемая смерть.

Остается держать прямо голову, и самое сложное — не сломаться и кричать.

— Что… Что это мое наказание? Сидеть здесь? — сжимает пальцы в кулаки. — Нет! Нет! Нет! Кад не оставляй меня здесь! Нет!

*** Тибет. 2015 год. ***

Биполярное расстройство не лечится. Лекарства только улучшают состояние, поддерживают, но не побеждают болезнь. Но, как быть, если больной вампир? Вампир, у которого эмоции зашкаливают и весь мир выглядит иначе. Весь мир совершенно другой. Все другое: звуки, цвета, запахи. Все раздражает. Все переживаешь совсем не так, как обычный человек. Радость приравнивается к эйфории. Слезы можно сравнить с затяжной депрессией. На самом деле, Аврора ДеМартель считает, что с жизнью она попрощалась навсегда, жизнь закончилась, когда она пыталась резать себе вены, сбросилась с окна своей комнаты прямо на поле лаванды.

Можно бороться с диабетом, смиряясь с многократными инъекциями инсулина гипогликемией или гипергликемией, гепатитом, ВИЧ-инфекцией, раком. Даже с раком можно бороться, ведь есть хирургическое вмешательство, лучевая терапия. Можно попытаться бороться, даже если исход будет летальным. Можно убеждая себя, что ты сильнее смерти, что твое время ещё не пришло, и ты не собираешься сдаваться, но как сопротивляться, когда твой главный враг — твой разум?

Можно убеждать, лгать и улыбаться тем, кому ты дорог и делать вид, что все хорошо и ты сильный, борешься.

Это невозможно.

Невозможно бороться с собственным разумом.

«Нужно победить себя — и выиграешь тысячи сражений. Выиграешь войну».

В любом случае, Аврора ДеМартель проиграла со своим разумом.

А, может и неизвестно, кто кого победил.

Разум Аврору ДеМартель или Аврора ДеМартель разум.

Биполярное расстройство — самое хитрое расстройство: когда тебе кажется, что ты больше не выдержишь ни капли боли, когда ты стоишь на коленях, потому что это слишком сильно, когда ты думаешь, а не спрыгнуть ли с окна, перерезать вены, повесится, только чтобы положить всему конец своей жалкой жизни и чтобы не страдали остальные.

Аврора упертая и Тристан знает это и верит в свою сестру.

Боль отступает, и приходит мания с её эйфорией. Ты полон сил, энергии, жизни, мечтаешь, строишь великие амбициозные планы, действуешь и тебе все дается легко, потому что ты самый лучший, самый умный, ты вернулся с того света и больше не хочешь туда возвращаться. Ты не хочешь возвращаться в Ад.

Аврора знает цену отчаянию, потому что выпила чашу до дна и теперь просит Бога,

Аллаха, Будду, Кришну лишь бы все это не повторилось вновь.

Будда уместен, потому что Аврора заперта в одном из храмов Тибета.

Но слышат ли Бог таких, как она?

Аврора верит в то, что будет услышана.

А потом после, победы у тебя нет ни сил, ни желания встать с постели, ни съесть что-нибудь, ни выпить кофе и можно просто медленно иссыхать смотря в потолок. Борьба становится непосильной задачей. Ты снова на краю своей гибели, зная, что болезнь не позволит тебе спрыгнуть.

Жертва должна жить, иначе болезни попросту будет некого мучить.

Болезнь выбрала Аврору ДеМартель.

Она часто думала: За что? В чем я провинилась? За что, именно мне страдать? За что мучают именно меня, а ведь в мире столько людей?

Если эта ноша упала на плечи Авроры, то значит, она выдержит, сильная и не пойдет на дно.

Она выдержит.

Она уде девятьсот лет живет с этой ношей и держится только ради брата и сердца. Сердца, которое сжимается, когда она того, кому хуже нее: людей, без руки или ноги, на инвалидной коляске, с психическим расстройством, инвалидов, пожилых людей, бездомных или тех, кто сбился, изогнул линию своей жизни. Им хуже, чем ей, но они сражаются, пусть их линия жизни и изогнута. И кто виноват в этом? Они? Судьба? Бог? Дьявол? Кара и наказание свыше?

Увы, ответа нет.

Увы, в этой Вселенной не найти ответа, почему их линия жизни изогнута.

Жизнь ведь странная, не справедливая порой в один момент, а в другой награждает минутами счастья.

Линия жизни может быть изогнутой. Жизнь может быть: сложной и простой одновременно.

Она видит, останавливается на секунду, а сердце замирает, падает куда-то в пропасть, ниже ребер, пытается вырваться наружу из этой клетки, состоящий, из костей. Все же она что-то чувствует, когда видит таких же, как она, обиженных и обделенных судьбой.

За какие грехи она поплатились?

За чьи грехи они расплачиваются всю свою сознательную жизнь?

В этом мире ответа они не найдуй и может там, в Раю вознаградят за все их страдания, которые она испытали ступая по этой земле.

Они ведь сильные и борются за свою жизнь.

Они борются за каждых стук их сердце, ведь так важно, чтобы последующий удар не стал последним.

Такие люди знают, что такое борьба за жизнь.

Борьба у них в крови.

Такие люди опасны, потому что выдержат любую боль: моральную или физическую.

Такие люди знают, что такое истинная боль. Боль, которая не оставляет тени ни на одну секунду, загоняет в угол, из которого не выбраться и добравшись до самого сердца медленно, кусочек за кусочком, разрывает его на части.

Вселенная несправедлива не только к Авроре ДеМартель.

Да, есть ли в этом мире справедливость.

Линия жизни Авроры ДеМартель изогнула, а там, где должна быть линия сердце только узор обрывается и не пересекается с линией жизни.

Линия жизни Авроры ДеМартель состоим из множества обрывистых узлов, которые не связаны с линией сердце, изредка пересекаются друг с другом.

Линия жизни Авроры ДеМартель обрывается и никак не связана с линией сердца, не пересекается с линией ума.

Аврора ДеМартель изогнула линию свою линию жизни.

Гни линию своей жизни, Аврора ДеМартель.

Туши огонь и рушь себя.

Все сложно.

Все так просто.

Когда Тристан ДеМартель, оставляет ее в этом тибетском монастыре Аврора не выходил из своей спальни — разве что в ванную или на отвлекалась на еду, когда монах приносил ей бокал крови. Встревоженный Тристан мог отправить ее в частную клинику в швейцарских

Альпах под внушением, как это было в две тысячи шестом году.

Аврора сама просила оставить ее и ее брат оставил, сделал это.

На рассвете, она сидела в одной из комнат храма, она пыталась медитировать, набросила капюшон на голову, да и одета она в рясу горчичного цвета, наблюдая, как огненный шар поднимается над горизонтом и помнит. Аврора помнит, как резала себе вены, потому что не мог забыть прощание с братом, но она ведь сама просила ее оставить здесь. Здесь в одиночестве.

И потому что уколы не помогали. Она не хотела всю жизнь быть больным, нестабильным психом, который может в любую минуту слететь с катушек. Аврора грезила о покое, о пустоте и надеялась, что после смерти его ждет Великое Пустое Ничто.

Ее покой нарушает один из монахов, который протягивает ей записку.

Когда Аврора читает записку в, которой говориться, что ее брат не посетит ее, в ней ничего не остается кроме ненависти. Но даже любовь не лечит психические заболевания. Ради брата притворялся, что все хорошо, что она — обычная, в стабильном психическом состоянии, и что у них нормальные братско-сестренские отношения. Она даже сама начал в это верить. Но Тристан пишет, что сегодня его не будет. Она вспоминает своего брата его всегда очень серьёзный взгляд.

Все же она не стабильна, вскрикивает, ногтями разрывает глотку монаха, тело которого падает к ее ногам, струйка алой крови пачкает пол и платье монаха.

Все не просто и Аврора не стабильна.

Аврора ДеМартель маленькая Дьяволица с психическим расстройством.

Аврора ДеМартель согнула линию своей жизни.

========== Глава 70. Больны любовью. ==========

*** Новый Орлеан. 2015 год. ***

Мы с тобою поломанные психи,

Нас взрывает адреналин.

Ссоры, споры, выстрел, крики,

Прямо по цели, один.

Ahimas ft Макс Громов, Мари Краймбрери, Андрей Green. - Психи.

Кого боится сам Никлаус Майклсон?

С кем не желает встречаться?

Кто имеет на него влияния?

Правильно, Хейли Кеннер-Маршалл.

Правильно, Клаус Майклсон ждет ее визита.

Знает, что она придет.

Клаус Майклсон просто ждет, считает минуты, пока Элайджа и Джексон решили поговорить с Люсьеном, по-своему.

Зачем Клаусу вмешиваться во все это, если просто можно выпить виски и ждать.

Ждать, пока Хейли придет сама, а Люсьен поплатится осколком дерева в глотку и укусом оборотня, только за то, что Хейли Маршалл пропала, а он посмел высказать все, что думает о ней. Высказал, с свойственным ему самоуверенностью, нахальством и свойственной ему ухмылкой. Недалеко ушел от своего создателя.

— Удивлен, что она тебя беспокоит. Твоя семья бросила ее в лесу. Я подумал, что шлюшка стала персоной нон грант и лишилась вашей защиты.

Не лишилась, а Касла похоже и не волнует то, что его укусил оборотень, ведь он спокойно сидит в кресле, выпивает кровь из граненого бокала.

— До меня дошли слухи, что у тебя конфликт с одним из моей родословной, Тристаном.

— Элайджа, это не просто ссора, мы на грани войны! Тристан знает, что если убьёт Клауса, он устранит сразу всех своих врагов.

Он ждал Хейли Маршалл.

Ждал и она пришла.

Пришла испачканная алой кровью, с ног до головы.

Пришла, чтобы сражаться за свою дочь.

Пришла, чтобы наружу вышло все то, что копилось в ней на протяжении стольких месяцев.

Пришла одна и изнутри ее разрывает не боль и крики, когда Клаус ломает кости ее руки, сжимает руку на горле.

Крики.

Спор.

— Хейли пришла извиниться за все свои проступки?

— Ты хоть представляешь, что ты забрал у меня?

— Именно то, что ты стремилась забрать у меня… Шанс воспитывать нашу дочь. Твое наказание соответствует твоему преступлению.

— Твоя семья разрушила её жизнь!

— Моя семья спасала ей жизнь, пока ты играла в прятки, в лесу. Существует очень короткий список людей, которые пытались отнять у меня Хоуп, и ты единственная, кто еще дышит.

— Ты что бредишь, Клаус? Ты проклял всех нас, каждого волка, который боролся против всех, что защитить нашу дочь. Ты держал их всех вдали от семьи.

— Да, да. Твою драгоценную стаю, семью, которую ты предпочла нам, и поступая так,

ты предпочла их Хоуп.

— Это ты собирался сказать ей когда она выростет? Что я бросила ее?

Сломать стул, запустить острую деревянную балку в Клауса.

Знала ведь, что поймает.

Хейли знала, но пыталась доказать, а Клаус пытался открыть ей глаза на жизнь и то, что в этой жизни для него важна только Хоуп.

Цель Хейли Маршалл — добраться, увидеть, обнять и забрать свою единственную дочь.

Цель, Хейли Маршалл — перепрыгивать, через этажи, использует преимущества всей своей силы.

Она должна добраться до цели, даже, если Клаус встанет у нее на пути.

Если и есть то, что объединяет их сейчас то только то, что они поломанные психи.

Сломленная, озлобленная, бьет прямо по цели — в его лицо, крепко ухватилась за ворот его черной куртки.

Крики, бить изо всей силы, пока адреналин разрывает каждую клеточку.

Пока она поломанный псих.

Пока она толкает и бьет по лицу, груди, самого Клауса Майклсона.

Чувствует, что Хейли на пределе и от нее он не сбежит.

Что наделали эти двое поломанных психов?

Спор. Ссора. Крики.

Хейли сейчас не в состоянии контролировать себя, особенно, когда перед ней, тот, кто проклял ее и всю ее стаю.

Хейли сейчас поломанная и в состоянии только кричать.

— Меня родители бросили, от тебя отвернулись, ты посмотри на нас, Клаус! Она не заслуживает того, что пережили мы! Все чего я хотела — подарить ей нормальную жизнь! Чего стоишь?!!! Чего ты стоишь? Борись!

Больше ей не чего сказать.

Больше ему не чего сказать.

Слова кончились.

А кем будет Клаус Майклсон, если ударит мать своего ребенка, к тому же на глазах малышки Хоуп.

Запрещено, даже, если и желает ударить и остаться собой до конца?

Поломанные.

Хейли стоит, как вкопанная, закрывает рот ладонью, спускает руку к сердцу, которое бешено колотится в груди, когда она видит свою дочь, стоящую у железного перила балкона.

Она ходит.Когда она начала ходить?

Убегает, только чтобы прижать к своей груди малышку, вдохнуть такой родной запах и поцеловать.

Она скучала и больше никогда не отпустит свою родную кровь.

Эту ссору они не забудут никогда.

Ссору невольными свидетелями которой стали не только: Элайджа, Фрея и Джексон Кеннер, но и годовалая малышка.

Может в ее разуме и не отпечатается образ матери, чье лицо испачкано кровью. Может

Хоуп не запомнит взгляд отца, который проиграл и которому Хейли разбила нос, губу.

Малышке лучше этого всего не помнить.

Сейчас все в безопасности, и Элайджа предлагает решение проблемы и спора, между родителями.

Элайджа Майклсон всегда находит решение проблемам, которые создает его брат.

Всегда.

Клаус спускается с лестницы вслед за Хейли, потому что не может отпустить волчицу с его дочерью на руках.

Не позволит и предлагает свой вариант решения проблемы, а именно остаться Хейли с

Джексоном в особняке.

— Под этой крышей я останусь только в гробу.

— Думаешь, я позволю забрать Хоуп, хоть на секунду?

— Клаус, не имеет значение, чего ты хочешь. Добро пожаловать в 21 век битвы за опеку! Мамы побеждают сейчас!

Вот что она хотела сказать этим ему? Тому, кто привык, что его потребности ставятся на первое место. Привык, что потребности мужчины на первом месте. Может, Клаус Майклсон и старомоден, если до сих пор привык к такому. Старомоден и не осведомлен всем феминистким настроям двадцать первого века. Хейли Маршалл ведь феминистка. Потребности Хейли Маршалл должны быть на первом месте.

А Клаус Майклсон?

Что он может сделать против этого испепеляющего душу, полного ненависти взгляда волчицы.

Что может сделать, против всего настроя двадцать первого века?

Ничего.

Разве, что ухмыльнуться, в своей привычном манере, опустить голову, пока Элайджа рассказывает об отремонтированных квартирах через дорогу.

И что предлагает его брат? Слышать и видеть, как его дочь воспитывают другие? Это должно усмирить его паранойю?

Клаус создал проблему.

Элайджа решил проблему, потому что Хейли соглашает.

— Запиши квартиру на имя Джексона. Клаус не будет приглашен.

Они оба виноваты, они так похожи. Да метод Клауса Майклсона был жесток, но Хоуп и его семья для него все, и он обещал сделать все для них зашиты и он сделал. Он защитит свою дочь. А Хейли не смогла бы спасти Хоуп, и Клаус прав она выбрала свою стаю, думая, что это ее семья и спасение, в тот момент, когда Далия за ней охотилась, была дорога каждая минута.

Хейли убегает от него, из этого дома.

Хейли уносит его дочь.

Хейли победила и идет навстречу своей новой судьбе.

У Хейли другая история, и в ней, нет Клауса Майклсона, в ней есть Джексон Кеннер.

У Хейли начинается новая жизнь.

А Клаус стоял и смотрел, как

Клаус Майклсон, как чистый лист бумаги стоял перед ней, но Хейли было наплевать.

Клаус Майклсон горит в Адском огне и разве это был справедливый суд?

Не может смотреть больше и только ухмыляется.

А разве его желания, то, что он чувствует, не важно?

Конечно же, важно.

Потребности мужчины ставятся важнее, когда он в здравом уме.

Важны потребности и желания женщины.

Важны и значимы потребности и мужчины и женщины.

Феминизм — это когда женщина играет с мужчиной на равных.

Хейли Маршалл пусть и считает себя феминисткой, той, что одержала победу над самим

Клаусом Майклсоном, но играла она с ним не честно.

Не честно.

***

Без тени сомненья, тебя сегодня встречу,

И ты меня заметишь, но под силою волненья превращаюсь в тень.

И ты проходишь рядом, тебя я обнимаю взглядом.

Я бы докоснулась, но ты меня не знаешь,

О другой мечтаешь. Бесконечным будет завтра снова новый день.

Мне многого не надо коснуться только взглядом до кончиков ресниц твоих на несколько секунд.

Тебя я заколдую, тебя ко всем ревную, но, может быть, по взгляду прочтешь и отобьется твое сердце вдруг.

Алёна Высоцкая - Вижу тебя.

Она должна собирать вещи и уйти и верить в лучшее с Джексоном, но когда она видит Элайджу, то пульс бьет по венам и проклинает себя, за то, что желает коснуться его, целовать его мягкие губы, запрыгнуть на его, крепко обить ногами, точно зная, что Элайджа Майклсон удержит ее и это безрассудное желание принадлежать ему, разжечь утухающей огонь.

Хейли ведь не должна даже думать о нем, мечтать о его сладких и горячих поцелуях на ее бархатной коже.

Не должна даже думать, что может быть с этим мужчиной, но это безрассудное желание принадлежать ему.

Легче захлебнуться своей же кровью.

Захлебнуться, упасть на этот пол и испортить кровью этот ковер, которому, кстати, более двухсот лет.

Хейли Маршалл не нужно многое, только чтобы дочь была рядом и возможность коснуться губ Элайджи Майклсона, провести с ним остаток вечность.

Сейчас ее мечты, словно прозрачная вода, песок, который утекает из ее рук.

Коснуться, вдохнуть его запах, заключить в свои объятья и оставить поцелуй на его губах.

Коснуться его лба, длинных ресниц и заглянуть в глаза.

Ей хватит этого, чтобы стать окончательно счастливой, самой счастливой женщиной в этом мире.

Она не может коснуться его в реальности, не может оставить свой поцелуй на его губах, потому что поцелуи другой стали броней для него.

Упрямо верит, что сможет быть с ним.

У них впереди вечность.

Пока она может только проклинать тот день, когда встретила его, когда была с ним, когда позволила своему сердце полюбить его.

Многое ей ли нужно?

Только дочь и Элайджа Майклсон рядом.

Ей хватит.

Элайджа Майклсон умеет читать по взгляду и поминает, во что верит Хейли Маршалл, о чем мечтает.

Мечтает быть с ним до конца вечности.

Но он мечтает быть с другой и пришел только, чтобы передать ей ключи от квартиры, и убедиться, что у нее будет все хорошо.

— Ты знаешь, был момент у костра в прошлом году, когда я думала, что с нами все будет хорошо, что Хоуп будет воспитана в настоящей семье. Впервые за долгое время, я была счастлива. Я ненавижу Клауса за то, что он забрал это у меня.

А что он может сказать, если вина за все произошедшее лежит на Клаусе и Хейли. Элайджа не может ничего сказать в оправдание родителей своей единственной племяннице.

Элайджа может только протянуть ей бордовую коробочку с ее украшениям и на секунду коснуться ее руки, чтобы сердце замерло.

— Это по праву принадлежит тебе. Я подобрал их, когда вы обратились.

Отвернуться и уйти. Уйти не только с ее комнаты, но и жизни. Уйти, ведь с наступлением ночи он закрое глаза, чтобы вернуться к другой. Вернуться к Катерине открыв черную дверь в своем разуме. Ему большего и не нужно. Ему бы только коснуться и быть с Катериной, хотя бы в остатках воспоминаний и его разуме.

Катерина не была им забыла, пусть и не знает этого.

Не знает, что осталась « Его Катериной.»

Не знает, что Элайджа Майклсон проклинает тот день, когда оставил ее и выбрал семью, но иначе и быть не могло, ведь он всегда выбирает семью.

Всегда держит данное обещание на могиле матери: « Всегда и на вечно.»

Ему бы увидеть ее в реальности, хотя бы на секунду. Увидеть, чтобы она улыбнулась ему, а сердце застучало в груди, чтобы он почувствовал себя живым.

Элайджа прекрасно знает, что Хейли выбрала Джексона и нет никакого сомнения, что именно он надет на ее безымянный палец обручальное кольцо, которое, между прочем,

Элайджа Майклсон искал несколько дней.

Элайджа Майклсон может сказать Хейли. Сказать, остановившись в пороге комнаты и отвернувшись от нее, ведь она чужая женщина для него.

Сказать, что она не была забыта им.

Сказать, что он сражался за ее возвращения и искал способы разрушить проклятие полумесяца, как остановилась сердце, когда он узнал, что она пропала.

— Я думал только о тебе. Каждый день я думаю о твоем возвращении. — Искал способ. Ты не была забыта.

Прочитать по взгляду невозможно.

Невозможно посмотреть в ее светлые глаза. Невозможно, потому Элайджа Майклсон на секунду увидел другу. Увидел Катерину, оставленную им, но не забытую.

Хейли Маршалл выбрала реальное счастье с Джексоном Кеннером, вышла за него замуж и вполне счастлива.

Элайджа Майклсон выбрал мечтания о Катерине. Выбрал черную дверь в своем подсознании. Выбрал вымышленное счастья, с той, которой отдал свое сердце и душу. Выбрал ту, что тревожит его сон, как бы он не пытался забыть, выбросить из головы.

Выбрал свои желания. Выбрал Катерину.

Это можно понять по их взглядам.

Она выбрали других.

Они выбрали счастье с другими, и стоит ли слепо ревновать друг друга?

Часы тикают. Секунда за секундой, сливается в минуты, перетекая в часы, дни, года, века и вечность.

Он ведь не слышит, как бьется ее сердце. Бьётся в этой тишине.

Его нет, а ее взгляд устремлен на эту черную дверь.

На ней шелковая, длинная, бежевая ночная сорочка украшенная кружевом в зоне декольте и с открытой спиной.

Никакой агрессивности и сексуальности.

Нет, ей не холодно, только одиноко и сердце обратилось в лед.

Ей нужно много чего сказать ему в глаза, ведь как вышло так, что она заперта здесь.

В той жизни они не были вместе, потому что он оставил ее, а в этой он открывает эту дверь и возвращается к ней.

Думает, что ему можно?

Кто виноват, что они не вместе?

Она виновата, только в том, что сдалась.

Воротник этой рубашки натирает шею, галстук кажется удавкой, и даже этот костюм.

Знал ведь, что вернется к ней, как только уснет.

Вернется, потому что там она только его.

Только за этой черной дверью он может слышать ее сердцебиение и дышать в унисон.

Здесь все можно.

Здесь ей холодно. Так холодно, что дыхание вырывается сизым облачком, и кажется, пальцы теряют чувствительность.

Холодно без него.

Кофе горький, обжигает глотку, что Пирс просто отставила чашку на кофейный столик.

Он ведь не может не прийти. Не станет терзать ее так, ведь правда?

Ведь ему не наплевать на нее.

Правда?

Он не забудет ее и откроет эту дверь.

Кетрин ведь верит в это.

Дверь тихонько и коротко скрипит, сразу же закрываясь.

Дверь закрылась за его спиной и это точно он.

Она заметила его тень.

Теперь она может расправить свои плечи, улыбнуться, броситься к нему на встречу, в его объятья, обвить шею своими руками.

Она касается его, ослабляет узел галстука, потому что видит, как сложно ему дышать.

Она обнимает его в этой реальности, а не в своих мечтах.

Он рядом и Кетрин обнимает его, руки скользят по спине, как будто Кетрин разглаживает тяжелую ткань его черного пиджака.

Обнимает и касается, не только взглядом.

Пусть это длиться бесконечно и больше Кетрини Пирс ничего не нужно.

Все, что они испытывают и во что верят можно прочитать по взглядам.

Пирс не поворачивается, когда они стоят рядом с кофейным столиком.

Дышит через раз, но слышит, как он останавливается точно позади. Осторожно, будто боясь, кладет руки на плечо. Руки с этими длинными пальцами, теплые, что Пирс желает не отпускать, кусать и царапать по венам, накрывает его ладони своими и улыбается.

— Элайджа… Я скучала…

— Я тоже скучал, Катерина…

— Кофе?

Рука с плеча не исчезает, поглаживает, чуть сжимает, пытается успокоить.

Его взгляд вновь и вновь скользил по фигуре. Лишь одного взгляда глаза в глаза ему хватило, чтобы ощутить, то, что что-то произошло. И сердце сжалось в тот же момент, потому что взгляд у Элайджи другой, сократить разделяющее их расстояние, что было попросту невыносимо ощущать.

Прочитала по взгляду и сердце бешено стучит в груди.

Прочитала и поняла, что случилось что-то ужасное, ведь Элайджа встревожен, желает что-то сказать, но почему молчит.

Ей нужно развеять все тени сомнений.

— Говори, Элайджа…. Что случилось? — Кетрин садится на постель, скрещивает руки на груди.

— Хейли вернулась, и я позволил ей забрать Хоуп, оформил квартиру на противоположной стороне от особняка нашей семьи. Она будет жить там вместе с дочерью и Джексоном. Я сказал ей, что она не была забыта, — тихо говорит Майклсон, садясь рядом с Пирс.

— И уколол себе новую порцию боли, — ухмыляется та. — Ты еще веришь во что-то Элайджа? Веришь в то, что будешь с ней, будешь любим ею?

— Хейли женщина, которая бескорыстно полюбила меня, а у меня есть чувства к ней, — громче говорит Майлсон.

— О Боже, Элайджа Майклсон, неужели это будет длиться вечно… Любовницы… Интрижки… Боль и истерзанное сердце? Верь в свое счастье, которого не достоин, в прочем, как я. Еще не забыл, что стало с бедной скрипачкой Джиа, что стало со мной, как опалились крылья синей бабочки по имени Татия? Не забыл? — брюнетка даже пытается засмеяться. — Помнишь тот день, когда я впервые увидела тебя, когда ты коснулся моей руки и поцеловал ее, а я склонилась в реверансе.

— Коне что же помню, это было торжество по случаю Дня Рождения Никлауса, - кивает Майкслон.

— А я должна была стать главным подарком, - лицо искажается в ухмылке и он видит это. — так вот, пусть будет проклят тот день, Элайджа Майкслон. Я проклинаю тот день… Будь проклят тот день!

— Как это понимать, Катерина? — Элайджа пристально смотрит в ее глаза, брови нахмурены.

— Но чем эта волчица отличается от любой другой твой любовницы? Жалкая тень, той, которую ты не можешь забыть. Все они тени. Все они брюнетки, возможно с карими глазами. Никого не напоминает. Кто она? Первая женщина, что полюбила тебя? А как же остальные? Татья, Селест, я и тысяча тех, о которых я не знаю, и которые были в твоей жизни. Все те случайные и несчастные, что не знают, как опасно быть любимой тобой. Я знала, Элайджа, и я люблю тебя. Видимо, ты совсем не знаешь меня… Видимо ты не замечал всего этого… Я умерла… Они для тебя одинаковые, а потому все они одинаково ничто. Ничто… Твоя единственная любовь всей жизни — это Клаус, а теперь и Хоуп, семья и в этом твоя жизнь и вещи, имеющие для тебя значение, заканчиваются. Максимум можно добавить Ребекку, и то не конкурент сестренка Клаусу. На этом твоя жизнь заканчивается Элайджа. Я знала это. Знала, что ты не выберешь меня, но я все равно люблю тебя. Я знала, в какую игру играла. Хейли для тебя не отличается от других, а судьбы других и так ясны. Так, просто задумайся, даже Хейли станет ни чем для своего мужчины, для тебя, как стало со мной. Ведь ничего не изменится, она так и будет для тебя: «Еще одной», это ей придется принять, что она ничто, как приняла я. И она любит тебя « бескорыстно» Ты сейчас о ней говоришь? Она не любит тебя, а любит только твой образ. Любит костюм и образ рыцаря. Я любила любого тебя и принимала твою темную сторону. Что же станет, когда бедная Хейли столкнется с твой темной стороной и отвернется от тебя. Вот она правда… Правда в том, что она выбрала счастье с другим, а тебя отвергла, словно твое сердце, как ты там говорил: « Субпродукт, который можно выбросить. » Ты лицемер, веришь в идеальность… Если ты выбрал ее и ту боль, что причиняет тебе та женщина, так иди к ней и забудь меня. Убей меня в себе. Сделай это! — и Кетрин не сдерживается, смеется, пытается отвернуться, но Майклсон удерживает ее за запястье, валит на постель и нависает сверху, но похоже этим ее не испугать.

— Я лицемер, потому что все еще желаю быть с тобой, хотя бы здесь, где спокойно и вечный рассвет, — пытается произнести тот, заглянуть в глаза и держать за запястья, не дать освободиться.

— И на что это было бы похоже, если бы ты не оставил меня, забрал с собой, в Новый Орлеан? На что это было бы похоже, если бы мы с Клаусом не поубивали половину города или не сожгли Новый Орлеан, думаю, нам бы хватило и пяти минут. Искал бы меня в барах, если бы я и вправду что-то значила для тебя, Элайджа. Жила бы напротив особняка вашей семье, ведь вряд ли Клаус согласился жить со мной под одной крышей и не подпустил бы к Хоуп, в квартире, в которую вхож был бы только то. Жила в клетке, чтобы наблюдать, как ты решаешь проблемы своей семьи, Клауса и мило улыбался этой волчицы, становишься для нее героем, побеждаешь врагом своей семьи и ведешь ту, пустую жизнь, к которой привык, а возвращался ко мне с наступлением ночи, чтобы я зашторивала шторы, слушала и утешала, а ты бы растворялся в моих объятьях в этом огне страсти, чтобы утром уходить и продолжал вести ту жизнь, которую привык вести. Я ведь знала, на кого трачу время… Нет… Не желаю вновь верить твоим лживым словам, любить тебя всей душою, играть роль личной шлюхи рядом с тобой…

— Я разбил твое сердце… Я не достоин тебя… Я ведь не верил и не признавался в любви.

— Разбил… Был достоин счастья и покоя… Поверь… Песочный замок рухнул… Видимо мы придумали себе любовь…

Коснуться взглядом.

Сердцебиение замедляется.

И это походило на болезненную одержимость, которая завладевала разумом, отравляя сердце своим сладостным ядом, вкус ее губ, ее взгляд. Её имя Элайджа тогда шептал вновь и вновь в мыслях, ощущая нервную дрожь в пальцах, когда она так искренне улыбнулась в ответ, освещая собой его темный мир, пока сама не обратилась в черную, темную. К сожалению или к счастью, но их личные демоны могут уживаться в одном Аду. Может их тьма, должна быть единым целым.

Его истерзанная душа не обретет покоя вдали от нее.

Читать по взгляду, отпустить запястья и провести рукой по ее лицу.

Она читает и понимает, что Элайджа говорит правду.

— Я вновь прошу твоего прощения, Катерина… Я разбил твое сердце… Прости, но желаешь узнать правду, тогда послушай меня… Я не обрету покоя с другими и эта любовь была искренней. Не думай обо мне дурно….

— Но я думаю, Элайджа… Думаю, что ты изменился, втоптал себя в грязь… Я была честна с тобой…

— Я люблю тебя, ведь как объяснить то, что я не могу убить тебя в себя. Я желаю, чтобы ты была рядом со мной… Здесь, в части моего разума… Чтобы хотя бы здесь я обрел покой… Посмотри в мои глаза… Я не могу стереть тебя, не могу забыть… Я думал о тебе все это время, я искал тебя пять веков, именно твое имя я шептал и видел твой образ, когда вытащили клинок из моей груди, твоя тень преследовала меня, и видимо будет преследовать на протяжении оставшейся вечности. Я буду страдать… Это странная любовь… Позволь мне остаться с тобой, хотя бы здесь…

— Это черная любовь…

Могла бы она стать его женой, как бы смешно и глупо это, в особенности если она мертва на данный момент, а Элайджа Майклсон первородный вампир.

Это похоже на бардак, но Элайджа Майклсон откидывается, ложится рядом на постели.

Устал.

Скомканная простынь.

Да, он устал, был близок с Хейли, втоптал себя в грязь, ничего не может ей ответить.

Да, он не может оставить ее, запечатывать эту дверь.

Стала его панацеей, излечит от любого вида боли, его самый верным другом, умеющим унять все тревоги лишь нежным прикосновением хрупкой ладони, лишь взглядом карих глаз.

Оставить ее для Элайджи Майклсона — это было куда страшнее и мучительнее смерти.

Сделав глубокий вдох прохладного воздуха, Кетрин Пирс на миг прикрыла глаза, обернулась в его сторону, прикоснулась к его лицу, наслаждаясь каждым мигом этой свободы и Элайджа ощущая как темные пряди волос разметались по плечам и спине, подушки пьянят его.

Она лежит, так близко к нему.

Никогда прежде она не ощущала такой пьянящей свободы. Никогда прежде и мысли допустить не могла о том, что руки Элайджи окажутся так теплы, надёжны и крепки, когда он убирает непослушные кудрявые локоны с ее лица. Никогда не смела даже мечтать, что её сердце будет биться трепетно в груди лишь от одного взгляда самого Элайджи Майклсона.

Это стало его ночной тайной.

Он лед, а она пламенная страсть.

Губы её дрогнули в улыбке, стоило только ему приблизиться к ее губам, словно сообщая все, кто обладатель этих сладко-горьковатых губ. И его ладони тут же скользнули на её талию, обвивая и прижимая к себе так крепко, но совсем не подавляюще, не удушающе, не отнимая это прекрасное ощущение невесомости.

Почти его ненавидит. И только бешенство разжигается. Бешенство только от того, что он вновь уйдет, оставит ее. Вырвать бы руку эту, оттолкнуть и прогнать, разрушить, чтобы Элайджа Майклсон больше не смел, тревожить ее.

Не может.

Не важно, потому что она прижимается к нему, ловит его дыхание, и в следующую секунду, они дышат уже в унисон и ее губы касаются его.

Накрывает волною.

«Я тебя люблю, ты же знаешь», — и это она говорит ему только глазами.

Ему достаточно только обнять и коснуться ее губ.

Она пламенная страсть, а он ледяной.

Все подождет и неважно, что решила судьба.

Время быть только с ней, и остановите это Мир, когда она нависает сверху, прижимается к нему всем телом.

Пока она рядом с ним, а он запускает свои руки в ее волосы и тянется к губам.

Время любить.

Время ловить ее дыхание и дышать в унисон.

Время не рушить.

Такой момент может и не повториться больше никогда.

Момент, когда они одни и принадлежат только друг другу.

Момент, когда ему дороже любовь и чувства.

Момент, когда она рядом и придает ему силы.

Момент, когда она может быть и не такой уж ужасной стервой.

Момент, когда они позволяют себе любить, отдает себя всю ему и с ним: до молекул, до атомов.

Момент, когда они играют на равных и хорошо, что у такой игры, как любовь нет победителей.

Момент, когда Элайджи Майклсону наплевать на солнечный свет.

========== Глава 71. Тихий час длинной в пять лет. Часть I. ==========

Утопать во тьме.

Утопать в дыму.

Кетрин продолжала кричать что-то — то ли зрителям, то ли самой себе.

Кричать во тьму.

Ноги понесли её туда — к каменной скамьи, на которую она и легка. На которой и решила Кетрин Пирс медленно иссыхать.

Она медленно иссыхает, а на остальное наплевать.

Какую роль она сыграет в этой драме?

Личной драме, ведь лучше бы она просто умерла и исчезла, обратилась в горстку пепла, которую развеет ветер.

Ценой своей свободы и жизни она была с дочерью в последние минуты своей жизни.

Расплатилась муками в Аду.

Каждую секунду лежать и смотреть в потолок, отвернуться к стене.

Ей даже казалось, что по стене расползается дым, здесь собрались зрители, все те, кто пострадал из-за нее и которых она предала, тихая походка, путь вперёд — так, чтобы ее мучения увидели массовка.

Можно ли считать это осуждением.

Можно ли осуждать женщину.

Разрушила свою жизнь.

Какой смысл?

Какой смысл сожалеть или проклинать себя.

Какой смысл, если она уже жарится в Аду.

«Брось, ты же Кетрин Пирс хватит кашлять, задыхаться пылью, поднимись, выпрямись, это твой день, твоя гребанная жизнь, не закапывай себя еще глубже.»

И она выпрямлялась, задыхаясь и открывает свои глаза, округляет и хлопали так, что ладони начинали чесаться, закрыть лицо. Кетрин сглатывала, выдавливая на лице улыбку и стараясь сделать так, чтобы глаза не заслезились от саднящей в лёгких боли: те были словно выжжены, чувство было такое, что по ним проехались плотными, твёрдыми, как камень, шипованными шинами.

Придавило.

Крайняя степень отчаяния.

Все, что сейчас испытывает – злоба.

Испытывает ли сейчас Кад удовольствие за то, что наказал ее сейчас.

Стоит ли ей начинать борьбу ради свободы?

Кто поймет ее страдания?

Сквозь дым, сквозь её собственную пелену неуверенности в самой себе, она слышит чьи-то шаги : такие короткие и медленные.

Она только тяжело вздыхает, ведь в Аду обманчив любой звук, а тишина еще страшнее.

Чернота.

Наверное тьма подходит ей, больше, чем свет.

Тьма опутал ее сердце.

В этом склепе не горит лампа и нет света.

В этом склепе тьма и отсюда не сбежать, потому что выхода из Ада нет.

Тихо.

Слишком тихо и темно.

Кетрин Пирс кажется, что здесь слишком тихо. Тихо, а в стволе ее ждет патрон, чтобы завершить все ее страдания.

Страдания ее души.

Темно.

Она никому не доверяет свои самые страшные тайны.

Она никому не расскажет, как умерла.

Обманчив любой звук.

— Катерина! — раздался чей-то взволнованный голос, и тут же чьи-то властные руки схватили ее запястье.

Она точно знает, чьей это голос, но не спешит открывать глаза.

Если это он, сам Элайджа Майклсон, то она выскажет ему все то, что хотела сказать давно.

Но это не он, здесь тихо, а она слышала его голос, ее кто-то ухватил за руку насильно, а

Пирс вырвет свое запястье, откашляется, дрогнет, скрестит руки на груди.

— Если Элайджа Майклсон лично решил посетить Ад, то милости прошу, проходи, присаживайся, я так давно много хотела сказать тебе, - на лице ухмылка, сгибает ноги в коленях, чтоб освободить на каменной скамейке место для него. — Но, я знаю, что это не ты и лучше бы, чтобы это был горячий Стефан Сальваторе. Я ведь так хотела быть счастлива с ним навсегда.

Она лжет самому Дьяволу, самой себе.

Привыкла к тому, что ее жизнь состоит из паутины лжи, тонких нитей, которые сплетаются воедино.

Так тихо, что она слышит каждый шорох, слышит, как кто-то садиться на каменную скамейку, слышит шелест ткани, кажется, мужчина расстегнул пуговицу пиджака.

Ее совершенно не пугает, ей наплевать на то, кто сейчас сидит рядом с ней и вновь берет ее руку в свою.

— Отвали Кад! Отвали! У тебя разве недостаточно душ, чтобы мучить? Убирайся!

Вскрикивает, открывает глаза, поворачивает голову и видит его — Дьявола, тот, хотя и старается выглядеть непроницательным, всё же допускает огромную ошибку и сходит с ума, глядя на то, как она чуть заносит ногу в воздухе и пытается столкнуть его с этой скамьи, и на мгновение уже видит, как он падает, лежит у ее ног.

В итоге Пирс встает сама, все так же кашляет, зарывается рукой в свои мокрые и лохматые волосы.

Темно.

Не позволит ему больше приблизиться к ней.

Не дрогнуть и не показать того, какая она жалкая и слабая сейчас.

Сильны он, потому что продолжает сидеть, даже забрасывает нога за ногу и ждет момента, чтобы сказать.

— Что ж, кажется, у меня есть к тебе предложение. Тебе стоит принять его, но прежде подумай. Хорошо подумай. Ты ведь любишь играть в игры, а моя задача заключать сделки и проборщать души — он улыбнулся — то ли ей, то ли самому себе, убеждая себя в том, что страшного ничего не произошло, и прячась от собственного страха, ведь видел же на что способна эта властная стерва, но сейчас готов заключить с ней сделку, сыграть в игру.

Встает, разворачивается от Кетрин, но та вовремя хватает его за ворот рубашки и говорит:

— Я умерла, в Аду, видела дым, терплю муки и очевидно, что я иду черед Ад и пойду до конца, так что меня интересует сперва мой приз. Я получи свободу, если одержу победу.

Последние слова слетают с её губ, как проклятие, как злостная мольба, и кулаки мнут его ткань так, что сейчас, кажется, порвут. Кад опускает глаза на побелевшие костяшки пальцев и выступившие на руке голубые вены — а Кетрин не отводит от него взгляда ядовитых глаз, цвета виски, огня, прожигающих, словно серная кислота.

— Если ты проиграешь, то я уничтожу тебя, подчиню себе твою темную душу, и ты никогда не выберешься из этого злачного места, будешь делать все то, что я скажу, подчинишься и это гораздо страшнее всего, что ты пережила за эти пять веков бегов и скитаниц — произносит он и отстраняется. — Если одержишь победу, то в награду получишь власть над этим измерением, Адом, будешь свободна, а я подчинюсь тебе и выполю всю, что ты пожелаешь. Если попытаешься обмануть меня, то я уничтожу твою душу в туже секунду. Согласна?

— Я согласна сыграть в эту игру. Игра уже началась, Кад.

Больше нечего сказать.

В Ау страшнее тишина, а эта сделка для нее всего лишь развлечение.

Она сыграет, рискнет вновь пойти против правил.

А она идёт через дым — идёт, и оступается, в очередной раз, может проиграть, выпустить в свой висок ждавший патрон.

Здесь так тихо и темно, не горят лампы и свечи, звуки обманчивы.

Здесь врут календари.

Чего бояться в самом Аду?

Темно в конце коридора.

А она и так идет через Ад, а если ты решил идти через Ад, то идти нужно до конца.

Кетрин Пирс пойдет до конца.

Так тихо, что она кажется, ощущает приставленное к ее виску дуло пистолета.

Не дрогнет.

Ее уже ждет патрон.

Она пойдет через Ад до конца.

Пойдет, даже если проиграет, сдастся, выронит из рук бокал красного вина, в разгар всего веселья.

Через Ад нужно идти до конца.

Даже в Аду нужно сражаться за свою душу.

Это и нужно было сказать, ведь тишина страшнее.

Тишина.

*** Новый Орлеан. 2015 год. ***

Я смотрю в темноту, я вижу огни,

Это значит, где-то здесь скрывается зверь.

Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль,

Всё горит, всё кипит, пылает огонь.

Я даже знаю, как болит у зверя в груди,

Он идёт, он хрипит, мне знаком этот крик.

Наутилус Помпилиус - Зверь.

Эффект домино.

Одна костяшка повлекла за собой падение стоявших в ряд костяшек домино.

Почему сначала хорошо, а после всё рушится и идёт ко дну?

С чего все началось? Хотя, какая разница сейчас разница, если все привело к падению самой величайшей семьи – Майклсонов.

С чего все началось?

С того, что Аврора убивает монахов и покидает монастырь, похищает Ребекку обводя вокруг пальца людей своего брата.

С того, что Аврора ДеМартель,желала вернуть свою утраченную любовь в лице Никлауса Майклсона и осзнала, что больше не нужна ему, ведь у него есть дочь, которой Клаус дорожит, у него есть Камилла, которая ему друг, психотерапевт, та женщина, что всегда рядом с ним, в трудную моменту.

Авроре казалось, что она жила этим.

Жила, ведь даже наказание ее брата не остановит ее.

Жива, ведь она не нужна Клаусу Майклсону.

Нужна она только Люсьену Каслу, на которого по большому счету ей наплевать, но Люсьен все еще любит и готов на все. Готов стоять перед ней на одном колене, приготовил для нее особенный ужин в беседке. Сегодня все огни должны сиять для них.

Он дошел до конца, осуществил свой план, и помогла ему в этом София. Если и нужна женщина, чтобы осуществить дьявольский план, то София именно та женщина. Женщина, что обведет любого. Именно Софию Люсьен и призывает в Новый Орлеан, обещая защиту предков, если она сыграет до конца в эту опасную игру.

У нее есть то, что нужно остальным – пуля из белого дуба.

Она играет до конца, говоря Люсьену, что это ее дело для него, так или иначе, знает, что выберет Аврору, а она простая наемница и Касл обещает, вдобавок, ко всему, несколько ящиков шампанского и свободу.

София сыграет в свою последнюю игру, обведет вокруг пальца Марселя, Джошуа и заполучит Винсента, под влиянием предков.

Всего лишь наемница.

Всего лишь приняла то, что не нужна Люсьену и кажется рада, когда вольна делать то, что пожелает.

Люсьен отпускает ее и их пути расходятся по пуки к Мистик Фолс, хотя, если все получится, то она с радостью откроет бутылку шампанского узнав о смерти Клауса Майклсона.

Люсьену нужна только Аврора.

Именно для Авроры он устраивает ужин, смотрит в ее глаза, вспоминая, какими счастливыми они были в Париже, ведь в городе любви невозможно быть несчастным, особенно, если рядом с тобой любовь всей его жизни.

Аврора здесь сейчас с ним, улыбается сидя за столом, вот только Люсьен смотря в ее глаза ничего не видит.

— Обстановка напоминает мне время нашего пребывания в Париже. Кажется, 1903? Прекрасная эпоха. Мир, процветание, господство.

— Так вот в чём твой замысел? Напоить меня шампанским, а затем соблазнить воспоминаниями?

Аврора ДеМартель все же любящая сестра, ведь она не скажет Люсьену « Да» пока не убедится в том, что ее брат свободен или его мучения прекратились.

Ей важно знать, что она вернет Тристана, потому что он всегда сражался за нее, а теперь настал ее черед спасать брата.

Спасать, пока ее разум стабилен и ревность не затуманила ее рассудок.

Люсьену не нужна вечность без нее.

Авроре нужно только, чтобы ее брат был свободен.

— Присоединись ко мне. Выпей это, стань такой же, как я. И давай проведем нашу бессмертную жизнь вместе. В обмен ты получишь мою бесконечную любовь, и возмездие, какое только пожелаешь.

— Я бы приняла твое предложения. Но, боюсь, я не смогу насладиться любовью или местью, пока мой брат страдает.

— Тогда я добавлю обещание. Скажи “Да”, и к концу дня ты вернешь Тристана. Или, я избавлю его от страданий, убив Элайджу.

Она и говорит « Да » Люсьену, а влюбленные так слепы. Люсьен любит ее и не видит безразличия и жажды отмщения в ее зеленых глазах.

Люсьен слепой и влюбленный глупец и прозревает только, когда просматривает запись с видеокамеры и понимает, что так и остался никем для Авроры. Она использует Люсьена.

Парализовать чувства.

Аврору никто не спасет от самой себя.

Для Авроры все заканчивается, когда Ками, вкалывает ей в шею сыворотку и слов Хейли

Маршалл : — Приятных снов, солнышко.

Сна и иссушения.

Вечного сна.

Клауса ведь не просто сломать, но он был потрясен, когда Камилла и Хейли приходят, чтобы спасти его.

Эффект домино.

А может все началось с того, что Тристан ДеМартель виновен в смерти Джексона Кеннера.

Вырвать любящее сердце на глазах Хейли.

Видимо, Джексон Кеннер был рожден и должен был умереть отдав свое сердце Хейли Маршалл.

А на что надеялась Хейли, когда вонзала клыки в шею Тристана ДеМартеле и показывала лишь свое лицемерие и высокомерие. Хейли Маршалл привыкла, что все должны подчиняться ей, прислушиваться к каждому ее слову. Она возомнила, что ей позволено все.

Хейли Маршалл не боится ничего и никого.

Слишком наглая, самоуверенна, привыкла сражаться и лезть в драки, только за эти качества она могла быть уже погребена под землю.

Хейли Маршалл все еще жива, вот только за ее высокомерие поплатится другой.

Их и так поймали люди из неясытей. Их поймали те, кто беспрекословно подчиняется приказам Тристана ДеМартеля.

Зачем?

К чему она стремилась?

— Мы выберемся отсюда, Джек.

— Я люблю тебя. Хорошо? Я… Я всегда любил тебя.

— Не надо.

— Когда я впервые увидел тебя, я был сломлен. Ты сломила меня, и с тех пор, ничто не было похоже на это. Я просто хочу сказать,что все это было по настоящему. Каждый момент, каждое прикосновение, каждое слово.

Стремилась к тому, чтобы возмездие Тристана свершилось, ведь он не оставил бы все просто так.

— Какой лучший способ сделать больно гибриду? И затем я понял.

— Нет! Нет!Нет! Нет!

Больно не только Хейли, но и Джексону, когда Тристан пробивает его клетку, не спешит, чтобы было больнее и спустя несколько мгновений брюнетка видит кровотворящей орган в руках Тристана.

Любовь к Хейли Маршалл свела Джексона Кеннера в могилу.

Кричать и плакать.

Эти отношения позволили увидеть Хейли с другой стороны,раскрыть ее положительные качества и главное то, что она была любима. Жила бы она счастливо со своим мужем,который так любил ее,уважал,с легкостью выдерживал ее крутой нрав и имел самоиронию насчет того,что она у них в семье главная – Хейли.

Кричать и плакать.

Ее потрепали.

Ее заставили смотреть на то, как умирает ее муж, который не заслужил этого, но в его смерти есть и ее вина.

Ее порезали без ножа.

Ее спасают и возвращают, но Джексона это ведь не спасет и не вернет.

Не усмирит ее боль и наказание Тристана, который должен теперь тонуть, захлебываться водой, тонуть и умирать.

Тристан обречен, испытывать мучения на протяжении веков, тонуть день изо дня.

Но стоят ли, смогут ли физические мучения Тристана ДеМартеля душевных терзаний Хейли Маршалл?

Опустить эмоции, посмотреть в глаза Хейли Маршалл, ведь даже наказания и мучения Тристан ДеМартель принимает, как и полается аристократу – с должным достоинством.

— Ты забрал самого лучшего мужчину в этом мире. Он должен был быть со мной вечно, но ты…ты будешь забыт… И пока гниешь в океане, запомни мое лицо. Потому что это будет последнее, что ты увидишь.

Последнее, что видит Тристан ДеМартель, прежде, чем навечно закроется эта железная дверь его вечного бункера.

Темнота.

Элайджа Майклсон старается ее поддержать, принести извинения и просто быть рядом с

Хейли, которая, потеряла частичку себя, осле смерти Джексона.

— Пока смерть не разлучит нас…

Она пьет с горлышко, прощается и отпускает…

Отпускает мужа…

Держаться…

Проститься и поджечь факелом, который ей передает Элайджа, тело накрытое белой тканью.

Отпускает…

Доверяет своему разуму, который то терзает ее воспоминаниями счастливой жизни с

Джексоном, то убеждает, что она должна отпустить.

Отпустить, только вот Хейли Маршалл врет самой себе и тишина пугает.

Джексон расплатился за ее ошибки и самоуверенность.

Ей бы выпустить пулю себе в лоб.

Она так многое хотела сказать своему мужу, но не скажет.

Падает, вдыхает запах мужа оставшейся на его рубашке.

Ее еще долго будет мучить этот запах.

Много лет, века или все же отпустит?

Так тихо…

Они уже никогда не будут счастливы.

Никогда и не навсегда…

Самое ценное, что может быть в отношениях – взаимность.

Была ли взаимность в отношениях Джексона Кеннера и Хейли Маршалл?

Тишина…

Ненавидит.

Вспоминать, рыдать, прижимать к себе рубашку мужа и рыдать сидя на полу и прижавшись всем телом к кухонному шкафчику.

Разорвалась на части.

Правда, кого волнует, что она сходит с ума, разрывается на части.

Не плевать, только Элайджи Майклсону, который желает поддержать ее, пришел к ней в дом и нашел ее сидящей на кухне, видел ее слезы и внутри все обрывается, ведь вдруг он виноват и что будет, если его внутренний зверь проснется.

Элайджа Майклсон знает, как болит внутри.

Ему знаком душевный крик Хейли.

Слишком сильная боль.

Смотреть в темноту.

— Я не знаю, что сказать…

— Элайджа, все последние сутки я только и делала, что злилась. На Тристана, на твою семью. На тебя. Даже на Джексона, за то, что он был таким храбрым. Но теперь я поняла, что не злюсь. Это был не гнев, а чувство вины. Я хотела винить тебя. Да хоть кого угодно. Но ,правда в том, что мой муж погиб, потому что любил меня. А любовь к любому из нас - смертный приговор, не так ли?

Хейли не знает, что сейчас рядом с ней зверь. Хейли не слышит вой зверя, не чувствует страха зверя, которого пытается сдержать внутри себя Элайджа Майлсон.

Хейли даже не знает, что кровь на его губах еще не высохла.

Хейли даже не знает, что он пришел к ней, после того, как убил юную ведьму Адриану.

Монстр положил конец, той, что узнала слишком многое и слышал крики, ощущал ее последний вздох.

Хейли не нужно знать о монстре, который пробудился в нем.

Хейли не нужно знать о монстре, который упивается болью.

Зверь, который скрывается внутри его.

Приговор.

Зверь пробуждается.

Внутренний зверь Элайджи Майкслона пробуждается, не ждет утра.

Пробуждается и теперь он другой.

Нет, ему не грустно, потому что боль жертвы слишком сладкая.

Зверь должен обнажить свой оскал и насытится кровью жертвы.

Она ждала этого зверя сидя у бассейна и смотрела куда-то вдаль. Видела, что ее ждет тьма.

Видела все его переживания и боль за тысячу лет, слышала смех возлюбленной, слезы и кровь.

Видела, что бывает, когда восходит солнце и Элайджа Майклсон поднимаясь с постели, одевает маску, застёгивает пуговицы пиджака, идет в толпе и ничего не чувствует кроме одиночества и пустоты.

Пустой взгляд.

Утром зверь крепко спит и пробуждается с наступлением ночи.

Зверь скрывается где-то здесь…

Монстр не спит, потому что сильная боль живет внутри Элайджи Майкслона.

Боль, которую он скрывает за хладнокровием, безразличием и благородством.

Все это маска,которая врослась в его лица. Маска, чтобы никто не смог сорвать его и увидеть скрывающегося зверя.

Зверя, который воет в одиночестве.

Адриана видела монстра за красной дверью, который крепко спал.

Видела и знает, что это последние секунды ее жизни.

Видела то, что не должна была видеть.

Видела, когда погрузилась в разум Элайджи.

Видела монстра, который принесет ей погибель.

Ей конец.

Зверю конец?

Видела, что бывает, когда монстр открывает свои глаза, пробуждается, а зрачки наполняются красным.

Монстр не будет спрашивать, не будет ждать утра и попусту тратить силы, когда пробуждается и жаждет крови.

Видела, что бывает, когда монстр обнажает свои клыки и обнажает звериный оскал.

Зверь здесь, он реален, опасен, воет.

Зверь, который живет и скрывается внутри Элайджи Майклсона.

Ведьма даже знает о том, как болит внутри монстра, как он хрипит и скулит.

Зверь не оставит ее в живых.

Зверь жаждет только насытиться кровью и криками жертвы.

— Ты нашел его — значит ты пришел меня убить. Мы оба знаем, что у меня нет больше ответов для тебя. И ты не можешь позволить мне жить с тем, что я увидела… Тебе нужно сохранить это в тайне. Я свободна.

Свободна, потому что монстр пришел за ней, касается ее белокурых локонов.

Она видела, когда он придет за ней, слышала ее хрип, видела острые клыки и ей так знаком крик отчаянья этого монстра.

Видела монстра, который придет за ней.

Зверь нашел ее здесь.

Звезды не светят монстрам.

Звезды не освещают путь зверям.

Зверь не слышит ее дрожь в ее коленах, но чувствует ее страх.

Почувствовала страх, вскрикнула, когда услышала хрип, когда его рука крепко держала ее за шею, и нежное объятье в одну секунду сменяется цепкой хваткой.

Слышит рык, ощущает, как острые клыки прокусывают ее нежную кожу, а она больше не вздохнет, только взгляд устремлен в темноту.

Зверь нашел жертву и разорвал ее сонную артерию, отбросил тело в бассейн и теперь прозрачная голубая вода окрасится кровью.

Кровь утра.

Конец.

Зверь не ждал утра.

Зверь пробудился ото сна, не ждал, чтобы разорвать пульсирующую артерию на шеи

Адрианы.

Зверь упивался страхом и болью жертвы и не видел слезы в глазах юной ведьмы.

На губах зверя, по имени Элайджа Майклсон кровь.

Кровь невинной жертвы.

Но, никто не увидит кровь на его губах.

Никто не увидит и никто не узнает, в этом Элайджа Майкслон уверен.

Зверь пробудился, утолил свой внутренний голод и теперь зверю конец.

Зверю конец.

Зверь будет крепко спасть, когда исчезнет последняя звезда на небосклоне и взойдет солнце.

Зверь еще крепко спал, когда слабая дрожь мелькнула в груди Элайджи Майклсона.

Зверь крепко спал, когда взошло солнце.

Зверь скрывается.

Зверь здесь.

Зверь не спит ночью.

Зверь засыпает с рассветом.

Внутренний зверь реален и он кричит, рычит и упивается слишком сладкой болью.

Слышишь этот вой внутреннего монстра, Элайджа Майкслон?

Это значит, что зверь одержал победу.

Слышишь и видишь свою реальную сущность?Знаешь, знакомо, что бывает, когда монстр на свободе? Помнишь пролитую кровь и жертв этого монстра?

Слышишь и знаешь, что означает, если зверь на свободе.

Знаешь себя другого.

Видишь и чувствуешь, как монстр одержал обеду над тобой.

Этот зверь реален.

Этого монстра невозможно убить.

Этого зверя невозможно спрятать, как и сильную внутреннюю боль.

Этот зверь скрывается в нас.

Ему знакомо.

А что теперь?

Хейли Маршалл должна уехать с Клаусом, чтобы обезопасить Хоуп. Его кровная линия разорвана, проблема с последней пулей из белого дуба благодаря Авроре ДеМартель.

Хейли Маршалл должна сказать правду, прежде, чем покинет Новый Орлеан.

Сказать сейчас, пока еще не слишком поздно.

Сказать, что ее сердце принадлежит ему, и она должна отпустить. Отпустить во имя любви к мужу. Она ведь любила мужа особой любовью, уважала и это главное.

— Я люблю тебя, Элайджа. Я всегда любила тебя. Джексон знал это, но всё равно умер, продолжая любить меня. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, он будто снова рядом со мной. И я раз за разом делаю ему больно. Он умер из-за меня. Поэтому, из уважения к нему, я должна отпустить тебя.

— Думаю, это верный поступок. Хотя я и сам так пытался. Не вышло.

Отпустить не получается, даже, когда машина вместе с Хейли, Хоуп и Клаусом покидает город.

Элайджа Майклсон стоит на балконе и смотрит вслед, в темноту и видит огни фонарей.

Когда взойдет солнце, Элайджа Майклсон должен сражаться за семьи, найти и убить врагов.

Враги должны испытывать только страх.

Зверь должен утолить свой голод с наступлением ночи, когда открывает черную дверь.

Элайджа осторожно уходит от внимания Хейли Маршалл – прячется в коконе своих мыслей и выбрасывает любовь на свалку забытых желаний. Желаний быть и остаться с Кетрин. Но он не уходит окончательно от реальности. Реальности, в которой все сложно с Хейли и кажется, сердце и разум не ладят друг с другом. Он прожил тысячу лет и Элайджа никогда не путался в своих чувствах, ведь ему всегда казалась, что он должен любить одну. Война с самим собой. Война с любовью. Стойко выдерживает хлёсткие удары судьбы, закрывается от вспышек злости и колючих взглядов, ведь как можно смотреть на того, у кого есть чувства к матери собственной племяннице. Не иначе, как « грязью» и не назовешь подобное. Элайджа просто отчаянно верит, что она откроется. Покажет закопанные в сердце чувства, потому что Хейли не спешит обрывать связь. Да, они намертво связаны толстым канатом.

А что его связывает с Кетрин, которая, запечатана в его разуме, к которой он возвращается.

Что его связывает с той, что Кетрин Пирс, которая сейчас лежит с ним в одной постели, забросила одну ногу на его, прижалась всем телом, а на ней только золотистая, украшенная черным кружевом в зоне декольте, положила голову на его грудь, слышит дыхание. Вот только чье дыхание она слышит : зверя или того, мужчины, кого полюбила.

— Ты сам себя проклял ,Элайджа… Проклял этой любовью к Хейли… Я знаю, что ты не спишь и слышишь меня. Слышишь, знаешь, что я права, но не желаешь принимать этого…

— А твой порок – страх, моя Катерина.

— Я знаю, Элайджа… Я не отрицаю этого… Если бы не страх, то я и моя дочь были бы живы…. Все было бы иначе…

— Мне нужно решить проблемы брата, убить его врагов…

— Лишняя кровь на руках… Может вдобавок к тому, чтобы убивать, ты займешься тем, чем всегда мечтал. Клаус уехал, и ты можешь забыть, сыграть в джазовом коллективе.

— Я не успокоюсь теперь…

— Душит?

— Душит Катерина, то, что я не могу вернуть тебя…

— Не можешь, Элайджа… Если телом ты с ней, то душой возвращаешься ко мне? Почему…

— Ты сама знаешь, Катерина… Знаешь, почему я являюсь к тебе…

— Потому что зверь внутри тебя не спит?

Элайджа не отвечает, а глаза он открывает только, когда она нависает над ним, касается губами его губ. Погибнет без нее, ее поцелуев, погибнет, если его руки не будет сжимать ее бедра, своими руками. Он явился к ней, чтобы эта женщина дала ему силу, власть.

Целовать ее нежную шею и прокусывать до крови губу, глотать кровь и целовать ее всласть.

У него есть дела, и он вновь покидает ее.

В этой безумной войне, каждый потеряет что-то…

Эффект домино.

Элайджа Майклсон потеряет себя.

Потеряет, ведь пока, после всего прожитого, Элайджа Майклсон может улыбаться, прислушиваться к мелодии, кивает барабанщику, прислушивается к телефонному разговору одного из врагов своего брата, обводит приставленную к нему охрану.

Он видит все, только ее нет рядом, а Кетин ведь обещала быть рядом, а где она сейчас?

В Аду?

Обрела покой?

Ее нет рядом.

Элайджа Майклсон лишен, внутренней свободы.

— А ты? Что будешь делать ты в тот момент, Катерина?

— А я буду рядом с тобой, пьяна, с бутылкой старого друга - бурбона, возможно даже танцевать на барной стойки. Я буду счастливая, если и ты будешь счастлив. Я буду чувствовать тебя. Если ты будешь играть эту мелодия для меня.

— Я обязательно сыграю для тебя, а сейчас.

Одна костяшка домино упала и повлекла за собой падение остальных.

Люсьен Касл всегда будет никем, для Никлауса Маклсона и закончит свои дни никак.

— Видишь ли, семейная драма, которую ты так радостно высмеял, имеет свои достоинства.

— Ты можешь убить меня, но пророчество до сих пор остаётся, вы не сможете убежать от него.

— У меня было тысячу лет. Слишком много для тебя, в течение века ты жил с моим именем, и не оправился от потери его, не так ли? Ты стал человеком благосостояния и роста, но ты никогда не будешь выползать из моей тени. И в конце..Не смотря на дар бессмертия, ты всегда знал, кто ты на самом деле

— Прошу…

— Ты… Ничто.

Ничто и закончит свои дни, от рук Никлауса Майклсона.

Дни Люсьена Касла заканчиваются вырванным сердцем и унижением, ведь так заканчивают дни все те, кто смеет идти против этой семьи.

Люсьен Касл догорит в одиночестве, а Клаус Майклсон сжимает в своих руках его сердце, которое недавно билось в его груди.

Огромный плюс, ведь враг повержен, сгорел, обратился в горстку пепла.

Люсьен Касл обратился в горстку пепла, только вот победа над врагом стоит дорого.

Стоит смерти Камиллы О’Кеннел.

Стоит разорванной души Давины Клер.

Победа над одним монстром послужила созданию еще более страшного монстра.

Одна победа, которая в последствие приведет к поражению.

Одна упавшая косточка домино влечет за собой падение других.

Как падают выстроенные в ряд косточки домино.

Как одно событие влечет за собой другие события.

Как убив одного монстра мы порождаем еще более худшего зверя.

С чего все началось?

Как все закончится?

========== Глава 71. Тихий час длинной в пять лет. Часть II. ==========

Не спеши попасть в этот кукольный фарс,

Все роли сыграли за нас,

Можешь расслабиться и улыбаться!

Зачем стремиться к вершинам могил?

В глазах, тех, кого я любил,

Я был самим собой и предпочел им остаться.

Не завидуй.

Свету в чужом окне!

Там нас с тобою нет,

И, если плохо тебе - не показывай виду!

Наудачу.

Путь мой во тьме лежит,

И больше незачем жить,

Но, когда хочется плакать - не плачу!

Конец фильма - Не завидуй.

*** Новый Орлеан. 2016 год.***

Голова кругом.

Несколько дней для Марселя прошли, словно в тумане.

Этот век все никак не закончится.

Новый век никогда не наступит.

Никогда не наступит для Камиллы, Давины.

Двойные похороны.

Точнее тройные.

Джошуа еще пытается шутить, а для Марселя все шутки давно закончились и он не пьян, когда намерен принять сыворотку раздобытую из крови Авроры. Он должен сделать это. Он может превзойти самого Никлауса Майклсона.

— Круто, ты тоже скоро умрешь, надо будет сдать костюм в химчистку.

— С этим я точно не погибну.

Двойные похороны и Жежарду кажется, что Кол Майклсон вот-вот разрыдается, упадет на землю, царапать и срывать эту траву, ведь ему плохо, он утратил свою любовь и зачем ему жить?

— Простите,я не могу.

Не может, показать, что ему больно.

Не может смотреть в глаза тем, кого он любил, а семья ведь отняла Давину у него. Ему и правду будет наплевать, если они все будут гореть в Аду. Плевать. Теперь наплевать и Кол Майклсон предпочтет остаться тем, кем был всегда.

И хочется плакать, но он не плачет.

Плакать.

Зачем ему теперь жить?

Марсель не может не прийти на Ирланские похороны, которые устраивает Хейли Маршалл, пожалуй ее волнует только Элайджа, которому она, словно заботливая жена поправляла черный галстук перед началом траурно церемонии, возможно состояния Клауса Майклсона и то, чтобы виски не закончился .

Не может не прийти и не положить одинокую белую розу на деревянную крышку гроба.

Марсель Жерард еще не сыграл свою роль.

Все меняется слишком быстро.

Слишком быстро все меняется и Клаус Майклсон в один момент становится никем для

Марселя. Он больше не верит.

Он зол. Гнев взял верх над ним.

Если Клаус король то, пришло время свергнуть короля.

— Всегда и навечно это всего лишь оправдание,чтобы делать все,черт возьми,что вам хочется.

Выбор есть всегда, ведь правда?

Клаус мог бы его отговорить принять сыворотку на том мосту, но Марсель потерял покой и гнев управляет им.

Мог бы…

Марсель и так уже все решил. Решил и не отступит, а в голове столько разных мыслей. Тех самых запретных мыслей, о которых он не может сказать.

— Как ты не поймешь, я буде делать тебе больно любым доступным способом, покуда я жив ты не будешь знать покоя. Ты можешь и дальше звать меня частью своей семьи, но я тебе больше не друг. С этого момента и навсегда, я никто иной, как твой злейший…

« Враг» - именно это слова и пытался произнести Марсель, ухватившись за ворот пальто и смотря в глаза Клауса Маклсона, прежде, чем содрогнулся, взгляд застыл на вечно и эта боль, когда Элайджа Майкслон пробил его грудную клетку и в следующую секунду сжимал в руках окровавленное сердце Марселя в своих руках, а его тело падает с моста и течение унесет не только тело, но и этот грех Элайджи Майкслона.

— Нет!

Крик брата, так давит на уши, так напоминает крик, который он слышал несколько часов назад в глубине своего разума.

Крик отчаяния.

Элайджа должен был сделать это, во имя спасения семьи. Должен был убить очередного врага, только был ли Марсель их врагом или этого врага Майкслноны породили сами?

Был ли у него выбор?

Если выбор был, то почему он лишил Марселя жизни, сжимает в своих руках его окровавленное сердце и ведь дрожит.

Дрожит от страха.

Дрожит, потому что видел видения сестры, видел опасность.

Мог ли кто-то остановить Элайджу Майкслноа и оговорить не брать этого грех на свою душу.

Был ли выбор?

Его могла отговорить женщина, за черной дверью к которой он всегда возвращался, только вот Элайджа Майклсон был уже сломлен, когда присел в кресло, закрыл свои глаза и открыл черную дверь.

Его пыталась остановить женщина за черной дверью.

— У тебя всё на лице написано, Элайджа Майклсон. Говори…

Она смотрит не в глаза, а в душу, потому что любовь - это синоним к слову вечность. Блестит в его карих глазах искрами боли, а зрачки отражают боль и отчаяние раскатывающимися по коже. Элайджа загоняет в сердце нож по самую рукоятку, выпуская яд сомнений и горьких переживаний.

Кетрин сомневается и больше не видит в нём того, кому отдала свое сердце.

Не видит, ведь он разбил и предал ее.

Она бы так все и ославила, если он желает возвращаться к ней. Только вот волчица стала проблемой. Огромной проблемой.

Может ли Элайджа быть счастлив с Хейли?

Кетрин думает, что не может. Она думает об этом, когда расстегивает пуговицы его рубашки, проводит ладонями по оголенному торсу.

Сегодня на ней его черная рубашка и Пирс даже не задумывалась почему все именно так.

Почему на ней черная рубашка, а на нем белая.

Ей и не нужно думать, когда она улыбается ему, а его улыбка такая прекрасная и искренняя, она кладет плечо руку. Ее волосы уложены на одну сторону, она встает на носочки, перешагивает так, что ее ноги оказываются между колена Майклсона. Он сидел на краю постели, улыбался и точно знал, что больше не вернется сюда. На его правой руке тикают наручные часы, хотя, идет ли здесь счет времени. Сердце стучит быстрее, когда его рука удерживает ее за икру. Не хочет отпускать ее, но так ведь нужно.

Нужно, если желает жить дальше, а не этой иллюзией счастья.

В этом прикосновении, то как она поглаживает ее кожу, она чувствует его самоотверженную заботу, которая совсем не кажется докучной.

Все еще нужна ему.

Все еще с ней.

Любовь – это ведь величайшая слабость? Не так ли?

Элайджа позволил себе улыбку рядом с ней, хотя ему казалось, что он уже давно проклят.

Черный.

Черная.

Только Майклсон отрицает это и каждый раз надевает белое.

Отрицает тьму.

Элайджа бродит по земле столько веков и наблюдал за тем, как расцветает и крепнет настоящая любовь, что научился узнавать ее с полувзгляда и с полуслова, но сам же не верил в любовь.

Знает ведь, что женщины были и будут в его жизни, только вот будет та, к которой он всегда будет желать вернуться. История любви с Катериной оставалась его самой любимой, но можно ли назвать настоящей любовью?

Он любуется блеском, огнем в ее глазах цвета виски. Она принимает его любовь, потому в груди становится так тепло рядом с ним. Он принимает все это, потому что ему так хорошо рядом с ней. Она простила его. Может, пора перестать бегать от счастья, если оно само идёт тебе ? Прекратить бег и почему-то Пирс понимает это слишком поздно. Кареглазое, жестокое, но заботливое счастье. Ее счастье. Элайджа был ее счастьем.

— Я не опасна,потому что мертва, - выдохнула Пирс.

Он вплотную приблизил свое лицо к ее и тихо прошептал.

— Не для меня. Не для моего внутреннего зверя, Катерина. Только тебе под силу контролировать меня, утолять голод. Я видел пророчество Фреи и должен покончить с этим, чтобы моя семья не пала от рук монстра, - на выдохе.

— И кого же в этот раз ты должен убить? – приподнимает голову, заглядывает в глаза.

— Марселя Жерарда, - отвечает тот.

— Что? Ты в своем уме? – отшатывается назад, убирает свою ногу.

— Я видел пророчество и если Марсель переступит черту, - продолжает тот. — Мой брат считает, что его гнев оправдан, а я должен остановить это.

— Остановить или приблизить ваш конец? – хмыкает она.

— Остановить падение своей семьи, - уверенно говорит первородный.

— А ты не подумал, что все то, что ты видел говорит о том, что Марселя не нужно трогать? Если он и может стать вашей погибелью, то легче предупредить все это, чем расхлебывать последствия созданной проблемы. Я предпочитаю игнорировать проблему, ну ты знаешь это, дорогой. Гнев и злоба затухнут со временем, - легкие касание, которые Пирс оставляет на его плече.

— Нет, Катерина, - Майклсон пытается встать, но Кетрин не спешит убирать свою руку с его плеча, не позволяет подняться. — Любой, кто пытается пойти против моей семье – мертв.

— Но, я же жива, Элайджа? Почему? – спрашивает брюнетка.

— Потому что я доверяю тебе и против меня ты не осмелишься пойти, - отвечает Элайджа убирая ее руку со своего плеча. — Теперь я осознал, что мог доверять тебе всегда.

— Так доверься мне и сейчас! Не делает того, что задумал! Не ломай себя, Элайджа, – вскрикивает, разводит руками.

А в следующую секунду от отталкивает ее, грубо, что Пирс оказывается прижата к стене и может только смотреть как он уходит, не говорит ни слова, а черная дверь закрывается за его спиной.

А в следующую секунду Элайджа Майклсон сломается. Сломается, когда услышит ее крик.

Крик из-за закрытой черной двери. Крик, который заставляет тело содрогнуться в конвульсиях, вздрогнуть. Крик, который вызывает желание провалиться сквозь землю, утонуть, сгореть заживо, только бы не слышать. Что он вообще задумал? Что он вообще сделал?

— Нет! Элайджа! Нет! Нет! Остановись! Не уходи! Нет! Ты продашь свою душу, если сделаешь это! Ты сломаешь! Ты не стабилен! Нет! Нет! Нет! Нет!

А в следующую секунду, он слышит, как она бьет кулаками в дверь, пытается прорваться сквозь его разум. Бьет, желает разнести в щепки, снести с петель, сбивает в кровь костяшки, а ему это отдает головной болью и не более.

А в следующую секунду он понимает, что это его вина.

А в следующую секунду она не знает, что делать и как вернуть его, падает на пол и на глазах слезы.

А в следующую секунду ее сердце рвется на части, не знает, как жить дальше.

А в следующую секунду она понимает, что проиграла и больше никогда не увидит его вновь. Он не вернется.

А в следующую секунду она кричит, оборачивает кофейный столик и горячий кофе, но согревает, а обжигает кожу, оставляет ожоги.

Ожоги, боль и кровь.

Во что желал верить Элайджа, когда лишил жизни Марселя, а сейчас смотрит на искры пламени и кажется, не дышит.

— Мы доверяли ему все наши тайны, а затем, Клаус, мы предали его. У меня не было выбора.

— Ты правда в это веришь?

А во что он сейчас верит?

Верит, когда продал свою душу, а зверь оказался на свободе.

Что он делал, во имя семьи, до открытой Красной Двери, до того, как его надломали. Что делает сейчас? Дверь скорее воплощение его Зверя, настоящего вампира и хищника, но никак не подлости и низости, которую он проявил что в случае с Давиной, что в случае с Марселем, что в случае с Селест, Катериной, Колом, Ребеккой, Финном, Винсентом и много кем еще за свои тысячу лет. Внешность не всегда отражает скрытое безумие. Он не безумен, не считая его расстройство на теме семьи, которое довело его до всей этой истории с Хейли, втаптывала в грязь, как воплощением этой идеи воссоединения семьи. Он не борется. Никогда не вставал против того же брата, что называется, напрочь или как стена, ради своего личного счастья, всегда потакал, ничего не отстаивал. Вся его семья сколько по времени провели в гробах, все его женщины сколько умирали и страдали, сколько возможных друзей отталкивали обман и предательтво, сколько раз он обманывал, предавал, поддерживал тех, кто поступает подло. Просто стоял и делал вид, что осуждает, не более. Но еще чаще он попросту участовал в этом. Что в этом от безупречности? Ничего.

А что дальше?

Слезы? Боль? Безразличие?

Элайджа падает на колени перед Хейли, обхватывает пуками ее ноги и молит о прощении. Ему нужно прощение, тогда ему с станет легче.

Он просит прощение за отнятую жизнь Марселя еще не зная,что если он сейчас испытывает боль, то Марсель чувствует себя маленьким мальчишкой, которого избили, растерянным и слабым, а ещё таким глупым, потому что он верил в то, что являются частью семьи Майклсонов, а Элайджа ведь убил его, вырвал сердце.

Марсель испытывает только гнев, ярость, как только открывает глаза. Под глазами набухают венки и где-то глубоко, на дне он потерял себя.

Ушел на дно.

Только вот он слышит свое дыхание, захлебывается ледяной водой.

Боль.

Глубоко.

На дно.

Целый океан боли, лишь несколько капель которого текут в эту секунду по резко набухшим венкам под глазами. Марсель думает – как он мог упустить это. Как мог игнорировать, как мог позволить Элайджи убить себя и оставаться на дне наедине с пожирающими душу воспоминаниями. Как мог заставить себя обойтись отчаянно-лживым «я в порядке», когда чётко осознавал, что – нет, ни черта не в порядке. Как мог верить, в то, что он часть семьи Майклсонов?

Где-то внутри здравый смысл шепчет Элайджи: Не вини себя. Ты защищал семью. Ты делал то, что делал всегда – защищал семью.

Хейли слышит, как он дышит рядом с ней.

Хейли должна помочь ему. Помочь тому, кого любит.

У Элайджи было много времени, чтобы спрятать и этот свой грех, чтобы, может быть даже, самому забыть. У него была почти вечность, чтобы забыть.

Вечность наедине с этой болью, – от этой мысли хочется вырвать себе сердце из груди, потому что оно болит, сбивается с ритма, горит огнём. Вырвать, как вырвал Марселю.

Хейли боится надавить слишком сильно, сломать. Понимает ведь, что без последствий не обойдётся. Старается быть осторожной, потому что доверие, которое было когда-то таким невероятно хрупким, всё ещё слишком легко разрушить.

Слишком поздно чинить сломанного Элайджу.

Сломал сам себя.

Сам не свой.

— Что произошло? Скажи мне, пожалуйста.

— Марсель. Я забрал его жизнь.

На его глазах слезы.

Он не может понять, правильно он поступает или нет. Он будто стоит на краю обрыва, одной рукой удерживаясь над пропастью, а другой отпускает, падает в пропасть из мрака времени застаревшие воспоминания. Кошмар наяву, ужас из реальности, и если однажды ему не достанет сил… Может случиться страшное.

Страшное, если он не справится.

«Ты справишься. Тебе хватит мужества», – отдаётся эхом в мыслях мягкий уверенный голос, правда он ведь должен справится.

Хейли ведь помогает. Эта их неповторимая связь – в это мгновение – не любовь. Или, если быть точнее, очень особенная сторона любви: знать, из какой тьмы тебя вытащили и быть с ней, когда приходит черёд бороться со своими демонами.

Хейли не умеет подбирать слова, не умеет играть ими, не умеет намекать, подбадривать или сводить что-то важное к шутке. Она просто скажет то, в чём действительно уверенна в эту минуту, когда мужчина перед ней – израненный изнутри, но всё ещё самый прекрасный на свете, тот, кто любит ее, и тот, кого любит она сама больше жизни, – обращает свою боль вовнутрь, ненавистью к себе. Она больше не может позволить себе молчаливо стоять и смотреть на Элайджу, который смотрит на пламя в камине.

— Только так мы мог быть уверен, Элайджа, а Никлаус, думаю внутри он уже это понимает. Но прежде всего, ты должен простить себя.

Элайджа видит поднимающийся взгляд абсолютно ее светлых глаз, и знает, что светлые блики – это только отражение ламп в не сорвавшихся пока слезах. И всё-таки ему кажется, что обжигающая тьма из прошлого стала чуть менее плотной.

Слышит ее дыхание и может быть не коснуться ее губ, не может не забыться.

Теряет себя всего за одну ночь.

Теряет себя в объятьях Хейли.

Элайджа думает, надеется, верит, что однажды, вместе, бой за боем, они выиграют эту войну и воссоединение семьи реальное.

Он просыпается, когда солнце уже взошло, слышит, как она рядом с ним, касается ее плеча.

Контроль над инстинктом самосохранения? Почему Элайджа так поступил с Марселем? Желал спасти семью? Инстинкт работает неосознанно? Что было неосознанного в убийстве Марселя?Вся семья Первородных всегда была подлой. Единственным, кто выделялся в этом плане, был Элайджа От других, кроме подлости и ожидать нечего, они так вели себя всегда и порой соревновались с Клаусом в низости. Все они, кроме Элайджи. Он был в этой семье моральным компасом и сдерживающим фактором. И потому именно падение Элайджи может погрузить эту семью в Хаос. Ребекка желала обрести настоящую любовь,Коул, который всегда был безжалостным убийцей, поверил, что любовь откроет ему дверь к свету, только увы, света он не увидит, ведь Давина умерла во имя того, чтобы Фрея могла остановить Люсьена Касла. Стоило это того? Клаус не потерпит, если кто-то превзойдет его. Личность Элайджи просто уничтожили, а случай с Марселем и Давиной - просто выстрел в голову едва шевелящейся морали. И между ним и его семьей была огромная пропасть в морали и понимании. Сделал ли это бессознательно, а теперь винит себя и не простит.

Хейли ведь просила его простить себя.

— Ты наблюдал, как я сплю?

— Возможно чуть-чуть.

Он ведь и вправду наблюдал, думал, что совершил, а сейчас смотрит в лицо улыбающейся Хейли, которая касается его лица, оставляет поцелуй на его губах и говорит то, он никогда не останется один.

— Несмотря на то, что мы сделали. И кого только не потеряли. Мы все еще вместе, ты не один.

Тысяча лет бок о бок друг с другом слишком тяжко для любой семьи. А Элайджа как взвалил на себя груз “старшего брата”, так и несет до сих пор. Но, видимо уже по-другому не может. И чем дальше, тем хуже.

Что оно еще может еще сделать? Никлаус ведь предпочитает все переживать в одиночестве.

Люди хотят побыть в одиночестве, но они не любят быть одинокими.

Клаус был в одиночестве, до прихода Винсента и Джошуа.

— Гамлет. По этой книге мы учили Марселя читать.

— Класс! Но раз его нет, мы…

— Он мертв.

— Сыворотка. Марсель ее не принял из -за меня! Если бы я не просил подождать…

— Ты правда так думаешь? Потому что он хотел, чтобы они так думали. Правда в том, что Марсель принял ее, как только я предложил. Он даже не сомневался. И если Майклсоны считают, что он мертв - их ждет большой сюрприз.

Хуже…

Слишком поздно.

Хуже, то, что Марсель не потерял себя на две, а выплыл из самого дна.

Поздно ведь Фрея отравлена, а прлтивоядие исчезает из сейфа.

Поздно сожалеть, ведь Марсель и так уже укусил Элайджу и Коула, которые сейчас страдают.

Коул из-за видений связанных с Давиной, кричит, разрывает глотку и просит Фрею, хоть как-то облегчить страдания? Такую долгую и мучительную смерть он заслужил?

— Хотя бы усыпи меня!

— Я могу погрузить нас в магический сон.

Элайджа стишком поздно понимает, что заслуживает еще более мучительной смерти за то, как поступил с Марселем и его меньше, чем Коула волнует укус на его руке. Он осознает, что виноват только он и никто другой, а укус на руке весьма оправдан, как и последствия. Неужели Элайджа стремился в могилу, во тьму? Неужели так он относился к Марселю, что вместо того, чтобы скорбеть, винить себя за отнятую жизнь, того, кто рос у него на глазах он провел ночь в объятьях волчицы?

Последствия.

Только бы не заплакать от осознания того, что ты возможно в последний раз видишь того, за кого сражался столько столетий, поддерживал и верил в искупление.

Элайджа Майклсон возможно в последний раз видит брата.

Возможно, для Элайджи никогда не наступит новый век.

Плакать запрещено.

Можно только заключить брата в свои объятья брата, доказать на сколько крепка братская связь и сказать, что пришло время Клауса сражаться, сказать, что он выстоит, ведь самого Клауса Майклсона не так и легко сломать.

— Я не могу сделать это без тебя, Элайджа.

— Послушай меня. Ты должен быть сильным. Ты нужен нам.

Плакать нельзя.

Элайджа Майклсон даже не может подняться с постели его мучают галлюцинации то ли это предсмертная эйфория. Сон, где он счастлив, кружит Хейли на своих руках, прежде, чем ступить в лавандовое поле держа Хейли на своих руках. Это ли его мнимое счастье?

Он ведь из последних сил обнимает ее, шепчет.

А что если Хейли Маршалл пришла проститься навечно?

— Я видел тебя. Я видел сон с тобой. Я обнимал тебя. Ты казалась счастливой.

— Это был не сон. И я была счастлива.

— Если Никлаус не сможет сделать это…

— Он сможет.

— Послушай меня. Ты достаточно страдала. Пообещай мне… если не ради себя, то ради Хоуп… Ты уедешь так далеко от этого места, как сможешь. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Она должна сдержать слова и быть счастливой. Счастливой вместе с дочерью. Должа быть счастливой после всей пережитой боли.

Плакать нельзя.

Сломаться тоже нельзя.

Плюнуть в лица тем, про пришел посмотреть на его падения, этот пафосной суд, а главный судья – Марсель кажется ему уж слишком пафосным с этим троном обитым красным бархатом. А где же корона короля?

Неужели Клаус Майклсон чувствует страх?

Клаус только может играть роль и не показывать виду, что чувствует.

У Клауса чувство, что земля уходит у него из под ног, и тиски сжимают сильнее сердце, намереваясь раздавить жалкий орган качающий кровь или разорвать его, ведь для Клаус Майклсон не использовал его для милосердия или любви.

— Готова? — глупый вопрос, к сестре, которая рядом с ним даже под проклятием и на гране того, чтобы сойти с ума.

Глупый, потому что он и сам не до конца понимает о чем спрашивает. Клаус Майклсон просто желает остаться самим собой, для тех кого он любил. Готова ли Ребекка к очередному грандиозному спектаклю из которых состоит их жизнь? Готова стать куклой, актрисой, сыграть свою роль? Бороться с безумием, или вверить их судьбу Хейли, заклинанию Фреи, которая на гране смерти? Готова ли она уснуть зная, что может не проснуться? Готова камнем упасть вниз. Готова ли принять то, что следующий век она может и не встретить?

Она бы запела и не радости, а от того, что пьяна.

Попала в этот кукольный фарс.

— Чтобы план Фреи сработал, мне нельзя сойти с ума, а тебе умирать. Каковы наши чертовы шансы? — скрывает за мрачным весельем страх Ребекка. Потому что для слабости не то место и время.

Потому что слова лишь пустой звук, отражающийся от стен, где собрались все те, кто ненавидит ее брата. Она смотрит на всех этих вампиров, которые разгромили место, которое она называла домом и могла быть счастливой. Ей плохо, но она должна посмотреть в глаза мужчине, которого любит всем сердцем, и который выбил власть, а не ее.

Разве это суд?

Справедливый суд?

Марсель судья, она – защитник обвиняемого, а все эти собравшиеся вампиры исцы?

Ей смешно.

Потому что время объятий прошло и теперь они должны быть сильными ради Элайджи, Кола, Фреи, Хейли и Хоуп.

Сильными ради семьи.

Их путь лежит во тьме.

И плакать нельзя, когда хочется.

Не спешить.

Клаус кажется расслабился, улыбается, а она не спешит выйти туда и сыграть ту роль.

Не стремится свести в могилу себя и брата.

— Разве не ты говорила, что я могу и Дьявола уговорить?

И вправду Дьявола.

Снова одни против всего мира, как было всегда, как будет вечно.

Ребекка заставляет себя улыбнутся в ответ, преодолевая ужас, сковавший каждую клеточку ее тела после разговора с Марселем. Но Ребекка улыбается: жалко, вымученно. Впереди их не ждет ничего хорошего. А на губах, как и тысячу лет назад, вкус пепла от белого дуба, вкус поражения, но Ребекка все равно улыбается — Майклсоны умеют проигрывать.

Глаза прикованные друг к другу.

В одних — обещание выдержать, в других — вернуться.

А ему хочется плакать.

А ей хочется упасть на землю и рыдать.

А их путь лежит во тьме.

— Возможно, пришло время сказать жестокую правду о моем дорогом брате - Клаусе Майклсоне. Да, он мой брат, и я любила его на протяжении веков. Но никто не чувствовал на себе всю тяжесть конца его гнева, кроме меня. Он утверждал, что своими действиями он защищал семью, но он лжет. Мой брат не хочет слышать жестокую истину. Что он уничтожает все, к чему прикасается.

А может он и вправду все обращает в пепел?

А может их путь лежит во тьме, наудачу?

А он видит, как она сходит с ума.

Главное выжить, не показывать, что тебе плохо, не завидовать свету в чужом окне.

А все остальное не важно, все остальное лишь пепел, что развеет ветер, ведь настоящий воин знает: война не закончена, пока есть хоть один боец готовый продолжать сражаться.

— А что касается вас. Да, я однажды убил ваших близких. Я убил твою шлюху. Я избавил мир от твоих трущоб. И я освободил тебя от твоей измученной матери. И что с того? Каждый из вас, кто стоит здесь сегодня, стоит из-за меня. Эта пародия на суд, возможна только из-за меня. А ты бессмертный, это подарок от меня. Долг, который вы никогда не погасите. То, что навсегда затмит мои прошлые преступления. Я ничего тебе, не должен.

А дальше Клаус Майклсон кричит от боли и это не велело, ведь Марсель придумал наказание пронзив его грудь ведьмовским клинком. Теперь только боль и разум, который будет терзать его день изо дня.

— За Давину, Диего, Тьерри, Джию, Ками и за юнца, которым я был. Того, кого ты когда-то звал сыном.

Теперь Ребекка может расслабиться, потому что он выжил и теперь может уйти вверяя их судьбу Хейли.

— Ник нашел способ остаться в живых. План сработал. Теперь твой черед, Хейли. Пусть его жертва будет не напрасной.

— Хорошо. Жди там. Я за тобой приду.

Больше ей не зачем плакать.

Больше ей не зачем жить.

Клаус Майклсон сыграл свою роль, был самим собой и предпочел остаться им в глазах тех кого любил, в глазах дочери.

Дорогая Хоуп! Я не знаю, когда ты найдешь это письмо. Тебе станет любопытно в детстве, или ты будешь подростком со своим мнением, или женщиной, у ног которой лежит весь мир. Я пишу, чтобы сказать, что люблю тебя, и объяснить, что в самый темный час для нашей семьи, я был призван, чтобы спасти моих братьев и сестер, и я так и сделал.

Пожалуйста, не оплакивайте меня, не терзайте себя за ту боль, что я терплю, я делаю так во имя тех, кого я люблю. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что буду далеко от тебя…

Будь хорошей для своей мамы. Я спокоен, потому что она защитит тебя. И я знаю, что она не успокоится, пока наша семья не будет вместе снова.

Моя жертва нужна, для того, чтобы ты могла спокойно жить. Чтобы ты смогла стать прекрасной дочерью. Пожалуйста, помни, что ты самое лучшее, что есть у нашей семьи. И мы сражались, чтобы защитить тебя. Ты есть и всегда будешь нашей Надеждой.

А дальше Майклсоны утратили, лишись способности дышать…

Утратили дыхание…

А дальше мир Фреи, где так тихо и нет боли, страданий…

Элайджа смотрит на свою руки и боль ушла вместе с укусом, вместе с жизнью. Он встает с деревянной скамейке, видит перед собой сестер, слышит голос младшего брата и тот вправду всегда был не сдержанным, но именно сейчас, Элайджа Майклсон счастлив видеть солнечный свет и слышать голос брата.

— Это не совсем то, чего я ожидал. Но, я полагаю, беднякам не приходится выбирать, - говорит Коул осматривая свой белый полувер.

— Я всегда мечтала о таком. Дом в далёкие от города,и только семья, - Фрея изо всех сил старается натянуть улыбку.

— Это творение принадлежит тебе или Никлаусу?-сказал Элайджа подойдя к Коулу и смотря на Фрею.

— Мы привязаны к нему заклинанием,которое Дания поддерживала во мне жизнь веками. Я погрузила нас в сон, пока Хейли ищет лекарство,- объясняет

— Ты создала палату охоты, -догадывается Элайджа.

— Немножко добавила к заклинанию-сказала Фрейя улыбаясь. — И мы сможем оставаться здесь до пробуждения.

А дальше Фрея берет за руку младшего брата, уводит ее в тень сада, ведь должны же они от мыслей того, что фактически они мертвы и лишились дыхания.

А дальше к горлу Элайджи Майклсона подступает ком, он теряет дар речи, не знает, что и сказать, ведь слезы его младшей сестры настолько реальные, как и боль, которую сейчас испытывает Клаус заточенный в стену с клинком в груди.

— Он знал. Ему пришлось стать якорем, для заклятия Фреи. Он спас нас.

Для Майклсонов настал их темный час, сегодня пророчество свершилось и семья пала.

Для Майклсонов настал тихий час длинною в пять лет.

========== Глава 72. Крылья. ==========

Ты снимаешь вечернее платье стоя лицом к стене,

И я вижу свежие шрамы на гладкой как бархат спине,

Мне хочется плакать от боли или забыться во сне,

Где твои крылья которые так нравились мне?

Где, твои крылья, которые нравились мне?

Где, твои крылья, которые нравились мне?

Мы все потеряли что-то, на этой безумной войне,

Кстати, где твои крылья? Которые нравились мне?

Мы погибнем без этих крыльев - которые нравились мне?

Наутилус Помпилиус - Крылья.

Очередной день.

Очередной закат после которого наступит рассвет.

Так ведь всегда происходит и будет происходить, только вот…

Яркий солнечный свет за окном, подарит новый день.

День умирает и вспышки солнца, напоминающие разводы крови в прозрачной воде, расползлись по небу. Жара, стоявшая в последние дни, чуть отступила и в воздухе пахло близостью грозы, что должна была даровать им всем облегчение.

Но дождя не будет или Фрея все же пожелала, чтобы дождь падал с небес.

Ребекка устало взглянула в небо, через окно в кухне: измученная, она готова поджечь травы, сад и весь дом, пустить кровь, чтобы ускориться, здесь время остановилось но она уже привлекла к себе нежеланное внимание старшей сестры, которая нарезала перец, для салата: подозрительные взгляды Фреи и Майклсон пришлось отойти от окна, отвести взгляд от Элайджи, который кажется разучился разговаривать, сидел на скамейке в саду целыми днями и вечерами, проклинал себя за все произошедшее с его семьей, думал, что совершил очередную глупость, а ведь Катерина была права и именно его решение привело ко всему этому : семья распалась, Клаус страдает, чтобы поддерживать их жизненные силы, Хоуп растет без отца.

Его решение запустил эффект домино.

Бесконечные мучения – это в порядке вещей, но они никогда не позволят друг другу умереть.

Бежать отсюда невозможно. Элайджа Майклсон не может быть рядом с братом в трудную минуту или прекратить его мучения.

Он не может быть с братом в трудную минуту.

Он не в силах выбраться от сюда и фактически Элайджа Майклсон мертв, а его тело запечатано в гробу.

Это ведь все не реальное : дом, сад, еда, кровь, напитки, комнаты, закат и рассвет, даже скамейка, на которой он сейчас сидит.

Все это не реальное, впрочем как и он.

Реальная привязанность к семье, брату, что продолжала ей рвать сердце, Элайджа осушает чашку чая, ставит ее на блюдце рядом с собой, поднимает голову к небу.

Неужели он задумался о морали, личному кодексу, что придерживался на протяжении столетий.

Умирает каждую минуту, что проживает в пустую.

За каждым восходом багровый закат.

Он ведь кровью связан со своей семьи и не может разорвать эту цепь.

Грустит?

Его разрывает чувства вины?

Если Элайджа пришел за Марселем, то неудивительно то, что Марсель пришел за его семье.

Марсель тот самый монстр грядущих дней. Монстр созданный их же семьей.

Монстр, который принес им погибель.

Если есть тот, за кем ты придешь, то есть те, которые придут за тобой.

Но жажда жизни и желание прожить еще один день, еще один час, были сильнее даже у такого монстра, как Элайджа Майклсон. Как и любовь оставалась сильнее ненависти и желания убить освободиться от нее.

Кол, у которого щемило сердце, желал что-то сказать брату и решился только спустя долгих месяцев, решился, сев с ним рядом, предварительно рукой сбросив на землю фарфоровую чашку с блюдцем.

И Элайджа тогда опустил голову, виновато глаза глядя на брата, в глазах которого ненависть так сильно сплелась с любовью, что нельзя было сказать, где начинается одно чувство и заканчивается другое.

— Боль такая реальная, даже в этом нереальном мире, да, дорогой братец. Давина ведь мертва по вине предков, меня, моей семьи, тех, кто не должен был допустить это. Знаешь, я был бы не против, если бы этот дом сгорел в огне.

— Я понимаю тебя, твою злобу из-за утраченной любви… Утраченного не вернуть…

— Так бы ты говорил, если бы я пришел за Кетрин? Так бы говорил, если бы я обрезал ее крылья, которые так нравились тебе и оставил бы шрамы на ее гладкой, бархатной кожи? Что с тобой, Элвйджа?

— Мы все что-то потеряли в той войне… Все…

— Ты был счастлив с ней, я видел это. Ты был счастлив, в отличие от этой волчицы, шлюшка Пирс стоила чего-то, потому что заставляла тебя жить…

— Прошу тебя, Коул…

— Нет, ты можешь сколько угодно спасать Ника, убеждать себя в то, что ты любишь Хейли, но это не так… Знаешь, я понял, что Кетрин была для тебя той женщиной, что и Давина для меня. Настоящей любовью. Давина не позволяла мне быть тем, кем я всегда являюсь, тоже самое Кетрин делала для тебя.

— И ты прав, Коул, но те крылья, Катерины, которые так нравились мне уже давно обрезали, ее белые крылья испачкались алой кровью, черной сажей. Тех крыльев уже нет… А я люблю ее, даже без тех крыльев, даже израненную, падшего ангела с черными крыльями.

— Любить ее ты ведь не перестал? Я прав… Я не знаю, как смогу жить в мире без Давины.

Так Элайджа Майклсон и не знал, зачем вся эта безумная война, жалкое существование, не знал, существует ли он без своего брата.

Глупо ведь доказывать, что сажа белая?

Глупо ведь Коул прав?

Где сейчас та, чьи крылья могли спасти его?

Мертва.

Любовь мертва.

— Коул, если будет шанс вернуть утраченную любовь, то сделай это и наплевать, какую цену придется заплатить… У тебя может быть и есть шанс на счастья, в отличие от меня… Прости меня, Коул… Ты ведь часть семьи, а я, сожалению веря в искупления Никлауса, столько раз подводил тебя, не был хорошим братом для тебя…

— Брат за брата… Дело ведь в принципах и традициях… Не нужно извиняться, Элайджа… Все мы совершали ошибки, а я ведь помню, как ты держал меня, когда Ник вгонял клинок в мое сердце, наверняка развлекался с личной шлюхой Пирс, когда я сгорел дотла в Мистик Фолс…

— Я рыдал на груди женщины, которую люблю, искал утешение, когда о смерти младшего брата… Может, я стал другим, изменился, наплевал на свои жизненные принципы и надеюсь, что ты выберешь иной жизненный путь и утра любви не сломает тебя окончательно, брат… Я сказал все…

— Брат…

Ребекка знала, что встретит братьев с улыбкой, ведь видела, как Элайджа ударил брата по плечу, потянулся навстречу и заключил в крепкие, братские объятья, надеясь, что хотя бы сейчас Коул многое переосмыслит и выберет любовь в ущерб семье.

Теперь все будет по другому.

Брат всегда остается братом.

Хотя, что может остановить Коула, если они вернуться к жизни. Он ведь никогда не был включен в клятву : « Всегда и на вечно.» Кол был исключен из этого списка, изгой семьи и что его остановит, если появится шанс на воссоединение с Давиной Клер. Он будет драться за любовь, а не за семью, даже если это путь предателя.

Дешевые семейные драмы.

Ребекки не нужно идти в кинотеатр, ведь каждый вечер, во время ужина она наблюдает одно и тоже : она помогает старшей сестре накрывать на стол, Кол выпивает очередной бокал виски, пока Элайджа подбрасывает паленье в камин, разжигает огонь, прежде, чем сесть за обеденный стол.

Ребекка и вправду устала от этого, сил нет играть в семью, даже ради Фреи. Сил нет, потому что ее брат пржертвовал собой, чтобы спасти их.

Ребекка Майклсон не привыкла молчать, но сказать сейчас абсолютно нечего. Только и остается язык прикусывать и давиться удручающей неопределенностью, что горло царапает. Все, Ребекка Майклсон погребена под в щепки разнесенных мечтаний и разбитого сердца и ей так хочется плакать от боли. Ее кажется, что и ее сердце, тонкими нитками и не заштопать. Она потеряла не только брата, но и возлюбленного. Хотя, Ребекка Майклсон потеряла Марселя давно. Потеряла, ведь Жерард предпочел власть любви.

Хочется кричать, обернуть этот стол, перебить посуду, плакать.

Но она не может, да у нее никто не спросит, чего она боится.

Сидят в двух метрах друг от друга, а словно по разные стороны пропасти бездонной. Пропасть, ведь каждый из них озабочен своими личными проблемами и сходят с ума по своему. Сделаешь шаг навстречу — погубишь всю эту вымышленную семейную идиллию и приблизишься к очередному личному концу. Очередная семейная стычка не приведет ни к чему хорошему. Остается только взглядами мучительно-острыми играть, как маленькие, еще ни в чем разбирающееся, не знающие тяжести и сложности жизни дети. А на душе все так же паршиво, пустота черная разрастается, разъедает. Когда все так изменилось: у нее появилось острое чувство вины и опротивело все вокруг, в этом мире, ей снятся мрачные, страшные сны, как будто она умерла.

Еще не сошла с ума.

Еще нужно держаться.

Ее не стало.

— Бекка, надеюсь с Марселем ты расстанешься, ведь это он укусил нас всем и мы теперь здесь, если конечно Ник не опередит и не убьет его, - язвит Кол, вставая из-за стола.

— Так лучше для нас, а Давина, бедная девочка, - пожимает плечами, как ни в чем не бывало. — Интересно, как ей там ее бедной, разорванной душе?

— Прекрати! – кричит, разбивает кулаки в кровь, о столешницу.

Фрея в кулачки сжимает пальцы и вздыхает тяжело. Самой страшно - идеальная семейная идиллия на глазах рушится, а она сделать ничего не может, только наблюдать, как ее личная Вавилонская башня с землей ровняется. Кол наивно думает, что правильно поступил, позлил сестру и развлек себя. Но такой интересный парадокс наблюдается у этой семьи : хоть вместе, хоть порознь — несчастны будут. Несчастны по своему. Каждый несчастен. Печальная история одной семьи без права счастливый конец.

— Прошу вас, - вмешивается Элайджа, а точнее угрожает пальцем сестре.

— Я ухожу в свою комнату, - встает, задевает Коула плечом и между прочем на его лице ухмылка, оборачивает стул направляясь к лестнице, но пройдя несколько ступенек останавливается. — А знаете, я ненавижу себя за то, Ник страдает, чтобы спасти нас – свою семью. Я виню себя за то, что мы не умерли.

Не сломалась, но растворилась на втором этаже, хлопнула деревянной дверью, да и каждый знает, понимает, но не говорит.

Ребекка Майклсон поставила точку.

Выдержит.

Сможет.

Майклсоны находятся в тихом одиночестве, лишь иногда пробелы, которые они должны были прожить в реальном мире, заполняя короткими ссорами и обидными словами, как ножи в спину летящими. Хоть какое-то взаимодействие — прогресс. Смотреть на величайшую семью «Первородных» больно: стараются расплести судьбы свои, а те только крепче сплетаются друг к другу, мол, мало помучились, еще немного страданий на них ливнем бесконечным обрушить надо.

Ребекка слышит, как по окну барабанит дождь, возможно это слезы Фреи. Она ведь не видит слез на глазах сестры. Фрея хрупкая и Элайджа не позволит сестре разбиться, останется рядом, усадит в кресло у камина, набросит на плечи теплый клетчатый плед и подаст сладкое какао с печеньем. Может поддержка и сладкое поможет ей прийти в себя.

— Мне это не понравилось и тебе придется принести извинения наше сестрам, - требует Элайджа.

— Заткнись, не твоего ума дело, такой правильный Элайджа, - грубо отвечает Кол, берет с каминной полки недопитую бутылку виски, как будто не видит в каком состоянии Фрея, что она вся дрожит, Колу наплевать и он выходит во двор, хлопая входной дверью.

Он ведь волен делать все, что вздумается. Верно?

Даже сидеть на бетонном крыльце под проливным дождем и пить виски.

Что ему стукнуло в мозг?

Виски ударило в его виски?

Виски или вина душит его душу?

Или его никто не понимает?

Ему бы стереть ластиком все воспоминания.

Не хочет понимать, что он любил, а теперь его сердце разбито, а внутри его что-то рвет, на куски, холодные пальцы сжимают стеклянную бутылку, подносит к губам, отпивает янтарную жидкость.

Семья всегда его не принимала, да и в клятву Коул не входит, к сожалению.

Встречи Майкосонов обычно заканчиваются расплывчатым разочарованием и горечью в горле, хрустальными слезами и кулаками разбитыми. И черно-белое кино это продолжаться будет, пока актеры не выдохнуться окончательно, не устанут грызться друг с другом или смиряться и будут улыбаться друг другу, обниматься и начнут с начала и будут семьей.

Долго еще им произносить заезженно-пресные фразы из тысячелетнего сценария повторять, тонуть и всплывать через силу. Не замечать предупредительных знаков, по кругу ходят, снова и снова предавать и прощать, сражаться бок о бок, терять и находить любовь, страдать, умирать, воскресать и играть главные роди в этой дешевой драме. Дешевой семейной драме.

Личной драме семье Майклсонов.

***

Кетрин Пирс боялась ветра : злого, холодного.

Один злой ветер уже унес ее счастье.

Другой унес ее в Ад.

Кетрин Пирс стала бояться открытых окон и высоких этажей, сильного ветра.

Боится и этого ветра, который ворвался в комнату и распахивает окна, черную дверь.

Сквозняк.

Прижата лицом к стене и на ней длинное черное платье, верх и рукава которого украшены тонким черным кружевом, а вот юбка в пол выволненена из высокачественного черного шелка.

Это точно конец, ей не выжить и этот ветер унесет ее.

Она боится, дрожит, стоит лицом к стене.

Это конец и ей так хочется плакать или забыть о боли в стене.

Ей не выжить без крыльев, которые так нравились Элайджи Майклсону?

А кстати, где же те крылья ангела, которые так нравились Элайджи Майклсону?

Погибнет без тех крыльев, которые так нравились ему?

Времени нет.

Однажды она поняла: не хватает чего-то.

В день, когда ветер ворвался в комнату.

Она поняла, что у нее нет за спиной тех крыльев, которые нравились Элайджи Майклсону и помогли бы ей выжить.

Она поняла, что испачкала белые крылья алой, тягучей кровью, в перьях грязь : черная, противная, липкая, тяжелая, тянущая на дно.

Она поняла, что крылья то черные.

Зря обманутые ей мужчины верили и говорили ей то, что она ангел сошедший с небес.

Ангела в ней видел и Элайджа Майклсон. Видел до того самого момента, пока не оставлял дорожку влажных поцелуев на ее тонкой шеи, ключице, снимал вечернее платье.

Ангела в ней видел и Элайджа Майклсон, пока не снял, не расстегнул молнию ее черного платье, которое упало на пол и не увидел свежие шрамы на ее нежной, бархатной кожи.

Не ангел.

Нет крыльев?

Где крылья, которые так ему нравились и которые так он любил, ценил?

Потеряла.

Отрезала, кричала от боли, оставила шрамы, только чтобы выжить и стать сильной.

Не ангел.

Потеряла крылья, только чтобы выжить.

Испачкала грязью и кровью белые крылья и теперь они не нужны ей, а значит Кетрин Пирс может их выбросить.

Падшим ангелам не положены крылья, если только черные, скорее вороньи.

Где крылья, которые так нравились Элайджи Майклсону?

Потеряла, лишилась в этой безумной войне за свою жизнь.

Потеряла, лишилась, но прежде исчачкала белые крылья грязью и кровью.

А где те крылья, которые так нравились Элайджи Майклсону?

Кетрин Пирс выбросила их на помойку, забыла о них.

Без тех крыльев, что так нравились ему, им не выжить.

Без тех крыльев, что так нравились ему они погибнут.

А где ее крылья?

Где ее крылья, которые так нравились Элайджи Майклсону.

Она сможет выжить, устоять против ветра только благодаря этим крыльям. Эти крылья все еще за ее спиной. Это не белые крылья, но черные крылья, которые помогают ей устоять против ветра.

Ветер утихает и Кетрин Пирс видит распахнутую чёрную дверь, белый коридор с множеством дверей вступив в коридор, она оказывается в своей привычной одежде, осматривает себя и эта одежда ей нравится больше : серая майка, черные узкие брюки, черная кожанка, украшения, несколько браслетов, серьги и замшевые ботинки на устойчивом каблуке.

Теперь у нее есть дела и она не боится, когда открывает одну дверей и проходит туда, оказывается в одном из воспоминаний Элайджи Майклсона.

Очередное воспоминание, она видит его : брючный костюм голубая рубашка идеальную обычно укладку, до блеска начищенные туфли.

Однажды Айя понял: что-то неправильно позволять кому-то так рвать себя на части, рвать на куски сердце и не понимать.

Вряд ли Элайджа Майклсон понимает, то что сейчас чувствует Айя.

В день, когда она желала освободиться и отпустить все чувства.

В день, когда тот, кого она любила приставил к ее груди пистолет.

Может, смерть это и есть ее искупление.

Смерть-все, что может сделать Элайджа Майклсон, чтобы избавить ее от себя.

Взгляд скользил с одной фигуры на фигуру афроамериканки, которая была одета в черный кожаный комплект; но Пирс не задерживала свой ни на ком ни мгновение.

— Элайджа…

Кетрин укоризненно прицокнула язычком, стала за спиной Майклсона, коснулась руками плеч первородного, но ее ведь нет здесь нет и она понимает, что достучаться до Элайджи не выйдет, просто отошла от него замолкла на пару секунд, посмотрела на женщину из глаз которой вот-вот польются слезы, но Айя ведь сильная и не позволит этому случиться.

Она понял: это разум Элайджи, его воспоминания за тысячу лет.

Она просто словно она оказалась зрителем дешевого телешоу или смотрит фильм.

Кончиками пальцев по курку, концентрируясь из последних сил, удерживая рвущиеся на свободу когти, смотря в глаза Айи, вот только руки дрожат и Майклсон опускает оружие.

Не смог бы лишить жизни ту, что так многое значила для него.

Пусто в груди.

Когда, это случилось? И почему?.. Как?.. Когда? Как он умудрился опустить оружие и не знал, что делать?

Время капает, как капли воды в незакрытом кране.

— Я была на твоей стороне, Элайджа. Все мы были готовы умереть за тебя. И чем ты отплатил? Предательством, бросив нас.

— Вы не были брошены. Ты не была покинута. Да, я подвел вас. За это я никогда не смогу простить себя….

— Если бы твоя жизнь была связана с человеком, который оставил тебя, несмотря на твою преданность, что бы ты выбрал, как не освобождение? Покончи с этим, Элайджа! Или я возьму этот пистолет и убью тебя! Чтобы наконец-то стать свободной.

Почему?

Черт, Пирс же все равно. Ей. Все. Равно.

Почему она смеется, глядя на Айю, которая преданна, верна своим принципам и любит.

Ничья.

Только Пирс смеется, готова упасть на пол от смеха, ведь Элайджа и ее, когда-то оставил ради семьи.

Только вот нужно сдерживать и Пирс шепчет ей на ухо.

— Милочка, не одна ты такая несчастная, пострадавшая, тебя бросили… Оу… Элайджа бросил тебя ради Клауса… Боже, куда ты… Просто уймись, хорошо? Он и меня оставил во имя и блага семьи… Клаус и эта братская связь – все, что дорого для него. Дешевая трагедия, а Элайджа Майклсон он не должен, слышишь, а я скажу, что он идиот и козел.

Так тихо, и острая палка протыкает грудь Айи. Пирс чувствует запах крови, оборачиваясь, ускоряясь, чтобы оказаться рядом с выходом из этого и продолжить гулять по разуму Элайджу.

Волчонок Хейли проткнула грудь Айи.

— Это куда милосерднее, чем судьба Джексона.

Джексона? Где-то Кетрин слышала это имя. Муж Хейли, который видимо пострадал по чей-то вине и не удивительно, что вина на этом была вина Маршалл.Пирс не спешит покидать комнату, смотрит, как напуган Элайджа, как смотрит на труп Айи с проколотой грудью.

— Ну куда же без волчонка Хейли. Она теперь что, убивает твоих бывших, Элайджа? Мозги Хейли только для этого нужны? Не могу…

Хочется смеяться от облегчения и растрепать кудрявые волосы, так красиво спускающие с ее плеч. Хейли теперь в этой семье делает всю грязную работу, если совесть Элайджи совесть не позволяет убивать тех, кто когда-то был дорог тебе. Хочется смеяться, но она просто уходит, закрывает за собой белую дверь.

Ну же, Кетрин Пирс… Не рада?

И тут же пройти в другую дверь.

Дверь, открыв которую она видит девушку стоявшую на дворе особняка Майклсонов, видит, как Клаус сдерживает Элайджу.

Но, Пирс ведь не может ничего сделать, разве что крикнуть Клаусу :

— Решил поиграть, Клаус?

Но, Джиа не может ничего сделать, только подчиниться, ведь бороться она не в силах.

Губы привычно кривятся едкой усмешкой, пока в груди сжимается что-то, давит, терзает, рвет изнутри, оставляя рваные раны, и привкус крови на языке туманит голову…

— Элайджа?

— Джиа, будь милой девочкой и сними защитное кольцо.

— Нет! Нет!

— Я не могу себя остановить.

Туманит голову, когда она видит, как девушка снимает кольцо и вскрикивает от боли, сгорает, догорает, как спичка. Кружится… все кружится перед глазами. Толи от воздуха заполненного гарью и едким серым дымом, или от криков брвтье Майклсонов, которые сцепились друг с другом, летят вниз по лестнице…

Опять Никлаус поступил так, как поступает всегда…

Видит, как Клаус без страха заглядывает в глаза, полыхающие багровой яростью, оскал клыков. Элайджа ведь попытался прижать его к кирпичной стене, сжать руки на горле, а Клаус зол, отбросил его на пол. Отбрасывает от себя.

— Это намек на легендарного зверя за Красной Дверью? Ну давай же братец — выпусти его — тихо произносит Клаус, предвкушающие прищурившись.

Элайджа будет сражаться и так быстро не простит брату этот поступок. Клаус знает, что Элайджа не простит его так быстро, пронзает грудь брата ведьмовским клинком.

Кетрин даже кажется, что кровавое пятно на его рубашке кажется симпатичным.

Только ветер и обгорелый труп, на который Пирс смотрит с сожалением.

— И вправду, бедная Джиа… Бедная, несчастная, труп…А знаешь, как бы я поступила на твоем месте? Я бы сбежала до того, как все это началось и выжила бы… Я всегда выживаю…

Ей и вправду жаль, но она должна идти, ведь есть еще множество дверей за которыми она не была.

Это и вправду становится интересной забавой.

— Заблудиться что ли? Заплутать между воспоминаний? Пожалуй, это интересная игра…

Узнаю тайны Элайджи, пока не заперта в той комнате…

Нескладное недоразумение, когда открыв очередную белую дверь Пирс видит себя. Замерла, обняла себя руками и всмотрелась в этот силуэт : такая живая, невинная, растрепанные волосы заплетённые в косички разбросаны по подушке, румянец на щеках, а на лице улыбка и видимо ей сниться, что-то хорошее. Хрустальные слезы, ведь она была когда-то такой, могла быть счастливой, где-то между Землей и небесами.

Ветер бьется в окно.

А где сейчас ее счастье?

Видит себя мирно спящую в постели, в хлопковой белой, до пят рубашке.

За окном ее спальни, свобода и пахнет прохладой, ночь вступила в свои законные права, а для Катерины ночь, вовсе приравнивается к концу света, во всю раздавалась песня цикад, голоса птиц, замковой стражи, блики светлячков, только услышав звуки, Петрова поняла, что почти весь день она провела взаперти, потому что так пожелал Никлаус, часами рассматривая полатно, на котором она была изображена.

Ветер рвется в окно.

В острых деталях и линиях читался характер художника: импульсивный и вспыльчивый, нетерпимый и яростный,тот, кто может пролить кровь, даже не думая о последствиях, и когда она кончиками пальцев осторожно прикоснулась к полотну, ей на мгновение показалось, словно она прочувствовала весь спектр эмоций, сложных и безумных, что так держал в себе этот художник, и настолько сильным был этот эмпатический мираж, что ее пробрало до дрожи и мурашек.

Но ее не столько занимал нрав художника, сколько другой вопрос: зачем Клаусу Майклсону, рисовать ее портрет?

Ей ведь не понятно, зачем Клаус стал ухаживать за ней, целовал руки, красиво говорил даже о свадьбе, но ей то казалось, что она безразлична ему.

Клаус будет счастлив только тогда, когда ее труп будет лежать у его ног, а волчья сущность будет освобождена и в тот момент он будет поистине счастлив.

Где ее счастье?

Катерина не знает или просто не видит. Она уверенна, в том, что Лорд Никлаус не ее счастье.

Погасив свечи она легла в постель и вспомнила вчерашний прием. На нем царила и абсолютная гармония, Никлаус был занят, наверное видимо очень интересной беседой с симпатичной белокурой женщиной, но говорить с придворными дамами ей было скучно от чего Катерина и решилась сбежать, никто не видел, как она поднялась в свою комнату.

Правда не видели?

Лорд Элайджа видел, правда не стал ее мешать. Видимо понимал, что здесь ей не по себе.

Вот только за она расплатилась, когда Клаус ворвался в ее комнату, которую желал разнести, обронил тяжелый подсвечник на пол, чем напугал ее, кричал, что она должна повиноваться ему и Катерина вправду готовилась к худшему, только вот Элайджа вмешался, встал между братом и плачущей Катериной. Все обошлось тем, что следующей день она провела в своей комнате, как натурщица для этого самого портрета.

Она смотрела на тень Лорда Никлауса, в руках которого была кисть испачканная кисть.

Она смотрела на его тень, пыталась что-то увидеть, увидеть свет. Ведь у каждой тени, есть свет.

У этой тени не было света.

Где ее счастье?

В детстве, в котором так оберегали ее невинность?

Детские годы, как и невинные игры с сестрой, испачканные босые ноги, игры с домашними животными, остались позади, и теперь она не боялась уже замка, понять, что : хозяин этих земель Лорд Никлаус и ее хозяин, возможен ей придется провести с ним всю свою жизнь и вернулся домой не выйдет и, вероятно, придется влиться в местное, знатное общество.

Правда, это ведь не счастье Пирс.

Ее счастье сейчас стоит рядом с ней, улыбается смотря на то, как она спит, проводит пальцами по ее лопаткам.

— Здесь должны быть крылья, Катерина… Крылья, которые я бы берег. Крылья, которые могут спасти нас обоих… Ты мое счастье, Катерина… Я найду способ спасти тебя и мы обретем счастье… Мы будем счастливы вместе, когда я сумею рассказать тебе правду и спасти… Я люблю тебя, Катерина и верю в то, что ты не отвергнешь меня, даже после всей лжи и тьмы, когда узнаешь о настоящем звере скрывающемся внутри меня…

Она ведь не слышала этого… Слышит только сейчас…

Она слышала другое. Слышала, когда проснулась от того, что ветер ворвался в комнату, ей было холодно.

Она не смогла уснуть и решила выйти в замковый коридор.

Замковые коридоры были именно такими, какими она себе их и представляла: каменные холодные стены, узкие окна и бесчисленное количество свечей. Здесь же были и старинные гравюры и даже гербы, на которых она видела витиеватую букву «М», но внимание ее захватили совсем не они, а совершенно другое, истинная жемчужина, что открылась ей за очередным поворотом: совершенно роскошная библиотека, которая, казалось, сошла в этот мир из ее фантазий.

Она была в этой библиотеке, что была рядом с ее комнатой, потому что Лорд Элайджа часто бывал в библиотеке, сидел у камина со свитком или книгой.

Но сейчас она увидела открытую дверь библиотеки и мужские тени.

Прижалась к холодной стене и закрыла рот руками. Узнала по голосам, что это Элайджа и

Тревор.

В камине весело трещал огонь.

Она не знала, сколько времени могла проводить между стеллажей, прижимая ладошки ко рту, чтобы ее восхищенные « Охи» не привлекли нежеланное внимание, слушала Элайджу, который рассказывал о редкой книги, о которой она даже и не слышала.

Сейчас она боялась. Вправду боялась выдать себя.

— Лорд, Элайджа, что вы здесь делаете? Никлаус запретил вам приближаться к комнате Катерины?

— Тревор, послушай, твоя слепая влюбленность не приведет ни к чему хорошему, потому что двойник умрет в полнолуние, а если ты попытаешься помешать, то Никлаус лично убьет тебя. Катерина никогда не будет с тобой… Она ничего не испытывает к тебе, потому что она испытывает чувства, ко мне и мы будем вместе в нашей вечности. Ты желаешь себе смерти? Своей смерти? Так я могу убить тебя прямо сейчас вырвав твое сердце, которое никогда не будет принадлежать Катерине…

Тревор, едва ли не подпрыгнув от испуга, сталкиваясь взглядом с мужчиной, чьи глаза удивили его своей жесткостью и которую Элайджа демонстрировал при каждом удобном случае.

Притягивает к себе Тревора, смотрит в глаза :

— Прошу прощения, — пролепетал первородный. — Ты не видел меня в комнате леди Катерины, у меня были дела в библиотеки. Все в порядке… Уходи…

— Все в порядке, — неожиданно мягко произнес он и поспешил уйти, исчезнуть в дворцовом коридоре.

И только когда она вернулась в свою комнату, пропуская между ушей расспросы служанки, которая обеспокоилась ее отсутствием , тольк вновь вспомнила о портрете и инициалах, в правом углу пергамента. Странное предвкушение щекочущим чувством заполнило ее грудь и этот страх, глаза Элайджи в которых таилась и невыносимая грусть, от которой ей хотелось плакать, и странная сила, от которой ее бросало в дрожь, хотела верить во что-то, в то, что этом мужчина ее счастье.

А счастье то, оказалось жестоким.

Ее счастье исчезло, закрыло дверь в ее комнату и проснулась она выходит не от холода, а хлопка и ветра, который впустил Элайджа.

Катерина думает, что они не вернутся с Болгарии, если кареты отправятся в путь. Она дрожащими руками хватает камень и бежит, уверенная в том, что ноги ее не подведут.

Кетрин бежит прямо в объятья смерти.

Бежит, ранет щеку, падает и поднимается с земли, не сдается, потому что она в полном одиночестве и рассчитывать может только на себя.

— Лучше вы умрете, чем я.

Она ведь обрекла Роуз и Тревора на верную погибель, да и себя впрочем. Ее настоящая семья отреклась от ее, у нее впереди должна была быть вся жизнь, а не хрустальные слезы.

Если не она, то кто спасет ее?

Она спасла себя засунув голову в петлю и обратившись в монстра?

А что слало с ее крыльями, которые так нравились Элайджи?

Где те крылья?

Она обрубила те крылья, потому что больше они не нужны ей.

Вместо крыльев свежие шрамы на гладкой кожи спины.

— Что ты наделала, Катерина?

Она слышит всего лишь спасла себя.

Ее всего лишь раздражает голос Тревора и она заканчивает обращение прокусив шею пожилой женщины.

Она всего лишь сбегает в ночь с порывом ветра.

Вечная беглянка.

Где теперь ее счастье?

Унесло ветром?

***

— Я найду ее даю свое слова.

— Если ты не найдешь ее, даю слова тебе конец…

Клаус смотрел на пламя в камине вспоминая слова брошенные в адрес брата. Он был в гневе, под глазами набухли черные венки, зрачки заполнились якро-желтым.

Он столько веков наблюдал за тем, как Элайджа предан ему и сделает все ради его, а сейчас знал, что на пути встала любовь, настоящая. Знал, что Элайджа вернется только без двойника.

— Она обратилась покончив с собой. Тревор помог ей. Я чуял ее кровь…

— Не лги мне, брат… Любовь сделала тебя слабым и наказание…

Элайджа ведь видит, как полотно в камине обращается в пепел.

Огонь обращает его счастье в пепел. Сглотнул тяжело просто отвел взгляд, убирая со лба прилипшие пряди волос. Не смог бы смотреть на то, как его счастье обращается в пепел. Пальцы дрогнули. Элайджа замер, мысленно рисуя способы, какими Никлаус будет пытать его, а гибрид знал, как причинить боль, заставить страдать любого члена его семьи, знал, что его укус доставит не просто дискомфорт, но погрузит в галлюцинации, сведут с ума и

Элайджа будет испытывать мучения на протяжении нескольких недель. Клаус не сдерживает на рвущегося на свободу волка, что уже не просто скулил — метался, скалился, низко рычал, угрожая.

Не сдерживается…

Низкий, рык, и Элайджа отшатывается. Доля секунды, меньше мгновения, и даже реакции Элайджи оказывается недостаточно, чтоб оттолкнуть, брата, который кусает его в запястье.

Элайджа вскрикивает от боли, закрывая руками лицо, падает на колени, а Клаус не думает, это инстинкты, потому что это наказание для его брата, касается плеча Элайджи и шепчет :

— Тише, а я посмотрю на твои мучения и это достойное наказание для тебя? Ты ведь желал был счастливым брат, но ты никогда не познаешь и минуты счастья.

Отводит руки осторожно, помня о своих принципах. Клаус живет только по своим законам.

Элайджа смотрит из-под пальцев испуганно и растерянно. Приоткрывает свои чуть губы, думать, не получается, не соображает совсем. На лице выступают капли пота.

Это его наказание.

А где его счастье?

Что со Кетрин происходит, когда она увидела все это?

Кричит, бросилась к Элайджи села на колени, обняла, попыталась прижить к своей груди и ее слезы из-за осознания, что он страдает по ее вине. Все это ее вина.

— Элайджа, я рядом… Это не убьет тебя, я ведь знаю…

Хотя какая разница, если он, не слышит ее, не видит, не ощущает ее тепло.

А где их счастье?

А где ее крылья, которые могли спасти их?

========== Глава 73. Нож в сердце или спину? ==========

Кетрин Пирс зубами скрипит, чувствует металлический привкус крови на губах, смешанный с ее солоноватыми слезами. Ее тело, словно не слушает ее, да и зачем она вообще зашла в эту белую дверь. Будто растворилось в этом мире состоявшим целиком из его воспоминаний. Кетрин Пирс ненавидит этот мир без него.

Ненавидит себя.

Зачем она вообще зашла в эту белую дверь?

Зачем взглянула на постель?

***

— Скажи хоть что-то. Прошу, брат…

Последние слова Ребекки казались такими холодными. Сквозящими. Чувство, будто прислушаешься и навсегда потеряешь слух. А она резала себе по сердцу, наблюдая за мучениями своего родного брата, сидеть на его постели, вытирать холодный пот и желание провалиться сквозь землю на каждом последующем крике Элайджи. Она боялась за него.

— Ник, может, хватит? Прошло уже четыре месяца.

Она обращается к брату, который стоит в дверном проеме, ухмыляется в своей привычном манере, видя слезы сестры.Ее слезы катятся по щекам, а Элайджа держится из последних сил, чтобы не закричать и не испугать сестру. Чтобы не извиниться в тысячный раз не за что он сотворил во имя любви, за то, что позволил бежать и обратиться в монстра, за то, что убил ее и ее человечность, за то, что лгал.

Режет. Душит.

Элайджа хочет сказать хоть что-то. Но Ребекка, утирает слезы рукавом платья.

Больно. Снова.

Снова видит ее образ.

Видит, как ее образ исчезает, растворяется в тумане.

— Катерина!

Он бежит к ней, тянет руки, а она исчезает в этом густом тумане и ему так страшно, не может заглянуть за эту грань.

В этом тумане он не видит даже всего.

Все.

— Катерина!

Он не может бежать и видеть что-то в этом густом тумане.

Ребекка не верит, что Клаус допустит ее смерти или смерти ее брата.

Где сейчас душа ее брата? Где милосердие Клауса? Где разум Элайджи? Где была душа ее брата, теперь пустует свободное место. Ребекки хочет кричать, вслед за старшим братом: « Пожалуйста, заберите боль. Сколько можно мучить? Сколько страдать?». Но знает, что никто не откликнется, ведь Клаус не знает милосердия. Всем плевать на то, что сейчас испытывает и видит ее старший брат. Было и плевать сейчас. Боль не уйдет. Элайджа ушел вглубь своего разума, сжимает в своих руках белокурые локоны сестры.

— Катерина!

Эмоций нет.

Слез нет.

Не может успокоится.

А что она может сделать сейчас? Как призвать к милосердию Клауса.

— Ник, прошу, прекрати все это! Сколько можно? Прошло столько времени!

— Нет, но сегодня я проявил милосердие…. Сегодня я поменял руку… Наказание Элайджи стоит проступка, Ребекка…

— Почему? Почему ты думаешь так? К чему готовится? К тому, что и меня обречешь на такую судьбу? Почему ты так поступаешь с Элайджей, который всегда был на твоей стороне Он не виноват, что двойник сбежал. Он не хотел тебя обрекать на такие мучения на протяжении всех этих месяцев, когда ты вернулся с Болгарии!

— Я мог разрушить проклятие, Ребекка! Я мог освободиться! Я мог вернуть свою силу, если бы не любовь Элайджи к двойнику. Я зол! Я убивал людей вырезая целыми деревнями! Если бы я был так важен нашему брату, он бы сейчас не выкрикивал имя этой « Катерины », которую я убью, как только она только прекратит бежать… От меня не скрыться… Я убью ее и Элайджа будет собирать ее части по миру. Даю тебе слова, сестра.

Показывать себя, свою эгоистичность и самоуверенность — дело необдуманное, но в гневе Клаус Майклсон не ставит разум на первое место. Ребекка видит его вены под глазами и чуть ли вскрикивает, зажмуривается, но рядом с ней брат и если нужно будет, то она готова бежать от другого брата даже в этой пышной юбке, с Элайджей, в организме которого яд оборотня. Заглушает боль. В его глазах, налитых кровью и ярко-желтыми зрачками, он — искусство. Клаус Майклсон ценит искусство, в нем есть талант к рисованию.

Искусство мучить и убивать. Прекрасное и многогранное. Клаус шипит, когда чувствует, как рушится его картина мучений брата. Как глаза сестры наполняются слезами, и неужели до его ушей доходит беззвучный стон боли брата и скрежет, всхлип сестры.

Он убил Катерину ещё тогда своей любовью.

Он убил, и будет убивать себя этой любовью.

Он должен вымолить прощения брата и отречься от любви, во блага семьи.

Ведь его брат так долго ждал, чтобы освободить сущность волка, а Элайджа подвел его, отпустив Катерину, свою любовь. Он обрек Катерину на верную гибель и плевать теперь чью руки это будут: его или Никлауса.

И он скребется, словно маленький щенок, не зная, чего хочет, как выбраться из этого лабиринта боли, как догнать ее и завершить эту игру. Завершить: поймав и убив.

Завершить: пощадив и коснуться своими губами ее мягких губ. Корчится от боли на постели. Надеется, что что-то физическое сменит душевные страдания и галлюцинации. Но разрывается ее морально. Элайджа Майклсон кричит, ее крик слышен в дворцовых коридорах. Ребекка прижимает брата к себе и шепчет, что нужно успокоится, прикладывает ко лбу смоченную ледяной водой. Но успокоится Элайджа не может, ведь его разрывает изнутри. Когда по твоим венам течет яд оборотня и добирается до сердце Элайджа просто теряет сознание на глазах и без того заплаканной и напуганной сестры, что и Клаус в долю секунды оказывается рядом с постелью брата.

Она не подпускает его к себе, шипит, обнажает клыки и велит убираться.

— Убирайся! Убирайся! Я видеть тебе не желаю, Клаус и не удивляйся, если не найдешь нас здесь с наступлением рассвета. Я ненавижу тебя! Гори в Аду! Слышишь? Гори в Аду, Ник!

— Ты не сможешь уйти, Ребекка…

А потом Клаус хлопает дверью и идёт на охотку. Он надеется, что станет легче, что боль уйдёт и что у сестры не хватит сил забрать измученного Элайджу и уйти вместе с ним. Но боль лишь усиливается с каждым по лесу, где он чует кровь, слышит шорохи, звуки и пение птиц. Пелена из слез ослепляют. Он подверг такому наказанию своего брата, только потому, что тот позволил себе любить. Он подверг его такому страшному наказанию и если Элайджа и простит его, что было всегда, то никогда не сможет вернуть утраченную любовь, быть с Катериной, заботится, чувствовать и любить, а боль из сердца не исчезает, нанося огромные рубцы. Элайджа будет помнить, и искать Катерину, попытается возненавидеть брата за укусы оборотня на его шее, руках. Укусы, которые тот оставлял, на протяжении всего этого времени. Награждал новым, как только старый затягивался, свято веря в то, что это послужит Элайджи уроком. Боль не исчезнет, и шрамы останутся, обида и ненависть останутся, не зарубцуются в сердце Элайджи, только Клаус Майклсон слишком поздно понимает слишком поздно, ведь его рассудок был затуманен гневом.

Слишком поздно Ребекка Майклсон опускает голову, соприкасается с холодным лбом Элайджи и говорит то, что должна была сказать давно:

— Элайджа, Нику не нужно будет убивать ту женщину, потому что я сама убью ее. Я ненавижу ее сильнее его. Я убью ее толь за то, что она подвергла тебя таким мучением, брат… Той женщине нужно будет бояться меня. Она ответит за все, и даже ты меня не остановишь. Я ненавижу ее.

***

В игре, где жизнь, не стоит ни цента, нужно сражаться только за себя и свою душу.

Кетнин Пирс знает, что в шахматной партии даже пешка может решить исход партии. Нужно лишь вдумчиво распоряжаться своими ресурсами и умело манипулировать соперником. Манипулятор, властная стерва, которая сейчас играет, черными, оценивает противника по другую сторону шахматной доски. Он улыбается её непосредственности и приходит в восторг от того, как смело и дерзко она встречает его взгляд.

Её, наверняка, называют безрассудной, но все они глупцы, если не видят потенциала за густыми карими глазами. Она быстро научилась выживать и играть в игры без правил. Она лично научилась быть бойцом, мастером своего дела.

Ему всего лишь нужно первому сломать ее, оставить на своей стороне и проглотить ее душу.

Ее нужно сломать, показать то, что может вывести ее из себя.

Кад посмотрит на то, как она отреагирует на счастливую улыбку Керолайн Форбс, когда та, находит бархатную черную коробочку с обручальным кольцом. Стефан Сальваторе решил провести остаток своей вечности с той, что всегда была рядом поддерживала, с лучшем другом.

Он пришел к этому решению.

Он радуется, когда сжимает ее руки в своих, удивленная Керолайн смотрит ему в глаза, искренне улыбается ему. Они стоят рядом друг с другом и этот особый момент они должны разделить только на двоих. Счастье ведь должно быть тайным, тихим и только так ее можно удержать.

— Керолайн Элизабет Форбс, окажешь ли ты мне честь, надев это обручальное кольцо, как знак моей любви…

— Слишком много слов, давай ближе к делу!

— Я прошу тебя стать моей женой. Ты согласна?

— Да.

Неужели Керолайн Форбс дожила до того момента, стала единственной и рядом с тем, человеком, который стал ее судьбой.

Неужели она счастлива, заглядывает в глаза Стефану, когда тот касается своими руками ее лица, касается губ теперь уже своей невесты.

Неужели они теперь станут семьей, настоящей, сильной, крепкой.

Неужели и у Керолайн Форбс есть права на счастье, после всего пережитого.

Неужели Керолайн Форбс будет планировать свадьбу мечты в июне.

— Попрощайся со своей королевской короной, — с нескрываемым удовольствием оглашает

Кад, словно сбивая ее черную фигурку своей белой.

Сколько можно ее испытывать, терзать.

Терзать тем, что тот с кем она желала быть, узнать каково это быть любимым Стефаном Сальваторе.

Но она ему не нужна.

Зачем он показывает это ей? Унизить, вогнать в отчаяние?

Разбить?

Думать запрещено, ведь он просчитает ее шаг и Кетрин Пирс только подтолкнет себя к пропасти.

— Иногда нужно принести в жертву нечто ценное, чтобы выиграть, Кад. Шах и мат.

Быстро.

Отходит со своего места, гневно сверкая глазами-угольками, и сам Дьявол улыбается её вспышке гнева. Почти режет взглядом яркостью своей Сальваторе и Форбс.

Все же Кетрин Пирс одиночка.

Она всё ещё пыхтит себе под нос, словно изучая шахматную доску, чтобы найти свой просчёт и сделать следующей шаг. Пирс взрывается смехом, когда точно знает, что сметет фигуры, опрокинет доску на пол.

— Идиотская игра!

Руки не трясутся, когда та пробивает рукой грудную клетку Сальваторе, вырывает сердце и видит, как ее любовь погибает на ее глазах, пошатывается Керолайн, кричит, падает на колени, а Кетрин Пирс опускается вслед за ней.

Так нужно было.

Нужно было взять на себя этот груз.

Нужно было бросить к ногам испуганной Керолайн окровавленное сердце Стефана Сальваторе, испачкать бриллиант на кольце кровью.

Неужели так бывает?

Неужели можно лишить счастье за несколько секунд?

Неужели можно так ухмыляться, смеяться и шептать: — Со свадьбой, блондиночка. Считай, это моим свадебным подарком. Я же обещала, что будет весело.

— Правда? Ты сделала это — глаза самого Дьявола комично распахиваются, и Кетрин знает, что добыча почти попала в ее сети.

Она сумеет превратиться из испуганного зверька, которого могут убить, проглотить душу и уничтожить навсегда, в хищника, зверя, который имеет зубы и может сам любого проглотить, перегрызть острыми клыками и чувствует страх жертвы.

Кетрин Пирс совсем не пешка в этой игре.

— Ты идиот, если думал, что после того, как Стефан проткнул мой живот, и я умерла, он занимает какое-то особое место в моем сердце… Даже если я и любила столько веков Сальваторе, то сейчас чаша весов перевесила в сторону ненависти… Все вы мужчины одинаковые… Этого ты прочесть не смог? Я ненавижу его и не отказалась бы убить его в реальности…

— Тогда, как насчет того, кто вонзил нож в тебе в самое сердце?

Хватает за руки, а Кетрин вздрагивает от неожиданности, закрывает глаза.

Всего доля секунды, а ей кажется, что она умерла тысячу раз и столько же воскресла и главное в этой игре не заплакать и не закричать от боли. Взять себя в руки и открыть глаза, понять что они находятся в темном коридоре, какого-то особняка, а Кад словно приглашает пройти ее в одну из комнат, открывает светло-коричневую деревянную, но Кетрин стоит в пороге, не решаясь пройти в эту дверь.

До королевы пока не дотягивает.

Дьявол знает ее самый страшный секрет и страх.

Душа Кетрин Пирс, испорчена шрамами, кровоточащими ранами, оставалось несломленной перед теми, кого она ненавидела, но стала открытым полотном для тех, кого она любила.

Белое полотно испачкали красным и черным.

Не сломалась.

Ведь тем, кто становился частью неё души, Пирс открывала душу, не всем, но все же были особенные, те, кто видели ее обнаженную душу с россыпью царапин, спрятанную за сотнями щитов. Кетрин старалась быть сильной и не подпускать людей близко к себе, но, порой, это было невозможно. И именно те, кто получал ключи от сердца и души, причинял самые тяжелые увечья, вгонял нож в сердце.

В ее глазах свет. Тот самый свет, что заставляет замереть и смотреть на спящую Хейли, с которой провел прошлую ночь. От это света в животе появляется непонятное чувство. И это самое чувство не дает отвести от нее взгляд, заставляя появляться в голове разные, самые странный. И, возможно, сейчас она не такая уж и светлая, не такая бескорыстная и совсем не спасительница, но от этого хочется оберегать ее еще больше. Почему? Я понимаю как ей бывает больно. Я сам через это прошел. И не смотря на свою природу человека, что готов убить даже невинного, я не желаю, чтобы подобное чувствовал хоть кто-то, а уж тем более — она. Та, в чьих глазах я вижу свет.

— Несмотря на то, что мы сделали. И кого только не потеряли. Мы все еще вместе, ты не один.

Ее пылкие, мягкие губы коснулись его. Они огонь, неукротимый пожар. Эладжа дотронулся до ее руки, коснулся губами нежкой кожи и Маршалл, и она почувствовала знакомую дрожь. С каких это пор он вновь сводит Хейли с ума? С ума сходит и Кетрин, которую сейчас уничтожает ненависть, огонь сжигает ее.

Как вышло так, что Хейли Маршалл вместо Кетрин Пирс?

Как вышло так, что Хейли Маршалл в одной постели с ним, вместо Кетрин Пирс?

Как вышло, что губы Хейли касаются его губ?

Как вышло, что Хейли с ним, вместо Кетрин.

Их губы снова соединились в пламенном поцелуе, обжигающим изнутри. Сейчас они сгорят в объятиях друг друга, позабыв обо всём на свете. Им не нужен никто. Лишь этот огонёк, который разгорелся внутри каждого.

И плевать, что будет дальше.

С Хейли Элайджа и весь мир подождёт…

Злой рок или самый страшный кошмар Кетрин Пирс.

Кошмар, что она собственно ручно разбила свое счастье и не просто устроила счастье своего злейшего врага — Никлауса Майклсона, у которого сейчас прекрасная дочь, но и

Хейли, которая узнала всю правду, то, что она происходит из королевского клана оборотней, похоже отлично вписалась в семью Майклсонов или нашла ту семью, на фоне которой выглядит белой, что ее руки не испачканы кровью, даже после всего того, что

Хейли Маршалл делала во имя поисков своей настоящей семьи. Она не только узнала правду, обрела семью, но и нашла свою любовь.

Не просто нашла любовь, но этой любовью оказался Элайджа Майклсон.

Эмоций нет, убрала, отодвинула на задний план и осталась только злость.

Хочется закрыться, тишины, чтобы никто не видел и не слышал.

Может и сломалась?

Может ей страшно видеть, как руки Хейли касаются лица Элайджи, как она своими руками обнимает его лицо, ее губы накрывают его губы.

Может ей страшно?

Страхи — это якорь, который тянет нас вниз.

Страх, а Кад питается этим страхом, усмехается над ее слезами, ощущает ее страх, того, что тот, кого она любит не с ней.

Если ее уничтожит ненависть, то Кад получит ее душу.

За что?

Якорь утянет ее на дно, затонет, зароется в морской ил, ноги запутаются в водорослях и

уже никогда не выплыве.

Выплыть, не пойти на дно и сражаться до конца.

Сходит с ума.

Неужели ревность сжигает изнутри Кетрин Пирс.

— Хватит этого дешевого цирка, Кад.

Знает, что Элайджа не простит ее.

Ничто не идёт так, как планировал Кад.

Всё рушится.

Он ведь планировал, что от этой боли Кетрин Пирс не скроется.

Ветер врывается в комнату сквозь открытое окно.

Не простит Кетрин, которая, смеется, прожигает их своим взглядом, а напуганная Хейли прижимает к своей груди одеяло, прикрывается.

— Элайджа, как эта психически нездоровая стерва оказалась в твоей комнате? Как она вообще оказалась в Новом Орлеане?

— Я помешала вам, голубки? Простите… Я здесь, чтобы кое-что исправить… Я преподам вам укор… Хороший урок…

Исправить: схватив Хейли за руку, потащила за собой и наплевать на то, что Маршалл сильнее ее, что ее укус может стать смертельным для Кетрин, что ее зрачки наполняются ядовито-желтым.

Плевать, ведь Элайджа не хотел терять её.

Плевать, что Хейли сильнее, ведь не всегда победу одерживает тот, кто сильнее.

Плевать, ведь ей осталось решить голова или сердце?

Хейли не скроется от нее, даже, если отбросила ее к стене, а та вновь попытается напасть оттолкнув Элайджу, который попытался сдержать ее. Элайджа: ее сила и слабость.

Сейчас не станет ее слабостью.

Сейчас Кетрин нужно только решить: голова или сердце.

Сейчас она вновь попытается напасть на Хейли, вдавить ее в стену, сломав кости рук,

чтобы Маршалл не смогла ничего сделать, ну кроме того, чтобы кричать от боли.

Сходит с ума.

Готова проиграть. Ведь только будучи готовыми проиграть, вы станете бесстрашными.

Кетрин всегда была трусливой, боялась: Клауса, себя, быть раскрытой.

Сейчас наплевать.

Кетрин Пирс наплевать. На всех, кроме себя.

Сейчас не принадлежит самой себе, а Элайджа не простит ее.

— Кет…рин… Стой, — прохрипела Маршалл, чувствуя, как пробив грудную клетку держит в своих руках ее бьющееся, но мертвое сердце, пытается её остановить, но не сможет вырваться. — Я люблю тебя, Элайджа и ты знаешь это лучше, чем я, — прошептала она на выдохе, смотря в глаза Майклсона, который сумел подняться на ноги.

— Катерина, если ты сделаешь это, даю слова, что погибнешь от моих рук, ты не скроешься от меня, моего гнева, — грозит Майклсон, сводит брови, смотря на нее.

— Слишком поздно, Элайджа и прощайся с волчицей, — уверенно говорит брюнетка. — Я никогда не даю второго шанса.

Хейли безжизненно скатилась вниз по стене, тело моментально приобрело сероватый оттенок, покрылась венами. Кетрин на секунду задержала взгляд на лице испуганного, Элайджи из уст которого вырвался звериный крик, когда он увидел окровавленное сердце Хейли в руках Пирс, видит, как с рук Кетрин, на пол стекает темно-алая кровь Хейли.

Ему стало страшно.

Кетрин не жалела.

Кетрин больше не интересует жизнь и чувства к Элайджи Майклсона, ведь на другой чаше весов ее собственная душа и жизнь.

Видит Бог, Элайджа Майклсон никогда не хотел причинить ей боль. Боль той, которую любит.

Схватить за горло, не скрывать своей злобы.

Пирс знает его следующей шаг. Знает, роняет из рук сердце волчицы. Знает, что вскоре ее вырванное сердце будет валяться рядом с сердцем Хейли.

Биться до последнего.

Он плачет, но должен похоронить Катерину за то, что она сделала с Хейли.

Элайджа сделал всё возможное, чтобы Хейли осталась с ним, чтобы удержать её рядом, чтобы позволить себе любить и открыть сердце для Хейли… Думаю, с самого начала Элайджа понимал, что они обречены, а Кетрин обрекла Хейли на смерть, вырвала ее сердце. Но когда Кетрин ускользала вновь, он бежал за ней, так быстро, как только мог, пытался поймать её и хватался за напрасные надежды.

Зря. У них не было будущего, с Катериной, впоследствии нож в сердце, но Кетрин ведь из тех, кто втыкает нож в спину.

Хейли всегда была гордой, независимой, сильной, неспособной подчиниться. Однако есть та, которую она боялась, та, которая в последствии отняла ее жизнь.

И она ушла.

Элайджа безумен в стремлении отплатить Кетрин Пирс той же монетой.

Его взгляд, она видит их тени, которые отражаются на стене.

Он не знает, зачем она к нему?

Зачем явилась и отняла его любовь?

Лучше бы она ушла и не являлась, ведь сейчас Элайджа будет вынужден отнять ее жизнь, вырвать сердце.

Пирс поставила точку, не говоря ничего, просто руки опустились на его шею. Окончательно и бесповоротно дала понять, какое решение приняла. Элайджа стоит к ней вплотную, но больше не уверен, что сделал всё или что вообще бежал когда-либо достаточно быстро, чтобы оставаться рядом с этой женщиной, просчитать ее следующей шаг.

Это конец, сказала она, и она имела это в виду.

Ничто не идёт так, как планировал Кад.

Всё рушится.

Люди прощаются.

Кетрин прощается с ним, ломает его шею и теперь уже тело Элайджи лежит с сердцем Хейли, переступает через тело, приподнимает подбородок, смотря в глаза Каду. Она видит проигрыш. Его личный проигрыш женщине.

Этого он просчитать не мог.

Не смог просчитать то, что в этой игре она не пешка, но и не королева.

А что дальше?

Что будет с Элайджей Майлсоном?

Вечером улицы Нового Орлеана наполняются народом. У людей отсутствует инстинкт самосохранения. Это всегда удивляло Майклсона, который сейчас идет, по главной улице города, убрав руки в карманы брюк и неотрывно смотря перед собой. В этом человеке трудно узнать всегда непоколебимого и спокойного Древнего вампира, — Элайджа Майклсон, дамы и господа.

Разбитый и убитый горем Элайджа Майклсон.

Сейчас его не волнует абсолютно ничего: ни порванный местами костюм, ни кровь прошлой жертвы, когда он очнулся и понял, что кошмар стал реальностью, а Катерина убила Хейли и любовь окончательно, сбежала, которой перепачкано лицо и руки. Есть только он и мысли, складывающиеся в голове в непонятные комбинации.

Мысли о Хейли.

Мысли о племяннице.

Мысли о том, где он будет искать ее и каким способом убьет ту, которая вытащила вогнанный им нож в ее сердце и сумела вогнать этот самый нож ему в спину.

У него могло быть все, но он упустил этот шанс. Он не смог спасти девушку, что вновь заставила его ледяное сердце чувствовать. Хейли Маршалл умерла на его глазах, от рук возлюбленной.

Элайджа ведь сам дал нож в руки Катерине, и она воспользовалась этим самым ножом, чтобы ему было больно.

Почему он всегда теряет тех, кого любит? Это семейное? Это наказание Майклсонов? Обращать все, что они любят в пепел? Татия, Селест, Мерлин, неизбежная смерть Катерины, а теперь еще и она, женщина его брата, женщина, которая родила ему племянницу, женщина с которой он мог быть счастлив, даже если эти чувства запретны, но взамен Катерина забрала ее. Это карма или наказание за тысячелетнюю пустую жизнь?

Это просто очередной урок, очередная заповедь на его пути. Пути, который будет продолжаться вечно. Всегда и навсегда.

Что можно сделать бессмертным?

У Элайджи вновь осталось только семья, которая теперь обязана объединиться. И он это понимает. Но понимают ли Никлаус и Ребекка? Элайджа не знал ответа. Он просто краем глаза увидел племянницу на руках брата и улыбку сестры, которая стояла рядом. И этого было достаточно, чтобы вновь начать верить.

Верить в силу семьи и отмщения.

Сегодня его сердце разбито, а желание существовать отсутствует. Но это, пожалуй, только сегодня. Завтра он снова будет непоколебимым Элайджей в дорогом костюме. Он купит роскошный букет алых роз, тем самых ало-черных, что так любила Катерина. Именно любила ведь для Элайджи Майклсона в могиле покоятся двое. Он пойдет на могилу Хейли Маршалл, будет стоять и молчать. Затем он вернется в дом, где все будет напоминать о ней, но отгонит мысли и лишь улыбнется, увидев Фрею с Хоуп на руках. Все худшее еще впереди, но Хоуп Майклсон, та, ради которой стоит сражаться и проливать кровь. Она дочь Никлауса Майклсона и Хейли Маршалл, смелости которой можно позавидовать, а судьбе посочувствовать.

Ему можно посочувствовать.

Самому Дьяволу, Каду можно посочувствовать, его растерянному взгляду, осознанию того, что она проиграл женщине, которая сильнее, которая всегда сражается и будет сражаться за свою жизнь. Кад ведь создатель всего того, что она видела.

Все это существовало, пока она верила, но Кетрин открывает глаза, стоит напротив Када, хватает его за воротник серой рубашке, притягивает к себе, шепчет на ухо и оставляет невесомый поцелуй на его щеке. Такой ее стоит бояться и даже он вздрагивает, когда сталкивается с ней взглядом.

— Думаю, у нас есть победитель…

Женщина, которая смогла скрыть свои секреты и намерения. Женщина, чей секрет не узнал сам Дьявол и сейчас только касается щеки, на которой она оставила поцелуй, смотрит вслед. Смотрит, как та растворяется во тьме.

Она победила его.

Он побежденный и обязан сдержать свое слова.

Что в итоге побеждает: любовь, ненависть, желание жить?

Теперь она готова.

Теперь она из пешки обратилась в королеву.

Шахматной партии пришел конец.

Конец игре.

========== Глава 74. Вперед в прошлое. ==========

Я так оцепенел, что больше не чувствую, что ты здесь.

Я так устал, я стал понимать гораздо больше.

Я становлюсь таким. Всё, чего я хочу –

Быть больше похожим на себя и меньше – на тебя.

Linkin Park - Numb.

Жизнь в загородном доме мечты Фреи совершенно иная и ненастоящая. Здесь все ненастоящее : пища, кровь, огонь в камине, питье, солнце, улыбки и обязательные семейные завтраки, обеды и ужины.

Настоящие здесь только семейные ссоры.

Элайджи нравится уединяться, сидеть в одиночестве на скамейке в саду думать о чет-то и пить горячий чай.

Фрее нравится выходить на балкон ранним утром. Улыбается так задумчиво, всё ещё жмурясь, когда солнце слепит ее. Ей нравится говорить обо всем с сестрой, смеяться вместе с Ребеккой стоя на балконе или готовить обо всем, подбирать одежду.

Колу нравится пить виски и винить себя в случившемся с Давиной.

Здесь все ненастоящее: пища, кровь, огонь в камине, питье, солнце, улыбки и обязательные семейные завтраки, обеды и ужины.

Настоящие здесь только семейные ссоры.

Элайджи нравится уединяться, сидеть в одиночестве на скамейке в саду думать о чет-то и пить горячий чай.

Фрее нравится выходить на балкон ранним утром. Улыбается так задумчиво, всё ещё жмурясь, когда солнце слепит ее. Ей нравится говорить обо всем с сестрой, смеяться вместе с Ребеккой стоя на балконе или готовить обо всем, подбирать одежду.

Колу нравится пить виски и винить себя в случившемся с Давиной.

Жизнь в загородном доме мечты Фреи совершенно иная и ненастоящая.

Завтрак обед и ужин обязательно вместе. Сидят за столом и сперва ждут, пока соберутся все вместе, когда Элайджа вернётся с сада, Коул отложит бутылку бурбона, вина или виски, а Ребекка тянет обиженно губы, мол, хватит уже изображать страдальца, не отпускает, держит, ковыряясь вилкой и болтает без умолку. Что-то о том, что у Фреи талант к кулинарии или о том, что Ник страдает, чтобы поддерживать их жизненную силу.

Жизнь в мире Фрем совершенно иная.

Возможно, похожая не семейную идиллию.

Полная каких-то слишком ярких эмоций, от которых Кол давно сошёл бы с ума. В одиночестве. Например, когда он играет в шахматы с Элайджей или когда он выходит к нему в сад, добавляет в чай алкоголь и рассказывает о том, как потерял Давину, надеется на их воссоединение, находит поддержку и понимание в лице старшего брата, который тоже утратил свою любовь, по своей глупости, а теперь пытается заменить одну любовь другой, но это ведь невозможно. Элайджу может выслушать и понять только Коул. Элайджа испытывает вину, давно задохнулся бы, умер, рехнулся, слетел со всех возможных катушек, если не младший брат, который подвигается ближе и добавляет алкоголь в горячий чай. Младший брат, который никогда не чувствовал себя частью семьи, был предан и заколот столько раз находит поддержку и понимание, опору в лице Элайджи.

Кол откровенно сходит с ума из-за всего происходящего, того, что случилось с Давиной.

Не везло.

Вспоминает ее.

Безумства.

Не привыкнет, если она больше никогда не придет.

Жизнь с семьей совершенно иная.

Полная понимая и поддержки со стороны старшего брата, как и должно быть.

Только вот он сделал больно Ребекки и Фреи, теперь понимает это и Элайджи не нужно доказывать и обязывать младшего брата принести свои извинения.

Если бы Коулу Майклсону несколько веков сказали, что он будет делать девушке завтрак в постель, как в глупых романтических фильмах, бунтарь бы рассмеялся бы ему в лицо и похлопал шутника по плечу, а потом растерзал его плоть.

Но не сегодня.

Ненавидит такие времена.

Сегодня он стоит на кухне, ведь чем еще можно заниматься в этом мире, когда ты окружен семьей.

Но сейчас Кол стоит на кухне, сегодня он не вышел к Элайдже в сад, не прикоснулся к бутылке бурбона стоявшей на каминной полке. Жарит бекон до хрустящей корочки, как любит Ребекка, параллельно с эти мешая тесто для блинчиков. Да, сам Кол Майклсон собирается испечь блины для сестер. Да, Кол Майклсон умеет готовить.

И да, он бы не поверил бы в то, что это он стоит на кухне и готовит ради кого-то.

Спустя полчаса он ставит на поднос чашку ароматного, свежезаваренного кофе, тарелку с хрустящим беконом и тарелку с блинчиками, мисочку любимого вишнёвого варенья сестры, а для выбрал кленовый сироп. Не привык, что рядом теперь и старшая сестра. Фрея, вправду желала быть хорошей сестрой, держала его за руку, может просто и не знала, как влиться в такую необычную семьи, что делать, говорить, но ее приняли и полюбили. Фрея ведь их старшая сестра, опора и разум семьи. Кстати, Коул знал, что любимое варенье Ребекки вишневое, а вот о Фреи он ничего не знал, поэтому выбрал сироп. Знал только, что сестра на душе так же тоскливо и паршиво, как и ему.

Он широко улыбается, смотря на своё творение. Для первого раза очень даже неплохо.

Очень не плохо.

Кол открывает дверь в комнату старшей сестры и видит, что Фрея еще не проснулась, спит отвернувшись к стене.

Главное, ведь, чтобы старшая сестра знала, что ему действительно жаль, что все так вышло и она стала свидетелем его ссоры с Ребеккой, но между младшими братом и сестрой всегда случались ссоры, они могли кричать, а могли говорить спокойно, мечтать об одном и том же. Между ними было много общего.

Даже если завтрак остынет, то важно то, что она будет знать, что ее брат сожалеет и заботится о ней.

Кол оставляет поднос и записку: » Приятного аппетита сестра. Я сожалею и надеюсь, что завтрак тебе понравится. Я старался, чтобы не подгорело. Прости, пожалуйста своего идиота младшего брата, который любит и заботится о своей старшей сестре. Кол.»

Майклсон заходит в комнату Ребекки во время, успел спуститься и взять второй поднос с завтраком, очень вовремя, потому что Ребекка уже потягивается, трёт глаза и старается сфокусировать взгляд на вошедшем младшем брате и не верит, что это он стоит на пороге комнаты с подносом в руках. Она удивлённо вскидывает брови, смотря на поднос, а затем оглядывает содержимое, когда Кол ставит поднос на постель, а сам садится рядом.

— Доброе утро, сестренка, завтрак, — сказал Майклсон.

— У меня сегодня День Рождения? Хм… Нет… Или это твоя месть за Рождество 1903? — спрашивает Ребекка, широко улыбаясь.

— За 1903 я уже отомстил. Да, я ведь никогда не был частью семьи. Ты и так это знаешь… Мне просто захотелось увидеть эту улыбку, после слез, сестренка, как ты там говорила: » Девочки должны держаться вместе» Я не девочка, но мы ведь младшие и должны держаться вместе. Я потерял Давину, ты Марселя, от которого теперь нашей семье нужно будет держаться подальше, ведь он не упустит возможности, чтобы убить нас, когда мы вернемся, — пожимает плечами первородный. — Нам всем сейчас нелегко, сестренка и нужно держаться вместе, чтобы окончательно не сойти с ума. Прости меня… Нравится?

— Вкусно, — выдыхает девушка, а затем усмехается, добавляя, — Завтрак тоже вкусно выглядит, но ты не мог не подпалить. Я не держу на тебя зла, Кол.

Ребекка мягко смеётся, откидывается на спинку кровати, а Кол наблюдает за тем, как сестра пробует бекон.

— Ммм, — удовлетворённо протягивает девушка, — невероятно вкусно. А помнишь, как в детстве я не могла есть мясо, пряталась, а ты меня раздражал этим, бегал по дому с глиняной тарелкой за мной.

— Помню сестренка.

— Теперь мы будем держаться вместе… Я буду присматривать за тобой и я все уже решила, не всей возражать… Всегда и на всегда… Кол, ты тоже часть семьи, пусть некоторые так и не считали, но я считала и буду считать, несмотря на то, что ты сделал в прошлом… Ты мой брат… Младший брат и нуждаешься в том, чтобы за тобой присматривали… Ты встретил любовь, которую утратил, но по-моему шанс еще есть… Заклинания, ведьмы, восстановить связь с предками… Есть множество заклинаний воскрешения, Кол. Я ведь не сдалась, когда Финн проклял тебя, и ты не сдавайся….

— Вот и Элайджа говорит, не сдаваться сражаться за любовь… Он ведь свою утратил, теперь несчастен, но у него еще за что сражаться — семью.

Когда с беконом покончено, она отпивает кофе и принимается за аппетитные блинчики, а Кол снова усмехается и эту ухмылку она узнает из тысячи. Ребекка обильно поливает блинчик вареньем, заворачивает его в трубочку и тянет к губам.

Все же и младшие должны держаться вместе.

Все же жизнь в вымышленном мире Фреи и не такая уже плохая, скорее хорошая.

Все же ему есть, кому рассказать и с кем разделить свою боль.

***

А что еще делать, как не зайти в очередную белую дверь и к удивлению обнаружить за ней себя и Элайджу. Она ведь помнит и знает, что будет дальше. Прекрасно помнит, ведь это одно из лучших воспоминаний. Воспоминаний связанных с вкусом, который она уже забыла. Воспоминания, связанные с кленовым сиропом.

— Катерина, у тебя, на губах,… — показывая на губу Майклсон, приближается, к Пирс, которая только что съела тост с кленовым сиропом, может, за это короткое время у него уже вошло в привычку, что ее губы сладкие, карамельные именно из-за этого сиропа.

— Вытри, — сверкая глазами, отвечает, а глаза ее тут же зажигаются, и она обворожительно улыбается.

Кетрин медленно приближается лицом к лицу Элайджи, смотрит в глаза, а тот в поцелуи, слизывает язычком сладкую капельку с уголка губ.

Элайджа равно выдыхает в её губы, мягко обхватывает лицо ладонями и впивается жадным поцелуем в нежные губы. Пирс страстно углубляет поцелуй, аккуратно отодвигая поднос на край кровати, садится на бёдра Майклсона и кладёт ладони на его шею, немного впивается ноготками в кожу, когда он сжимает её талию.

Элайджа поджимает Кетрин под себя, не обрывая поцелуй, рычит в её губы, когда она забирается тонкими пальчиками под его рубашку, и хорошо, что он не застегнул пуговицы, возбуждающе проводит ноготками по спине. Он отрывается от желанных губ и покрывает её шею поцелуями, постепенно спускаясь ниже, брюнетка мурчит, словно кошка и обхватывает ногами его бёдра.

— За что мне позволено любить и Вселенная так благосклонная, к таким монстрам, как мы, Катерина? Мы не обратили в пепел, то, что любим, друг друга, — шепчет первородный, спускаясь горячими поцелуями к ключицам, — За что мне такое счастье после тысячи лет страданий и крови?

Кетрин выгибается дугой, когда он кусает её ключицу. Элайджа знает, как она любит его укусы. Вздыхает, смотря на совершенное лицо любимой, снова целует её губы.

— Я люблю тебя, Элайджа Майклсон — выдыхает она ему в губы.

— Ты разделишь со мной вечность, Катерина? — шепчет, внимательно смотря в её глаза.

Глаза вампирши удивлённо распахиваются, её, словно водой окатили, и первородный не знает, как реагировать на такую реакцию Кетрин.

— Ч-что? Мы это обсуждали это, — заикается она, а затем чувствует его тёплую ладонь на своей щеке.

— Я хочу, чтобы ты стала только моей… Моей Катериной, — протягивает Майклсон, коротко поцеловав ее в губы. Когда любишь ты должен разделить участь того, кого любишь… Я желаю, чтобы ты разделила вечность со мной… Если любовь синоним вечности, то я желаю, чтобы это длилось вечно.

— Да, Элайджа, я хочу провести с тобой остаток своей вечности, но в финале наши сердца будут разбиты, потому что мы не заслуживаем светлой любви, а вот черной, — выдыхает она, всё ещё удивлённо смотря в его глаза.

Элайджа счастливо улыбается, а затем впивается в её губы требовательным поцелуем, пока она стягивает с него рубашку, отбрасывает на пол. Она приподнимается на локтях и помогает ему избавить себя от полупрозрачного черного пеньюара.

— Моя Катерина… — шепчет он, целуя ее упругий живот, поднимаясь выше.

— Мне нравится, Элайджа, — отзывается она, запутывая пальцы в его волосах, и протяжно стонет, когда целует ее грудь.

Кетрин повинуется, стонет громче, наплевав при этом на соседей, хотя музыка играет громче, чем она стонет, кто-то явно празднует уже с самого утра. Она впивается ноготками в его шею и судорожно выдыхает ему в губы.

— До конца нашей вечности слушать твои стоны, целовать твоё тело, любить тебя, — проговаривает тот поднимая голову и заглядывая в глаза.

У Кетрин мурашки проходят по всему телу, и она набирает темп, рвано стонет в его губы.

***

Элайджа смотрит на девушку, которая лежит рядом, тяжело дышит и счастливо улыбается. Он не может оторвать взгляда, но приходится, ведь музыка у соседей сверху, играет слишком громко, а Пирс сначала этого даже не замечает, но затем удивлённо вскидывает брови, смотря на, недовольного Элайджу.

— То есть, тебе не нравится музыка? — выдыхает она, кладет голову на его грудь, но прежде оставляет короткий поцелуй на его губах. Все ведь было так замечательно и мне определенно нравится принадлежать только тебе … Скора, мы уедим из Галифаска…

— Музыка? Катерина? — усмехается тот. — Я чту музыку и искусство, но это…

— Элайджа! Черт! Это была песня Linkin Park! Ты никогда не слышал? Мне смешно… Предлагаешь мне голой пойти и убить студентов с верхнего этажа, у которых продолжение вечеринки? Может, музыка — это их способ справиться с болью? Я не знаю… — восхищённо шепчет Пирс, когда он берёт её руку. — Я случайно попала на их концерт… Это было не так уж и давно, в Штутгарте, четвертого ноября. Знаешь, словно ты зажатая пробка между людей. Тесное кольцо людей разгоряченных и возбужденных сигаретами и алкоголем. Может со сцены, они говорят правду? У меня тряслись руки и казалось, что мне подростки переломали ребра… Это было восхитительно, но я ничего не поняла…

— Ты восхитительна, — отвечает он, целуя её руку.

*** Германия. Штутгарт, четвертого ноября, 2014 года. ***

Мы созидаем,

Чтобы вновь всё разрушить.

Мы строим,

Чтобы сжечь всё дотла.

Мы ждём не дождёмся,

Чтобы спалить и сравнять всё с землёй…

Linkin Park - Burn it down.

Я так старался

И сделал так много,

Но, в конце концов…

Это не важно.

Я вдруг упал

И всё потерял.

И, в конце концов…

Но это не важно.

Linkin Park - In the end.

В память о тебе, Честер Беннингтон. Мое сердце разбито. Я уже никогда не побуду на концерте Linkin Park. Все рухнуло… Это конец эпохи… Конец музыке

двухтысячных. Конец моему детству… Именно ты привил мне любовь к рок-музыке и помогал справляться с болью…

Кетрин Пирс никогда не любил такие места. Просто терпеть не могла столпотворение людей. Здесь, темно, слишком много людей, огоньки мобильных, пахнет алкоголем и упущенными возможностями. Здесь собираются люди, у которых не всё в порядке с собственным существованием, собираются, вероятно, как раз для того, чтобы всё стало в порядке хоть на немножечко. Порядок в голове, который может навести музыка. Рок музыка. Скрежет ритм-гитары, барабаны и голос вокалиста. Зачем она вообще пришла сюда?

Не любит ведь Кетрин Пирс сборища фанатов-подростков. Фанатеющих от своих кумиров, свято верящих в них силу и величие, старающихся во всем подражать, но в реальности ведь кумиры могут быть и не такими реальными, и зеркало разбивается, как только ты вырываешься в реальность. В реальность, в которой кумиры обычные люди, со своими проблемами и переживаниями. В реальность, в которой кумиры — обычные люди. Люди, которые улыбаются, порой, через силу, находят утешение в алкоголе и наркотиках.

Не любит ведь Кетрин Пирс подобную музыку и пришла сюда только в поисках очередной жертвы, мешка с кровью.

Рок-концерты — одно из самых лучших мест, если желаешь найти жертву.

Кетрин Пирс в окружении из кольца фанатов, которые выкрикивают строки из песни, держат плакаты, размахивают руками и кажется им сейчас наплевать.

Кажется, что ей сломают ребра эти подростки, когда она пытается растолкать их, чтобы пробраться к сцене.

Задохнется от этого дыма и жажды крови. Здесь столько мешков с кровью и она слышит, как передвигается по венам их кровь, как стучат их сердца, желает вцепится, своими клыками в шею, разорвать сонную артерию.

Со сцены Честер Беннингтон говорит о том, о чем в реальной жизни бояться сказать вслух.

Когда чужими словами говорят о горе, радости, любви, должно становиться легче? Чушь. Это как с наркотиками: несколько часов бестолкового кайфа, по прошествии, которых непременно захочется убиться.

Вот и мужчина в татуировках, который сейчас поет на сцене, тоже зависим и многое потерял в своей жизни. Многие может и не поймут, не проникнуться уважением или пониманием, множество раз был в депрессии, и даже много раз думал о самоубийстве. Он ведь давно принял решение для себя: » Сдаться или собрать себя по кускам, карабкаться и бороться за свою жизнь до конца, заниматься тем, что придает тебе силы.»

Это действительно похоже на наркотик — в самом лучшем смысле этого слова. Это место затягивает тебя, отключает уставшие органы чувств и позволяет изливать наружу бережно накопленную дрожь, и крики в темноту, и боль расчёсанных порезов, и фразы, которые так и не довелось сказать. Всё-всё-всё. Трансформируй эту жижу внутри себя в звуки и пой. Или громко, навзрыд, или тихо, вышёптывая молитву медиатором по гитарным струнам.

В доме у Кетрин Пирс особый наркотик: не кокаин, марихуана, героин. Пирс нет смысла курить или употреблять наркотики: бессмертные, чертовски несчастны, ибо не имеют возможности травить себя до онкологических прелестей, разложение печени или проблем с легкими, довести себя до самоубийства, тешить себя надеждой на то, что задержаться в этом мире им не придётся. Но фиолетовыми цветками вербены можно разбавлять виски, обжигать слизистую глотки, даже вскрикивать от боли — уже хорошо. Только со временем у Кетрин Пирс выработался иммунитет к вербене — плохо. Но вековые страдания стояли того, чтобы выработался иммунитет к вербене. Она привыкла к этой боли и в силах вынести ее. Еще было горькое кофе с добавлением вербены и книги. Огромное количество книг, заменяющих половых партнёров, развлечения, беготню от Клауса и вообще любую социальную активность в ее жизни, когда она уходила на дно и в очередной раз » умирала». Чужие истории вместо несостоявшейся своей.

Честер поёт потрясающе. Из груди, с прокуренной сипотцой, произнося каждое слово чуть ли не по слогам — так глубоко каждая буква вбивается в размякшие кости, в перегретый мыслями череп. Честер Беннингтон поет потрясающе и знает об этом: весь этот зал, тысячи людей и фанатов и половина мира, и слушают все сейчас только его, и даже музыканты, стоящие с ним на одной сцене, — это он сам, его часть, его проявления, альтернативные личности, если хотите. На этой музыке выросло не одно поколение. Поколение, которое тайно включало песни рок группы, пытаясь найти правду в стоках песен. Старшее поколение, которое слышало знакомую музыку из наушников или магнитофонов, компьютеров, своих одиннадцати или двенадцати летних братьев и сестре, даже подпевали и говорили, что слушали такую же музыку, когда им было около двадцати. Тоже ведь были подростками, которые пытались найти себя и правду, выжить в этом жестоком мире. Linkin Park — это гитарные риффы, резкий стук клавиш, звон пошатывающегося на барабанной стойке «краша». Это голос, который напоминает Пирс, что она всё упустила. Что это ее вина.

Кетрин не видит ничего из-за слепящих голубых огней. Что-то вроде: «Да, что я здесь делаю? Я всей душой тебя ненавижу. И Кетрин Пирс вправду ненавидит и запуталась. Кетрин Пирс потеряла свой собственный крохотный мирок. Бросила все, чтобы обнаружится спустя некоторое время в Нью-Йорке, в клубе, в черных джинсах, с быстро зажившими засосами на шее танцующую под Nirvana и убивающая, таких же подростков, что сейчас окружают ее.

Честер Беннингтон — готично бледный — идеальная рок-звезда с татуировками и тоннелями в ушах.

Кетрин Пирс перегрызала глотки и выбрасывала трупы, слизывала кровь с губ, как будто ничего и не произошло.

Она и рада бы, рада забыться, но как, как можно вылепил слишком многое в себе, чтобы вообще быть перестать похожей на себя. Ей опять нечего терять и чувствовать. Она может только приходить на концерты или в клубы, унимать дрожь в руках, пить алкоголь и делать вид, что все хорошо, разбавляя этим свою серую и никчемную вечность, слушать голос человека, который прямо сейчас смотрит в ее карие глаза, и она ощущает на себе этот взгляд человека, в котором есть что-то общее с ней. Спина покрылась холодным потом, застыла на одном месте. Взгляд потерянного, уставшего человека, который все еще пытается бежать от всего.

Оцепенела, когда встретилась с ним взглядом. Он ведь не мог не заметить ту, что не кричала, не хлопала и не танцевала.

Пустая.

Сумела разглядеть лицо и этот пустой взгляд.

Есть ли ему ради чего жить?

Есть ли ради чего существовать вечность?

Что станет, изменится, когда она убьет и насытить организм кровью?

Да, ничего не изменится для Кетрин Пирс, только в мире станет на одного человека меньше.

Пустая вечность.

Что изменится, если Честер Беннингтон замолкнет? Замолкнет и целая эпоха. Замолкнет — вся эпоха.

Замолкнет и уйдет в забвение целая эпоха. Замолкнут те, кто полюбили рок музыку благодаря Linkin Park и Честеру Беннингтону.

Тишина.

Станет так тихо, если этот человек замолкнет.

Изменится все.

Сменится эпоха.

Нужно быть готовым к смене эпох, ведь это может случиться в любой момент. В любой момент он может замолкнуть и покончить со всем этим, засунув голову в петлю. Впрочем, Кетрин Пирс покончила со своей жизнью засунув голову в петлю. Это стало ее концом.

Это станет концом целой эпохи.

Бежать.

Бежать из этой толпы и как можно скорее. Бежать от самой себя и не останавливаться.

Ей нужно бежать, расталкивать эти мешки с кровью, только вот в голове то и дело всплывают строки с песни, которую она только что слышала и ее губы шевелятся, шепчет себе под нос: «Всё, чего я хочу — быть больше похожим на себя и меньше — на тебя.»

Кетрин Пирс не похожа на себя и только сейчас, она осознает, что потеряла себя и бежит только от себя.

Беги, Кетрин Пирс.

Больше не нужно бежать Честер Беннингтон. Очень скоро тебе не нужно будет бежать от всего, нести на своих плечах тяжесть. Очень скоро тебе не нужно будет спасать миллионы.

Честер Беннингтон любит жить, любит тех, кто окружает его и заниматься любимым делом, любит выплескивать в музыке, но скоро его бег прекратиться. Он остановится. Того, кто спасал миллионы, но его никто не спас.

Никто не рассказал ему, как справляться с личной болью и что делать, когда душат слезы и крепкий чай не помогает так же, как и тяжелый наркотик?

Бежать.

Бежать от себя и реальности, не думая, что в один момент придется остановиться.

Кетрин Пирс бежит и не останавливается. Кетрин может еще способна любить, сострадать, но себя Кетрин Пирс любит больше.

Кетрин Пирс любит свою жизнь и именно поэтому продолжает свой бег. Бежить от себя, реальности и не останавливаться.

========== Глава 75. Немного белого и боли. ==========

В конце всё обязательно должно быть хорошо. Если что-то плохо - значит, это ещё не конец…

Пауло Коэльо.

Немного белого и боли.

Она просто села в том белом коридоре, прижалась к стене.

После всей увиденной боли и счастья вряд ли у нее хватит сил открыть еще одну дверь.

Попыталась встать.

Открыть дверь за которой видит Ребекку и Элайджу с ребенком на руках. Дочь Клауса, как понимает Пирс. Знает ведь, как Ребекка желала познать счастье материнства. Видит, как Майклсон счастлив видеть свою младшую сестру и Пирс уж точно может понять когда он настоящей, а когда подделывает и скрывает эмоции. Сейчас, ставя детское кресло на стол, глядя на племянницу он счастлив. Его улыбка не поддельная, как и Ребекки, которая скучала. Объятья крепкие и они вправду скучали. Как бы Ребекка не сталась жить своей жизнью она все равно несчастна вдали от семьи и ее сердце рвется обратно. Ребекка ведь быть сильной и защищать Хоуп, но обнимая брата ей почему-то хочется плакать, но она улыбается. Должа улыбаться, ведь сейчас может у них все будет хорошо и это то самое искупление, в которое не перестовал верить Элайджа. Не перестовал верить и теперь держит на своих руках Хоуп. Вечно могла бы наблюдать за этим. Наблюдать, что веря столько веков Элайджа добился искупления для их брата и теперь у них есть такая милая и хорошая племянница, которая обязательно унаследует все наследие Майклсонов и продолжит сражаться за семью.

— Не представляю насколько прекрасно находится с ней каждый день. Это…

— Великолепно. Так по-человечески.

— Да, некоторые утверждают, что это самый человеческий опыт.

— Может, мы еще встретимся, Элайджа и ты узнаешь всю правду о моем заговоре и возненааидишь меня, за то, что я так поступила. Я ведь не верила в то, что такое возможно, но видимо, мне удалось сделать Клауса Майклсона слабым и в очередной раз одержать победу. — голос горчит, отдается в стенах гулким мученическим стонанием, заставляет улыбку трескаться, знает, что не услышит ее.

Кетрин смотрит на них. На такого счастливого Элайджу с ребенком на руках и кто бы мог сказать, что перед ними не монстр руки которого испачканы кровью, монстр, который не стабилен и разорвал в клочья посетителей и официантов кафе. Элайджа не стабилен, но можно ли говорить сейчас о этом, если он улыбается качая племянницу на руках и смотря в серые глаза Хоуп. А вдруг в этот раз повезет и это самое счастье, за которое стоит сражаться и проливать кровь. Хоуп стоит всего. Хруп надежда и наследие Майклсонов. А смотря на эту картину Кетрин невольно думает, что Элайджа был бы хорошим отцом. В голове столько мыслей и то, что Элайджа если и делает ошибки, то в силах их исправить, показать свою лучшую сторону, чувствовать, когда нужно поддержать и подобрать нужные слова. Элайджа и вправду мог быть хорошим отцом, которой бы сражался за свою семью и ребенка. И думая об этом, смотря в карие глаза Майклсона, правда зря стерва Пирс устроила всю ту игру, а ведь это было по настоящему. А какой бы могла быть ее жизнь рядом с Элайджей и дочерью, ведь Надя все равно бы нашла ее. Счастливой и спокойной.

Волны горестных воспоминаний или мечтаний, накатывают каждый раз, западают в душу, только вот они никогда не матирилизуются. Когда Элайджи как не было, так и нет.

Наверное, она умерла, в Адском пламени, тогда почему она здесь? Не ощущает этот жар на своей кожи? И она надеется только лишь на то, что не было медленно, одиноко мучительно ей сгорать без него, ступать на черные, раскаленные угли.

Минуты тянутся так долго, что она невольно начинает замечать: Элайджа временами улыбается, а Хоуп засыпает в таких сильных руках дяди. Стоит усомниться, реальность ли это? Наверное, глючит, проекцированное ей самой спокойствие.

Стоит ли отпустить его?

Она ведь не его сейчас.

Она потерялась.

Вновь потерялась хлопнув белой дверью, которая захлопнулась за ее спиной.

И теряется в белых стенах, в пространствах безликого коридора.

Ищет Элайджу, умирая там.

Не найдет.

Кетрин Пирс исчезает взглядом смотря на одну из дверей.

Начинает зудеть. Не собственное ли это запястье, с темно-синими венками, наружу так явно выпирающими, врос в нее, растекся по венам вместе с кровью.

Нет, он будет жить ради него и верить в то, что он вернется.

Даже если у нее на руках будет кровь, то она скажет ему, что ничего страшного, ведь важно то, что она улыбается ему.

Как долго это будет продолжаться?

Кажется, без Элайджи в этом белом коридоре ей нечем дышать. Да и выживать совсем не тянет, честно говоря. Пирс впервые не хочется жить и дышать.

Крик хочется заглушить, запереть за ребрами, в немое крошево звука превратить. Но признаться, едва ли получается. Тонное железо давит на виски. Ее раздавит, убьет еще одно из его воспоминаний: наполенных болью или улыбкой, радостью.

Это убтет ее, возможно, медленее, чем любой из наркотиков.

Это просто прикончит великую стерву и интреганку Кетрин Пирс.

После долгих плетаний по белым коридорам.

Что не так?

Устала. Вымотолась.

— Элайджа, — нагло сорванный с губ крик, как будто она требует, чтобвы он был здесь и сейчас, и ее хваленый самоконтроль летит к черту, распадается.

Губы слипаются от долгого молчания.

— Элайджа, прошу тебя! Ты нужен мне: живым или мертвым. Нужен, потому что я люблю тебя, — каждое слово отшлейфовоное, чистым отчаянием звенит в ее же ушах.

Тот ли это настоятельно рекомендованный, тот самый момент, когда нужно руки опустить, почувствовать, что там нет ничего и приеять то, что он ушел, а она умерла и вообще затерялась в этом коридоре полным белых дверей.

Разве не пора?

Пора признать, понять, что это то самое личное дно из которого нужно карабкаться и выбирать на берег.

Кетрин может честно сказать, что легче не становится, кислород совсем не как на земле, а дышать без Элайджи не выходит. Задыхается видя, что он и дальше живет, может дышать без нее, заботится о семье, заменил ее Хейли. И лучшей идеей ей не видится, как бродить по коридорам, залам, открывать белые двери, чтобы только увидеть свет его лицо. Может, только видеть его во снах.

Может он чувствует ее душу. Чувствует, что душой она рядом.

Кетрин не знает этого, но знает то, что он простит ее.

Кетрин уже не помним начала, какой была, только ей кажется, что в жизни Элайджи ей теперь нет места и она может только смотреть на его жизнь со стороны.

Они больше не вместе.

Найдет ли она путь к нему? Будут ли они вместе?

Простит ли он ее?

И падает, падает, падает.

Падает, когда за ее спиной закрывается белая дверь.

Каждую ночь умирая заново возрождаться к утру.

Расплатился сполна за свою ошибку.

Элайдже почти смешно ведь сейчас его окружают придворные дамы, попоавляют его распашной плащ на меху с пелериной и капюшоном. Любая из них может стать его: ужином или отвлечением.

Он сжимает пальцы в кулак, надеется, что брат хоть клыки не скалит — грубо при дамах. Клаусу — почти — смешно.

— Я знаю, в глубине души, наверное, знал всегда, Никлаус, что ты способен и на худшее, но и моя вина в этом есть. Вина в том, что позволил чувствам стать и случилось то, что случилось.

— Проклятие не снято. Двойник сбежал и обратился. Она мне не нужна теперь, но я убил всю ее семью. Ты знаешь, почему ты все еще здесь, Элайджа. Мы братья.

— Бесконечные мучения хорошо, но умереть ты мне не позволишь.

— Что еще скажешь, брат?

— На мне есть вина и я сделаю все, чтобы искупить ее.

— Сделаешь, потому что ты мой брат и всегда им останешься, Элайджа. Я подумываю о том, чтобы уехать в Португалию, как желает Ребекка.

В той самой глубине души, где сейчас кислота разливается, кости прожигает — где же долгожданное безумие, о котором так много говорилось? Сейчас бы никак кстати.

Элайджа и так сходил с ума.

Элайджа почти сожалеет.

Клаусу совсем плевать.

На гримасу на бледном лице и на дрожь нервных, тонких пальцев Элайджи. Клаусу плевать, знает ведь, что Элайджа сможет выдержать теперь.

Ребекке хочется думать — он излечится. Всегда излечивался.

Элайджи до боли в висках хочется бросить, что-то ядовитое, отвратительное, потому что он чувствует, будто его грязью измазали, и теперь вечно от него будет пахнуть мокрой землей и смертью, а вовсе не розовой водой или ягодами.

Сколько он терпел мучения?

Сколько раз глаза обманывали его?

Сколько раз он словно умирал, а затем возрождался, кричал от боли.

Сколько раз он словно горел в Аду?

Сколько раз он мог оставить попытки спасти душу брата и уйти.

Сколько раз он мог быть счастлив.

Но Элайджа не может. Теперь его старания никому не нужны, и смеет ли он восстановить все из руин?

Привык восстанавливать все из руин.

Восстанавливать семью.

Вдох — морозом в легкие. Клаус Майклсон будет теперь маяться в своем душном и тесном мире, даже иронично — одиночестве, на холодной постели каждую ночь умирая заново вместе с братом, который страдал по его вине. Знал ведь, чем кончится наказание Элайджи.

— Разговор окончен, брат?

— Мне нужно время, Никлаус.

Ему бы оставить себе хотя бы сны — токсичные, убийственно-тягучие сны, тяжелые от лжи и дыма.

Сны в которых он слышал ее голос и шел к ней сквозь туман.

Теперь не видеть свет ее лица.

Теперь не помнит начала, но знает конец.

Конец, потому что он выбрал брата, семью.

Они братья.

Они одна семья.

— Прости брат…

— Ты мой брат, Элайджа… Помнишь, как ты защищал меня от отца, помогал, был рядом… Помнишь, как смеялся, когда я не смог убить оленёнка, учил стрелять из лука. Помнишь, как убирал за мной трупы, останавливал от самоубийства, когда я навлек на себя проклятие охотника. Ты голос моего разума и я не справлюсь без тебя Элайджа. Я все помню… Я бы не справился без тебя… Где бы я был, если бы не ты? Это ты прости меня…

Клаусу теперь скорее застрелится, чем когда-нибудь представит, что он будет просить прощения у Элайджи, ведь осознал какие мучения испытывал его брат, а Элайджа вспоминать не хочет.

Проходили уже.

Оба ругались.

Оба прощали.

Оба шли по одной дороге.

Изранились по дороге, кровью истекли — по багровому следу можно бы и назад вернуться, да только пропасть.

Давно уже упали в пропасть.

Пропасть, ведь пол окрашивается кровью, когда Клаус пронзает клыками пронзает шею одной из девушек, что кружила рядом с его братом.

Элайджа только вздыхает, словно иллюзионист достает белоснежный шелковый отрезок ткани, напоминающей носовой платок, протягивает брату, чтобы тот вытер кровь из уголка губ.

И откуда столько благородства в Элайджи, кто бы знал. Куда ему Клаусу Майклсону до его старшего брата? Теперь им обоим не по себе, а осознает это только один. И сказать не выходит, и промолчать подло. Лучше уж Элайджа обнимет брата, чтобы тот просто понял, что все будет, как прежде. Клаус почти истерично вздрогнул от этих объятий.

— Я всегда буду выбирать тебя, брат…

И больно совсем не ему, так ведь?

Больно обоим.

Главное, чтобы серые глаза скорбью не вымыло. Он ведь столько раз предавал своего брата, лишал счастья его, сестру. Но может когда-нибудь Клаус все поймет. Остальное — остальное лечится.

Элайджа вылечиься и простит.

И невысказанное и несбывшееся нависает в воздухе, и кажется, если сейчас как-то вдохнуть неправильно, рухнет вселенная, и от них не останется ни записки, ничего.

Элайджа не выдерживает первым — Клаус знает, что виноват, нл Элайджа всегда выберит его и откажется от личного счастья во благо семьи.

Выдох.

Вдох.

Ребекка тихо закрывает за собой старую дверь, щурится от скрипа, ведь так боится нарушить то, что она ждала столько лет, после того, как Клаус отменил свое наказание для Элайджа.

Ждала премирения между братьями.

Тишина.

Ее братья помирились.

Семья превыше всего.

Боится, прижимается спиной к стене.

Делать Кетрин Пирс больше и нет.

Забита в угол наблюдая за тем, как Элайджа в очередной раз выбирает семью.

Видит, что Элайджа выбирает семью.

Видит, что Элайджа выбирает один елинственный ему путь — семью.

Солнце ушло за горизонт.

Они заперты здесь и не известно, когда освободятся, пробудятся, откроют глаза и вновь будут ходить по земле, а их губы окрасятся кровью. Настоящей кровью.

Фрея все замечает. Замечает, когда спускается с лестнице, похоже и забыла обо всех ссорах. Неужели все налаживается и они укрепят свою нить семьи, пропустят через себя все. Они говорили с Ребеккой всю ночь. Коулу тяжело открыться, но похоже он смог это сделать. Смог открывшись Элайджи и сидя с ним за маленьким столиком, смотря на шахматную доску.

Кивком головы Элайджа приглашает Фрею на кресло возле него. Здесь, особенно утром, Элайджа любит смотреть в окно и пить свой чай или кофе с добавленным Коулом алкоголем, пока в доме еще царит гробовая тишина. Элайджа любил сидеть в одиночестве, в саду, храня в своей душе секреты и тайны, раскаяние. Сейчас же он сидел дома, в одном из мягких кресел, разговаривая с Коулом и наблюдая, как Ребекка возится на кухне или занималась своим маникюром.

Сидя в одном из кресел он слушает дыхание каждого члена семьи и на душе как-то спокойно.

Пока его семья рядом ему так спокойно и на столешницу опускается шахматная доска.

Фигурки старые, потертые, тяжелые, вырезанные из камня, удивительно красивые и почему-то вызывают у Элайджи улыбку. Может улыбка на лице от того, что вся семья в сборе и это есть самое величайшее счастье.

Элайджа ведь: живет и умирает во имя семьи.

Он всегда играет черными.

Только черными.

Коулу определенно приходится только смириться и все.

— Черные, как всегда? — спрашивает младший Майклсон, но ответа от Элайджи нет, — Так что, играем, пока наша сестра в какой раз занята собой?

— Расставляй фигуры. Я играю черными, — старший Майлсон складывает пальцы в замок и с удовольствием наблюдает за тем, как его младший брат расставляет фигурки на доске.

Проходит десять минут. Даже Фрея запомнила все названия фигур. Через еще полчаса она пьет грейпфрутовый сок и свободно ориентируется среди фигур, знает, как ходит каждая из них.

Кол смеется так звонко и иногда меняет фигуры, тем самым проверяя бдительность Элайджи, когда ему все же удается выиграть, звонко хлопает в ладоши, что даже Ребекка вздрагивает, задевает локтем баночку с лаком для ногтей, что та падает на пол.

За последнее несколько столетий Элайджа впервые чувствует себя живым. Действительно живым.

Действительно счастливым, в окружении семьи.

— Что с тобой? — вопрос Фреи застигает его врасплох.

Кол болтал во время игры, пил бурбон, когда Элайджа предпочитал час с бурбоном или бурбон с крепким чаем, много чего рано еще никогда не спрашивал о его душевном состоянии.

Знал как плохо брату.

Знал, каково это помнить, когда желаешь стереть воспоминания и не помнить ничего.

Знал, как воспоминания могут выбивать почву из-под ног, выжигать изнутри, убивать изнутри.

Знал, каково это утратить любовь.

Знал и понимал, каково убивать себя воспоминаниями об утраченной любви, каково это, когда всплывает образ возлюбленной и все мысли заполняет только то, что счастье было так близко и все чувства были так важны.

Все позади.

Утраченное счастье.

Утраченная любовь.

Судьба развела возлюбленных.

Наплевать?

— Я в порядке, как и всегда, Коул. Продолжим партию? Я заметил, что ты переставил фигуры. Шах и мат, брат…

— Нет, нет! Это все из-за той стервы… Я прав??? Хейли оставить ты не можешь… Стерву тебе не вернуть… Шах и мат…

Кол дурачится, забирает черную ладью и смеется, пока Ребекка надувает губы, понимая, что придется убирать пятно от лака.

— Просто я… не могу выбросить её из головы. И каждый раз, когда я смотрю на неё, в груди ноет, и я знаю, что это её вина. Этой стервы.

— Для начала, позволь уточнить: та стерва, Кетрин Пирс? Это должно меня тревожить? Я ведь знала о вас и должна была убить ее еще давно… Но, тогда бы я сделала тебя несчастным…

— Прекратите! Сейчас же!

Элайджа поджимает губы и кивает, мол да, я понимаю, что вы прекрасно знаете и желаете чтобы я признался. Давно признал, что у этого человека чести всегда была связь с Кетрин Пирс, которая осталась в его душе. Оставила свой след в его душе и его сейчас волнует, где часть его души. Элайджа и не замечает как её пальцы тянутся к его доске, оборачивают ее. Элайджа и не пытается проявить какие-то эмоции, все так же молчалив, задумчив, встает, поправляет пиджак.

— Оу-у-у-у… Полегче, Элайджа…

— Приношу свои извинения, просто больше не нужно поднимать эту тему… Я счастлив с Хейли… Прошу, не говорите больше на эту тему… Не нужно вскрывать старые, загноившиеся и зажившие раны…

— Элайджа прав… Мы ведь семья… Всегда и на вечно….

Безнадежно влюблен. Только в кого?

Сердце стучит быстрее. От него исходит такое тепло, что и представить невозможно, когда он вспоминает о ней, о Кетрин Пирс, как не странно. Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Где ее душа сейчас?

Он с точностью может сказать, что как будто чувствует её на мысленном уровне, что она все еще здесь. Как будто понимает каждую эмоцию и не сводит глаз с брата.

В какую-то секунду Фрею словно бьет током. Элайджа выскакивает из-за стола, оборачивает его и отворачивается к окну. Словно пытается понять, какую именно ошибку Элайджа Майклсон совершил. Может ошибка в том, что он отрекся от любви во благо семьи.

Думает о том, счастлив ли он с Хейли?

Кровь звенит в ушах, а пульс отбивает чечетку с Фреей что-то не то.

Дышать.

Фрея роняет стакан с грейпфрутовым соком, руки дрожат, как будто-то в самое сердце загнали иголку.

Дышать.

Дышать из последних сил и не упасть.

Как будто кровью сердце кровью заливается.

Элайджа торопится к сестре. Он подходит к ней сзади, обнимая за плечи.

— Фрея! Фрея! Фрея! Сестра, что происходит?..

Она поворачивается к нему лицом и между ними всего какие-то миллиметры и похоже Элайджа в последний раз слышит дыхание сестры. Дыхание и то, что Фрея исчезает, словно ее никогда и не существовала, растворилась в воздухе.

Элайджа словно не слышат, как кричит Ребекка.

Не видит, как округлются глаза Коула, который напуган, сдерживает сестру за плечи.

Неужели это конец?

Не слышат, потому что всё это не важно, ведь Фрея исчезла.

Все может подождать, ведь сестра исчезла.

Все может подождать, ведь это может стать их концом.

Дышать.

Дышать, губами ловить такой необходимый вздыхать полной грудью, ощущать крепкие объятья Хейли.

Неужели это реально?

Неужели Хейли Маршалл реальна, обнимая Фрея.

Неужели она вернулась в реальность?

Обнять крепче.

— Фрея! Как ты?

— Ингредиенты у тебя? Хорошо, мне нужно начинать, если я не приготовлю лекарство, Элайджа и Кол умрут.

Неужели реально даже на смертной одре, вернувшись после такого длительного для, еле стоя на ногах Фрея Майклсон думает о спасении семьи.

Сразу спасти семью, а все остальное потом.

Новый Орлеан. Пять лет назад.

София сначала не замечает смерти Люсьена Касла, знала ведь к чему это все переживет.

Она сначала его не замечает.

И не заметит, ведь важнее для нее была месть. Месть во имя семьи, которую она утратила по вине Никлауса Майклсона.

У неё полно новых знакомых, имена путаются и смешиваются в одно, и всем нужно улыбаться, быть приветливой и не забывать о том, кто король в этом городе. София Воронова умеет адаптироваться к новым условиям, не забывая при этом оставаться хорошей и профессиональной убийцей-наемницей.

Первый год жизни в Новом Орлеане пролетает, как одно огромное событие, успевает пережить пару драм, несколько смертей, даже увидеть ее главного врага в плену Марселя Жерара.

Она сначала его не замечает.

Не замечает Марселя, а ведь сама же постучала в дверь его пентхауса.

Как там говорила Кетрин Пирс : “ Береженного Бог бережет. “

Видимо София и вправду родилась под счастливой звездой.

Она тяжело дышит прежде, чем позвонить в дверной звонок.

Всегда ведь находит способ выживать и склонять на свою сторону сильнейших.

Поразительно, как она позвонить в дверной звонок, улыбнуться и столкнуться взглядом с Марселем.

— Приспешница самого Люсьена Касла. Боишься?

— Нет…Я никому не служу, но могу быть полезной… У меня для тебя есть полезная информация… Я узнала, что кровная линия Элайджи Майклсона жива, а значит все Майклсоны живы, после твоего укуса… Кто-то подпитывает их жизненную силу.

— И ты говоришь это так просто? Делишься информацией? Я тебя не нанимал.

— Но ты же не против? Не против нанять меня?

— Проходи… Ты решительная женщина, София…

В первый раз, когда это случается, София потягивает карамельное латте на его кухне, улыбается сообщению на своём телефоне. Улица всегда слишком оживлена, как распотрошенный муравейник, и нет ничего необычного в том, что её кофе вдруг заливает огромным бежевым пятном белую футболку мимо проходящего Марселя.

— Ты! — кричит тот, и София не успевает толком ответить, потому что он уже хватает бумажные полотенца, опережая ее.

Марсель готов разразиться молниями, когда слышит чей-то голос рядом, но не делает этого, потому что:

— Ты в порядке? Марсель?

У нее нелепые растрёпанные волосв и вид побитого щенка. Жерард фыркает:

— Да, в полном.

— Я не всегда такая, прости, — пожимает плечами и продолжает смотреть на него.

Есть в его взгляде что-то тяжелое, хочется отвернуться, испытывает вину перед ним или же собой. Когда это София Воронова стала такой неуклюжей.

И Марсель уходит переодев майку, ведь его ждет Винсент, неловкость, переживат.

Не то, чтобы это было важно.

Или важно?

***

Она сначала его не замечала, а теперь каким-то нелепым чудом, Марсель оказывается везде. Заполняет все.

Она ведь думала, что ей нужно держаться сильнейшего и отомстить за свою семью Клаусу. В разговорах всё чаще мелькает его имя, а присутствие становится таким необходимым.

Наивность.

Второй раз Марсель по-настоящему замечает ее, когда София в ярко-фиолетовом фартуке поверх черного строгого платья, готовит им ужин.

— Ты попробуй, Марсель, — причитает, подносит к его рту ложку с чем-то зеленым. Жерард вскидывает бровь, вдыхает незнакомый запах и почти морщится.

Марсель аккуратно обхватывает ложку губами и проходится по ней языком, чтобы оценить вкус.

— М-м-м…

— Это обычное песто, к пасте, но у меня, получилось довести его до совершенства. И не хмурься, я знаю, что тебе понравилось.

— Я не нанимал личного повара. Ты же знаешь, что мы могли просто заказать пиццу или лапшу, суши?

— Я желаю, чтобы ты питался, скажем, нормально…

София жмёт плечами и отворачивается к плите. Ей кажется, что он больше ничего не скажет, но он садиться за стол и произносит, никак не выдавая голосом эмоций:

— Видимо я не очень-то заботился о том, что я ем, и мне пришлось учиться готовить. Сначала я это ненавидел, но потом, знаешь, меня стало успокаивать. В этом есть что-то творческое.Я мог бы помочь тебе с песто и пастой.

Загадка по имени Айзек Лейхи всегда остается неразгаданной до конца, но Эллисон с каждым днём хочет узнать всё больше. Она знает, что ему непросто дается доверие, и поэтому улыбается, хотя он этого и не видит.

— Ты достиг в этом успеха, мастер шеф. Без тебя я бы питалась фаст-фудом.

Он смеётся, и Элли вдруг настолько очаровывается тем, как это звучит, что почти пропускает его следующий вопрос.

Как она могла его не замечать?

***

В третий раз это она замечает его, когда наблюдает за тем, как Марсель Жерард помогает маленькой девочке выбрать комикс и найти мать. Малышка увидела новый комикс и потерялась в этом книжном магазине. Марсель шепчет что-то успокаивающее, он присаживается на корточки, оказываясь на одном уровне с ребенком, и по-взрослому объясняет различия между Золушкой и Винни-Пухом. Уильма, так зовут ребенка улыбается, а София, глядя на это, прикусывая губу, чтобы не рассмеяться над его серьёзным выражением лица в этом обсуждении, и думает, как хочет поцеловать его прямо сейчас.

Но нельзя.

София даже забыла о важной встречи на которую они спешили с Марселем. Скупа на чувства и эмоции.

Слишком долго тянет с тем, чтобы сделать первый шаг к нему на встречу.

Может, дело в том, что она еще недавно была собственностью Люсьена, который сам себя погубил, а вот Марсель совсем иной, не похож на Люсьена и она устала ловить его взгляд на своих губах. Это разочаровывает и умиляет одновременно, как он заботится о её чувствах.

Она проводит рукой по стеллажу, ожидая, когда закончится все это и мать девочки находит ее, тогда они с Марселем выходит из магазина, берет за руку.

Она может быть смелой за двоих.

Она может сделать первый шаг.

***

София замечает Марселя Жерарда, когда он лежит на животе, на кровати и проводит пальцами по её бедру, глядя сонными глазами. Она замечает, как он хмурит брови, когда солнечный луч падает ему на лицо, как его голос становится хриплым ото сна. Она замечает, как темнеют зрачки, когда она стягивает его рубашку с себя, чтобы присоединиться к нему в постели.

— Проведем этот день в кровати? — бормочет он куда-то в подушку, продолжая наблюдать за ней. Она наклоняется, чтобы оставить поцелуй на его губах.

— Не зна-а-аю, и что же мы будем тут делать?- она хохочет, падая рядом.

— Я могу что-нибудь придумать, - ухмыляется вампир.

— М-м-м, ты ещё даже толком не проснулся, - смеется, бьет его подушкой.

— Ну, ты точно знаешь, как меня разбудить. Я чую запах кофе и круассанов с яблоком и корицей, - подхватывает ее, изворачивается, что Софи оказывается сверху.

Зачем она так смотрит на его?

Она замечает многие вещи.

Но не замечает, что Марселю Жерарарду удалось пробраться в её сердце почти незамеченным.

========== Стихотворение. Три года. Подарок от Lizoveta97. ==========

3 года - это Вечность.

3 года - ничего.

Я думала - у нас бесконечность.

Я, правда, любила его.

Я, правда, люблю его сейчас.

Прекрасно зная/понимая, что он с другой.

Я не хочу верить, что нет НАС.

Но это так, из-за меня - стала иной.

Ради тебя готова была меняться.

Но, видно, тебе это было не нужно.

Знаешь, сны мне больше не сняться.

Где я - тут пусто.

Я не виню тебя ни капли.

Здесь только моя вина.

Хотя… мы разрушили всё сами,

Но я больше… прости меня.

Прости меня…

А я прощу, что не со мной.

Прости меня…

Ведь я готова быть любой.

3 года - это Вечность.

3 года - ничего/срок.

Ведь любовь - это бесконечность.

Он - меня, а я - его.

Автор : https://ficbook.net/authors/364807

СПАСИБО ТЕБЕ РОДНАЯ, ЗА ТВОИ СТАРАНИЯ!!!

========== Глава 76. Это станет чьим-то концом… ==========

Время – это ценность.

Ты можешь наблюдать, как оно течёт с каждым движением маятника.

Ты можешь отсчитывать минуты до конца каждого дня.

Часы – счётчики нашей жизни.

Время нереально.

Я не заглядываю вперёд,

Я просто смотрю, как мимо пробегают секунды, минуты, часы…

Пытаясь его остановить, я не понял,

Что растратил всё впустую, потерял тебя.

Linkin Park - In the end.

***

Хейли изящная и хрупкая, отбрасывает за плечи копну темных волос и сверкает своими тёплыми светло-карими, на ней только его темный пиджак, а на губах кровь.

Хейли улыбается, когда целует его в губы. Ей и вправду так спокойно в его объятьях, после стольких лет ее чувства только укрепли. После стольких лет она ощущает тепло его ладоней.

— Я скучала…

— Твои волосы…

— Я сменила прическу. Я оденусь…

Ангельская улыбка хищной волчицы , а Элайджа ведёт по ее предплечью ломкими пальцами. У неё притягивающие взгляд чуть выпирающие косточки на запястьях и тонкие ключицы. Хейли оставляет краткий поцелуй на его губах, прежде, чем исчезнуть, ведь ей нужно одеться.

Он старается думать, что замечает всё это только потому, что исследует.

Элайджа смотрит и что же сейчас произошло?

Почему он задумчив, как будто переживал нечто подобное.

Переживал.

Ну конечно же…

Катерина обещала ему, что сменит прическу и он купился, пусть и помнил, что Катерина ненавидит розовый. Купился на розовую прядь, ведь это была Елена Гилберт. Внешне – взрослая девушка, но у себя в голове, в мыслях – совсем девчонка. Она боится стольких вещей, она волнуется, переживает и пропускает через себя. Она не умеет не обращать внимания. Не умеет абстрагироваться, игнорировать, она всегда в эмоциях, и они пылают в ней – чистые, яркие. Только дети ощущают мир с такой силой. Она любит всем сердцем и ненавидит так же страстно, она бывает злой, раздражённой, уставшей, растерянной, запутавшейся, или наоборот – радостной, счастливой, светлой, словно внутри неё разом вспыхивают тысячи искр.

Но тогда Елена ничего не чувствовала ничего и причиной этого, как раз таки поступок Кетрин, которая убила Джереми Гилберта. Елена потеряла свою единственную семью и Элайджа не мог так быстро и просто простить Кетрин. А что, если это и прикончило ее?

Один поступок.

Он тогда отвернулся от нее и это прикончило ее.

А если он сейчас отвернется от Хейли, то это прикончит ее, сломает, ведь она столько лет боролась за их семью, жила, как перекати поле и спасала Хоуп.

Да, как он может оставить Хейли после всего того, что Хейли пережила, как он может оставить ее? Как он может после всего

— Элайджа, спустя все это время, я…

— Я тоже.

Ему кажется, что она сама стала иной– путеводным маякли на черном небе, и во мраке его души – белой нитью. Несмотря на все Хейли сумела сохранить свой внутренний свет.

Он видит.

Он чувствует.

Она сильная. Что бы ни думали все те, кто окружают Хейли Маршалл. Сильная ведь за ее короткую жизнь она Спасительна и явно лучше любого Майклсона.Потому что добрая – не значит слабая. Потому что как бы она ни пыталась отрицать это – она сильная и своенравная волчица. У неё кровь в венах и сталь, вплавленная в позвоночник – она не смирится. Она борется каждую секунду каждого дня, вкладывает все свои силы в каждый новый шаг, и она не сломается. Даже если Ад воцарится на земле, и она потеряет всех, кто ей дорог – она не сгорит. Она восстанет из пепла.

Но что будет с Элайджей Майклсоном, если из пепла восстанет другая? Восстанет та, что всегда выживает? Выживает даже в Аду?

Он впервые за столь долгое время чувствует что-то кроме отупляющей боли, ярости и хладнокровия в сочетании со сдержанностью. Странное сочетание гордости и смутной надежды.

Он любит.

Кого?

Рушить себя веря в то, что все это спасет семью и Хейли вместе с дочерью те самые ключики, который могут спасти их семью.

Честно и даже немного до ужаса страшно: если узнает, если не сможет простить. Если проклянёт, отталкивая – а в Элайджи Майклсоне столько тьмы, что она одним только светлым взглядом могла бы обратить его в прах. У неё столько власти над ним. Если узнает, что душой он с Кетрин Пирс? Если узнает, что Элайджа давно выбрал ту, которая приняла на себя его тьму.

Как будто он сам пытается себя и окружающих в любви к Хейли Маршалл.

Он задумчиво растирает влагу между пальцами, и смотрит на пламя костра, зрачки расширяются удивлённо: больно. Элайджи Майклсону эту боль. Больно, что Никлаус страдает, что все вышло именно так и прошло уже пять лет. Пять долгих лет, как он утратил все. Абсолютно все и уже не вернет : любовь и Катерину. Его пустоту заполнит серый дым. Элайджа чувствует это не кожей, а где-то внутри, и хочется распороть себе грудь, вытащить сердце – только чтобы убедиться наверняка: оно всё ещё есть. Оно бьётся. Оно, кажется, живое. Оно, кажется, не лжет.

Элайджа запоминает это. Запоминает слишком короткое касание губ, её вкус и запах. Он упивается взглядом Хейли,ее улыбкой.

Но сейчас важнее другое.

— Как там моя племянница?

— Она удивительная. Она здорова, счастлива. Она идеальная маленькая девочка. И она заставила меня пообещать, что однажды ее семья вернется. Вся.

— Эта девочка завладела моим сердцем.

Элайджа ненавидит себя.

Хейли его не ненавидит, и ей не всё равно. А значит, где-то глубоко, что-то непроизвольно-подсознательное в ней любит его, а любит ли он в ответ?

*** Новая Шотландия. Пять лет спустя. ***

В этом зале теперь пусто.

Только стулья и она.

Одна.

Наедине со своей болью.

Одри ведь знает, что бывших наркоманов не существует бывших наркоманов. Даже, после стольких лет.

Не существует, ведь лекарства от зависимости, только то, ради чего каждый день ты борешься и встаешь с постели : любовь, семья, дети. Есть то, ради чего стоит жить.

Одри до сих пор не сломалась.

Едва дышит и борется ради семьи.

Едва сдерживается ради подрастающего сына и семимесячной дочери.

Скучная работа, в офисе, не очень, но все же дизайн веб-сайтов отвлекал ее и приносил дополнительный доход. Хотя бы Шон смог оставить работу охранника и теперь он владелец нескольких автомастерских и кафе, о котором так мечтала Одри. Сейчас Шон может позволить себе отправить родителей на отдых в пансион или путешествие по европе, новый автомобиль и дом. Шон ведь не из тех, кто так просто сдается и мог работать двадцать часов в сутки, если это было нужно. Он сделает все для своей семьи : детей и любимой женщины.

Она построила реабилитационный центр. Центр двери которого всегда открыты для нуждающехся. Каждое воскресенье она садилась на серый стул и рассказывает свою историю.

Она ведь прекрасно знает ради чего сражается.

Борется за любовь, преданность и нежность.

Борется столько лет.

Готова бороться до конца.

Ей хочется простой и нормальной жизни.

Ей ведь судьбой предназначено спасать чужие души.

Кто спасет ее?

Очень долгая депрессия может привести и к тому, чтобы завершилась жизнь. Лучше убить себя, чем вновь пережить очередной укол боли. Даже страшно подумать, как может закончится жизнь.

Именно со своей болью Одри борется каждый день.

Это ее спасение.

Ее борьба еще не закончилась.

Одри не сдастся.

Одри знает, что если не рассказывать и не бороться со своей болью, то это просто прикончит ее.

Одри знает, что о боли стоит говорить.

О боли не нужно молчать.

Одри и не молчит, как и все те, кто приходят сюда.

Она не забыла, что говорила несколько недель назад.

Одри не спорит, что сделала много ошибок. Молодая, глупая, не знала о магии и ее слабость – наркотики.

Ее жизнь не очень хороша, но это ее жизнь. Одри должна пережить самый опасный период и не сорваться. Закрывает лицо руками.

Пережить хаос и ужас.

Пережить и жить спокойной жизнью.

Ей нужно воспитывать себя, чтобы воспитывать своих детей.

Ей нужно бороться.

Лицо закрыто руками, но дрожь в руках не унять.

Помнит, что говорила собравшимся.

— Я не горжусь тем, что встала на этот путь. Я начала употреблять, когда умер отец, и я была предоставлена сама себе. Одним словом « перекати-поле.» Тогда и начались проблемы с наркотиками. Я запуталась,все казалось скучным и печальным. Я была в таком ужасном состоянии, что начала пробывать наркотики. Тогда появился алкоголь и наркотики. Я пробывала разные виды наркотиков и думала, что это поможет справится с болью и не сойти с ума от всего происходящего. Я сошла с ума и стало только хуже. Думала, что и полиция меня не остановит. Только Шон спас меня. Сейчас я смотрю на свою жизнь иначе. У меня сейчас двое детей сын Тео и дочь Милли. Сейчас я сама мать. Сейчас я понимаю, что это ужасно, что я не могла кормить моего сына грудью, а вот с дочерью врачи уже позволили. В моей крови не было наркотиков, хотя врачи так опасались различных отклонений, патологий. Самые сложные времена для меня, не считая потери родителей и борьбы с зависимостью. Сперва умерла мать, когда мне было пять лет. Автокатастрофа и отец не спас ее и винил себя в ее смерти. Меня воспитывал отец и тетя. Моя мать умерла и я так многое не сказала мне, не научила. Я не помню те дни. Еще я не могу принять то, что мой отец был алкоголиком. Теперь я могу признать это. Всегда думала, что отец сильный, но смерть матери подкосила его и сделала алкоголиком. Сейчас я не знаю, но только желаю определиться и жить дальше. Я желаю жить и справляться с болью, разными вызовами судьбы. Надеюсь, мои родители простят меня. Я все сделаю, чтобы бороться за свою жизнь и сделать жизнь своих детей лучше. Если бы я сейчас вернулась домой, то это бы прикончило меня. Я открою вам секрет. Долго молчала. Мой секрет в том, что если бы на моем пути не встретился Шон я бы уже давно была в могиле.

Одри улыбку кривит, сидя на этом стуле. Видит, как маленький мальчик бежит к ней, как только мужчина с малышкой на руках открывает дверь в этот кабинет. Словно зависла. Шон огромный плюс для нее и ее жизни. Со светлой душой, искренней улыбкой и доброй душой. Одри – минус. Бездушный и поглощённый тьмой минус. Она создана не для него. Он создан для другой. Но Шон решил совсем иначе. Шон решил, что минус притягивается к плюсу.

— Мамочка!

Тео бежит к ней, обнимает за шею, когда та встает со стула и подхватывает на руки сына, целует в щеку.

— Скучал по мамочке?

— Да…

Она голову в бок клонит и смотрит на мужа, шумно выдыхает. Шон на месте стоит. Не двигается. Слишком хороший, чтобы быть с ней и бороться за нее. Одри ведь плохая, зависимая, черная. Шон верит в добро и свет. Плюс от минуса, и кажется Только вот бежит не туда, всегда возвращаясь во тьму.

«Ангелочек, проснулась…» - думает Одри подходя к мужу и смотря в лицо дочери.

Он машинально поднимает голову и смотрит на неё. С вызовом в глазах и чересчур быстро пульсирующей кровью в венах. Шон хоть на секунду желает увидеть обычную человеческую тьму и ярость в ее глазах. Но этого она делать не станет.Пережила. Переборола. Потому что влюбилась слишком сильно. Потому что этот свет – единственное, к чему хоть как-то стремится Одри. Потому что хочет быть такой же. Потому что она хочет быть хорошей матерью.

Она плюсы и минусы в голове считает. Математик, черт бы его побрал. Умеет все считать и просчитывать. Нужно для работы и себя. А Шон вечно любящий почитать литературы и спаситель. Она живет в мире, где ничто и никогда не будет оборачиваться положительную сторону минуса. Шон же, по ее мнению, живет в сказке, а не жестокой реальности. Плюсы повсюду. В жизни только плюсы и нет никаких минусов. Да даже в этой комнате, в этом моменте.

— Так, сейчас едим к моим родителям, а вечером я вас заберу. Милли проголодалась.

— Да, ее нужно будет переодеть, как только приедем. Я задержалась сегодня и переживала.

— Не переживай, я поменял подгузник.

— И я люблю тебя…

Он усмехается, видя обеспокоенность в глазах Одри. Ведьма походит близко, опускает сына на пол. Чересчур. И только тогда выдыхает, заставляя сердце биться дальше. Надоело не видеть в них своих, ведь они, словно одно целое, сливаются. И она правда думает, что не все потеряно. И Одри правда думает, что его сердце не даст отказа.

Одри его в губы целует. И чувствует, будто свет тьму обжигает. Чувствует вкус его губ, таких знакомых. Почти не чувствует собственное тело. Но его руки на её руках. Он будто убить её хочет, прожигая светом тёмную душу Одри.

Одри только не видела, как засмущался Тео, когда взрослые касаются губ друг друга. Он же еще ребенок и это естественно.

— Так, идем? Мне нужно еще заехать в автомастерскую.

Спрашивает он. Отвечает она. Его тоном. Его словами. Его чувствами.

— Идем… Тео….

Одри держит сына за руку и вполне уверена, что противоположности притягиваются.

Одри все понять не может, как могла заполучил такой плюс, будучи тёмным

минусом.

***

В Аду темно и холодно, понимает Пирс.

Это конец, вот только чей?

Ее или Када, который сдержал свое слова и оставил это измерение на нее.

— Победитель устанавливает правила игры.

— Чего ты еще желаешь? Я уже оставил измерение на тебя… Ты победила.

— Души Сальваторе… Обоих… Я хочу, чтобы на Земле горели словно в Аду… Ты ведь можешь сделать это и сделаешь…

— Я сделаю… Как только меня призовут… Колокол… Серены на свободе и это случиться очень скоро… Ты желаешь отомстить?

— Желаю…Ты отомстишь… Знаешь, что нужно делать…

Брюнетка ведёт плечами и возвращается к своей книге. Это сложно понять, но Пирс потребовала у самого Дьявола личную комнату и теперь он не имеет права переступить порог, потому что у нее есть права желать и ее желание исполняются.

Он следит за каждым, даже самым незначительным, движением Кетрин Пирс со своего места, в полном молчании. Они привыкли молчать друг с другом. Иногда слова были лишними, иногда им просто нечего было друг другу сказать.

— Иди сюда, — зовёт Кад.

Кетрин медленно поднимает взгляд, откладывает книгу на постель и раздумывая над решением. Что он вообще тут делают? В пороге теперь уже ее личной комнаты. Не нужно было соглашаться на эту авантюру. Ведь проиграл и не зря же женщины коварные соблазнительницы и в их голове то, что даже сам Дьявол не знает.

Но Кад согласился, потому что Пирс только разрушает.

Это в её крови — ломать всех, кто попадается на пути. Стефана, Елену, друзей, любимую дочь и Элайджу. Ломает всех, кто пытается приблизиться к ней и спасти. Она привыкла отмахиваться от долгих, тоскливых взглядов, прятаться за «Лучше умрете вы, чем я.» и она сломала всё, что я так долго строила. Сломала, потому что оказалась в Аду. Кетрин всё ещё в верила в счастливый конец для них до того, как Элайджа оставил ее выбрав семью, в очередной раз. Это видно по тому, как ее сущность тянулась к немв, как она всегда смотрит, как угадывает настроения, как она спасает себя и его. Спасает того, кто добровольно согласился утонуть вместе с ней. Спасает и поэтому даже не думает больше о нем, счастливом конце и вообще не думает, приказывает себе не думать и отвлекается чтением.

— Иди сюда!

Он может приказать любому, но не ней. Только не самой Кетрин Пирс, ведь она подчиняется только своим правилам.

Она встаёт с кровати, разминает затекшие мышцы, прежде чем подойти к порогу и заглянуть ему в глаза.

— Ты ледяная.

— Не только снаружи, дорогой.

— Пустяки. Как только я вернусь с призом для тебя ты подчинишься мне. Так просто я не сдамся…

— Ну, попытайся…

У неё на кончике языка застывают слова, но остаются невысказанными,но она всегда побеждает.

— Ты должен заполучить души обоих братьев Сальваторе и сломать…

— Сломать их сказку…

— Сломаю…

— Хороший мальчик…

— Ты всё ещё холодная, бормочит Кад. — В Испании и Италии сейчас жарко. И в Болгарии тоже.

Та делает долгий вдох, прежде чем посмотреть на него и произнести что-то. Не зря он упомянул ее Родину и оду из любимых стран, где всегда жарко, солнце и тех, кто следит за тобой можно убить, обратить в горстку пепла сняв солнцезащитное кольцо. А что, удобно ведь и без свидетелей.

— Италия звучит прекрасно.

Кетрин Пирс искривляет губы в привычной ухмылке. Кетрин Пирс разрушает. В первую очередь саму себя.

Заключив сделку с ней Кад разрушил себя. Теперь у него есть дела на Земле.

Теперь она может выйти из комнаты и наслаждаться криками тех, кто вынужден возвращаться раз за разом и переживать свой самый худший день.

Теперь здесь есть только одна Королева.

Королева тьмы и темного измерения.

Теперь она королева тьмы, пробирается сквозь тьму сжимая в руках бутылку Dalmore 64 Trinitas. Ей хватило нескольких глотков виски, чтобы прийти в себя, контролировать эмоции и осознать, что теперь она может только пожелать и все исполнится. Она пожелала виски, хотя оно здесь ненастоящее, как и все.

В руках Dalmore 64 Trinitas. Цвет у виски получился насыщенный, напоминая темный янтарь, но она не видит, а только пьет. Ведь виски – лучший из всех психологов способ прийти в себя. Кетрин Пирс знает это. Знает лучше других.

В руках Dalmore 64 Trinitas.

Если жизнь братьев Сальваторе была похожа на сказку, не считая Деймона, который остался без Елены, хотя об этом она узнает позже от Кая Паркера, теперь превратиться в шекспировскую трагедию.

Как ей существовать дальше? Как собрать себя заново? Единственный выход, который видит Пирс, — это пить виски и наслаждаться свободой. А сейчас она наконец свободна от своих страданий, теперь она что-то поет и пьет виски, пробирается через тьму, чтобы сесть на трон из черной кожи резные ручки которого выполнены из красного дерева.

Кому-то нужно пережить темные времена.

Это станет чьим-то концом…

Дрожь в руках, отставила бутылку недопитого виски в сторону.

Мурашки по коже…Ее раны никогда не заживут. Не заживет рана от потери дочери. Не зарубцуется шов на сердце из-за утраченной любви. От страха Кетрин Пирс закрывает глаза, проваливается в бездну и не может отличить, что реально, а что – нет. Что-то внутри тянет ее ко дну, затягивает во тьму, бездну. Тьма поглащает ее, путает мысли.Боится, что это раздавит ее, что так и не сможет обрести самоконтроль.

“ Контролируя себя и борись” , - орет на саму себя, и это желание ударить себя, биться головой об стену.

Контроль.

Борьба с самой собой. Что может быть хуже?

Подорвалась с места, запустила бутыл в тьму и кажется она слышала звон бьющегося стекла в этой пугающей пустоте. Кричать, зная, что ее никто не услышит в Аду. Кричать надрывая глотку, царапать ногтями кожу шеи. Наверное, она просто утратила веру и не может бороться. Бороться с временем. Время – отрезок между жизнью и смертью. Время – самый злейший враг. Время – враг против которого невозможно бороться, потому что исход один - проигрыш.

Это конец, вот только чей?

Это станет чьим-то концом…

Это конец…

========== Глава 77. Убей меня в себе. ==========

Ты мой до дна, но ты не мой.

Её герой, но до утра со мной.

Я отдаю тебя, но только знай -

Это все, прощай!

Убей меня и всё!

Никто нас не спасёт.

Убей себя во мне!

Ты с ней, а я на дне.

Loboda - Убей меня.

А что, если возвращение домой прикончит ее?

Хейли Маршалл думает, что Элайджа Майклсон ее до дна. Он любит ее, а она его.

Теперь они знают, на что потратят свою вечность. Они посвятят себя друг другу, проведут вечность вместе : в любви и гармонии. Хейли сможет растить свою дочь, позволить Клаусу быть рядом с Хоуп, но главное, что Элайджа будет рядом с ней « Всегда и навечно.»

Ребекка выбрала свободу и уехала вместе с Коулом в Сан-Тропе. Ей нужно хорошо напиться и забыть Марселя, а Коулу не думать о Давине, ведь он становится таким слабым. Ребекка обещала присматривать за ним и всегда будет рядом. Не позволит младшему брату совершить еще худшие поступки, а может ему повезет и он вернет свою любовь, которую заслуживает?

В любом случае она прощается с Клаусом и выбирает машину, которая понравится Коулу. Ребекка улыбается так прекрасно, убирает кровь с уголка губ. Рев мотора и ветер в лицо - свобода для них подарок после пяти лет магического сна.

У Клауса дочь, которую он никогда не оставит.

Фрея, на правах старшей сестры просто обязана быть жестокой и сделать все во имя спасения семьи.

Элайджа просто не знает, как поступить с его вечностью, если не нужно будет спасать Никлауса.

Пять лет разлуки и Хейли не скрывает улыбку, когда уложив дочь спать она проходит в беседку и видит все то, что приготовил для них Элайджа : свечи, гирлянда из огоньков, столик с фруктами и шампанским, которое он разливает по бокалам.

— Эй, нельзя позволять своим ошибкам в прошлом определять тебя. Я знаю тебя, ты добрый.

— Нет, добрая из нас ты. Я ошибся, когда сказал, что ты Майклсон. Ты не Майклсон. В тебе слишком много добра. Поэтому я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Сейчас она вправе касаться его лица ладонью, смотреть в глаза и целовать.

Имеет права, потому что Элайджа Майклсон ее и эту ночь они проведут в объятьях друг друга. Они были в разлуке долгие пять лет и Хейли улыбается, не в силах сдержать своих чувств, когда они оказываются в комнате. Он увлечен Хейли, она влюблена в этого мужчину-рыцаря, который уже давно стал ее личным героем . Наступает тот момент, когда оба находят в себе силы и мужество твердо сказать друг другу в глаза, что любят и поддаться чувствам, не разрывать поцелуй. Элайджа старается быть терпеливым, нежным, трепетным. Ему так оставить Хейли лишь чувство наполненности и нарастающего удовольствия. Он позволяет себе снять с нее платье, а она снять с него черный жилет и расстегнуть пуговицы белой рубашки, ведь спешить некуда, потому что теперь у них есть целая вечность. Безропотно позволить тому снять с нее серое платье, вонзаться пальцами в бедра, предплечья, спину. Она позволяет себе повалить Элайджу на постель, и когда оказывается сверху, то сжимает в кулаке черные волосы на, глотая стон, обжигая губы жарким поцелуем, а отвечая на ее поцелуи Элайджа безмолвно умоляя о прощении другую.

Он с Хейли, а где Катерина? На дне?

Дне его сознания?

Он убил ее в себе и все…Никто их не спасет.

Элайджа с Хейли, а Кетрин на дне его сознания, убита им же и больше не потревожит его. Кетрин холодно без него. Кетрин горит в Аду без него.

Элайджа с Хейли.

Но потом наступает момент, когда боль сливается с удовольствием, и электрическим током разливаясь по всему телу и затрагивая каждую живую клетку организма. Затем яркая вспышка, взрыв, а следом кратковременное и головокружительное падение в темную пропасть.

Им сейчас хорошо, как никогда прежде. Хочется отдышаться, а потом сложить руки на груди и тихонько умереть. Хейли ощущает такую легкость, покой, свободу, будто вновь на свет родилась. Она счастлива быть с любимым мужчиной и утонуть в ней . Его мозг впервые получил долгожданную перезагрузку. Многочисленные теоремы, прочитанные книги, знания, переживая из-за семьи, вся боль, пять лет долгого магического сна, все воспоминания, отбившиеся на сетчатке глаз смыло этой волной наслаждения. И на беспечный вопрос лежащей рядом обнаженной Хейли, которая потянулась за лежащей на полу белой рубашки и набросила ее на свои плечи «О чем ты думаешь?» Элайджа абсолютно честно отвечает «Ни о чем, Хейли».

Ни о чем, потому что он просто прижмет к своей груди Хейли и поцелует в губы.

Ни о чем, пока не услышат пронзительный крик Никлауса : — Хейли!

И она появляется в гостиной в одной рубашке дяди ее дочери и о какой морале можно вести речь? Хейли видит обеспокоенного Клауса, который говорит, что Хоуп заболела, но малышка еще никогда не болела, по уверению Маршалл. Она ведь знает это, только ее дочери холодно. Очень холодно. Хоуп замерзает изнутри. Хейли Маршалл сделает все, чтобы спасти свою единственную дочь, даже если нужно будет вернуться в город из которого нужно бежать и не спастись.

— Это от Винсента Гриффита, он знает, что с Хоуп, он может помочь ей. Но мы должны вернуться в Новый Орлеан.

Возвращение домой может прикончить Хоуп или спасти.

Марсель Жерард опасен, но соглашается помочь, ведь на кону не только жизнь Хоуп Майклсон, но и других детей. Они оказались в ловушке и Винсент оказывается перед сложным выбором : жизнь детей или их смерть. Его друг убит Клаусом и он не стас Уилла. Тепеть он должен найти лазейку и не позволить детям умереть. Не проиграть. Винсент Гриффен находит лазейку и для этого Хейли вынуждена убить Элайджу.Убить проткнув сердце деревянным суком.

Он уже умирал тысячу раз и столько же воскресал.

Но, кого волнует, если еще огонёк погаснет?

Элайджу Майклсона не волнует, ведь он пойдет на все, чтобы спасти свою семью и племянницу.

Хейли Маршалл волнует больше мораль, о чем она и говорит Элайджи, после всего произошедшего в лесу с детьми.

— Я хочу кое-что у тебя спросить. В лесу, если бы Винсент не нашёл бы ту лазейку, что бы ты сделал с этими детьми?

— То, что потребовалось бы.

— Мы должны прекратить по привычке ставить жизни нашей семьи превыше остальных. Я не хочу этого для себя. Я не хочу этого для Хоуп. Мы должны быть лучше.

Винсента Грифена волнует этот огонек, который может угаснуть и именно он находит способ спасти детей и Клауса с Марселем из магического плена.

Элайджу Майклсона волнует то, что когда он был без сознания, то видел темное пятно в том белом коридоре. Он все же не убил ее. Видимо не смог, только вот сейчас, в том белом коридоре она чувствует себя одинокой, заброшенной и не нужной. Среди белого она черное пятно. Пятно, которое принижалось к одной из стен, охватило руками колени, опустило голову и не знает, что там ждет ее впереди.

Элайджа тоже не знает, что ждет его впереди и ему определенно нужно напиться, чтобы забыть этот ужасный день и то, что грядет война с новым врагом.

— Мне удалось найти старого друга или врага, никогда не мог понять. Ужасный денек выдался.

— Действительно ужасный.

В этом Клаус поддерживает старшего брата. В руках Клауса Майклсона фамильный герб и он думает только о том, что на каком дне оказалась его семья. Несколько глотков янтарной жидкости из бутылки и отброшенный в сторону каменный герб.

Их никто не спасет.

Их не нужно спасать.

Эта семья пошла на дно.

***

Если честно, то, это должно было закончится именно так. Исход был предопределен, и она должна была сгореть в Адском пламени вместе со Стефаном Сальваторе, а Кад стал лишь пешкой в большой игре, которую не понимал от начала и до конца. Она сыграла и желала спалить дотла ненавистный Мистмк Фоллс, но в итоге сгорела сама вместе с героем Стефаном, а ведь говорила не геройствовать. Наверное, это началось с того, как Кетрин Пирс впервые приехала в этот город и увидела его. Безответная любовь . Наверное, Стефаном Сальваторе все же и должно было закончится. Он спас брата и дал шанс на счастливую человеческую жизнь с Еленой ценой своей погибели в Адском пламени вместе с Кетрин Пирс. Он ведь всегда жертвует собой во благо других. Он кожей чувствует обжигающее пламя Адского огня. Он закрывает глаза. Кетрин ведь чувствует тоже самое. Он не мог жить, ведь тогда бы всем пришлось наблюдать за его мучительной смертью от старения.Тогда бы тем, кто его любит страдали наблюдая за его смертью, а этого Стефан Сальваторе не мог допустить.

Напоследок он посмотрит на брата и прошепчет Пирс, как только закрывает глаза : — Прощаю…

Стефан не хотел умирать так.

Не в Адском пламени, съедающем кожу с лица и оставляющем ожоги. Не слабым, разбитым всем человеком, так неожиданно. Не с Кетрин Пирс, бессердечной, хладнокровной сучкой Кетрин, чей каждый шаг выверен и продуман с маниакальной точностью.

Стефан совсем не хотел умирать, сдерживая эту девушку-старуху, что так неожиданно-безропотно сжалась вся, пристыла к его груди. Думал, что держал её – в действительности не смог бы отпустить, даже захотев. Она сама вцепилась в него, стиснула ладонь до костного хруста.

Стефан совсем не хотел умирать, вот так, подставляя лицо Адскому пламени.

И пусть формально она была жива в Аду — внутри всё давно уже сгнило, потрескалось и сыпалось прахом теперь, здесь, на раскалённые огнём камни. Вся она — из пыли — просто отголосок, жалкая пародия на себя прежнюю. Где все громкие слова, где зрелища королевского масштаба, где вырванные глотки и тонкие шпильки? Нет ничего, не осталось, исчезло с позором, потому что и Кетрин Пирс перестала быть похожей на себя. Поэтому, может, она дышит часто-часто, так что Стефан сам начинает задыхаться? Поэтому, может, пальцы у неё дрожат и инстинктивно вжимаются в его ладонь сильнее, растворяются в ней, хрупкие и бледные.

И дрожь её – синхронно с дрожанием стен, прогибающихся под рёвом огненного потока, сжирающего всё на своём пути.

И их этот поток вот-вот поглотит.

И Кетрин страшно, ох, как страшно великой стерве Кетрин Пирс, и этот леденящий ужас расползается и охватывает каждый нерв, отдает ледяным потом и мурашками по коже. Как же ей хочется не чувствовать этого леденящего холода и слабости. Слабости от которой, увы, не избавиться. Как же просто быть героем на словах — и как же хочется сломаться, оставшись один на один с последствиями своего героизма. Кетрин сломалась и сломала вслед за собой Стефана Сальваторе. Всегда уходит громко и тащит за собой.

Не сохрнила часть своей жизни.

Пронизана этим чувством безпомощности.

Кетрин откидывается едва назад, упирается макушкой ему в грудь, в подбородок. И в этом движении всё — страх, человеческий и от того ещё более неподходящий ей, страх, вытравляющий все обиды, всю ненависть.

Не может справиться со страхом.

Не выживут оба.

И он обнимает её, по-настоящему обнимает, и сжимает её пальцы в ответ.

И она душит всхлип на корню, потому что Кетрин Пирс не положено плакать.

И вся вечность тонет в угольных зрачках, сгорает в аловато-рыжем столпе пламени.

Не остаётся даже костей. Только пепел, смешавшийся с землёй и песком. И, наверное, где-то там, на обгоревших камнях, покоится его последнее прощение. Он простил ее и больше ничего не смог сделать.

Она забрала его с собой : свою любовь и боль.

Они сгорели в огне и это должно было стать концом одной истории и начало другой.

Деймон и Елена должны жить счастливой жизнью, Елена стать медиком, Керолайн скорбеть и собравшись с силами жить дальше, Бонни отправиться в путешествие.

По утру от них осталась только горстка пепла.

У злодеев не дрлжно быть счастливого финала, ведь он им положен по статусу и Кетрин Пирс проиграла.

У Кетрин Пирс не должно быть счастливого финала. Не положен и все должно было закончится обращением в горсту пепла, сгоранием в Адском пламени.

Это должно было стать ее концом, ведь Ада не существует и на Земле ей нет места.

Все это конец игры…

Злодеем не положен счастливый финал.

Это конец, вот только…

Только Кетрин Пирс открывает глаза и вспомнит все. Помнит, как руки сжали шелковую простань, ведь очнулась на постели в комнате с черной дверью.

Кто-то ее не отпускает.

Это должно было прикончить ее.

Адское пламя должно было испепелить ее, обратить в горстку серого пепла, но она очнулась в этой комнате с черной дверью.

У нее нет сил даже поднять голову с подушки и лучше бы это рыжие пламя прикончило ее. Было бы гораздо легче и проще.

Кто-то не желает ее отпускать и убивать ее в себе.

У Элайджи Майклсона идеально отглаженная кристально-белая рубашка. Настолько белая, что расфокусированные зрачки Пирс буквально ловят ангельское свечение или звериный оскал исходящее от него. Она видит его на пороге этой комнаты, когда садиться на постель и смотрит в эти потухшие глаза. В этих глазах больше нет огня и той страсти. Она слабая, что голову с подушки поднять не может, но пальцы с удовольствием зацепились за тонкую полоску его черного галстука в инстинктивном, не более, желании почувствовать хоть что-то более-менее устойчивое, если бы она могла поднять голову. Все, о чем она думает, пока его лицо приближается: нельзя закрывать глаза. Нельзя. Ни на секунду. Это будет ее ошибкой. Это, возможно будет стоить ей жизни.

— Элайджа, я не понимаю, что происходит… Я не помню … Я такая слабая… Почему ты здесь? Я умерла, а вслед за мной умер и ты? Скажи…

— Я жив, моя Катерина и ты будешь жить… Теперь жив…Я просто пожелал вернуться к тебе в своем разуме… Я воскрешу тебя… Я и сам не понимаю, что происходит, но ты набирайся сил… Я буду рядом…

Он смотрит куда-то в глубину ее пустых зрачков, пытаясь отыскать внутри размякшего сознания частицу понимания происходящего. Говорит негромко, но ей кажется, что голос буквально-таки раздается громовыми шумами где-то над ухом:

— Я соберу тебя по кусочкам, Катерина… Ты ведь всегда сражаешься за жизнь… Я буду сражаться за тебя, потому что желаю, чтобы ты была здесь…

Ей бы разлепить сухие не в меру губы и заставить тяжелый язык наконец-то подчиняться. Ей бы кивнуть или дать понять, что все происходящее – не бред и его затуманенный рассудок. Ей бы просто пульс у себя отыскать, да сил нет, зато вот Элайджа кажется ждал этого. Ждал, когда сможет вновь коснуться ее. Она разбужена им. Ждал, когда может просто молчать, поднять ее, обнять.

Не легко ему и это все неправильно : она мертва, а он верит в слепое счастье с Хейли.

Хорошо, что ему не придется объяснять все сейчас, ведь это не так уж и легко.

Легче молчать и впервые он задумывается о том, что если она и вправду была послана ему небесами, после стольких женщин и веков попыток обрести утраченную любовь.

А он упустил любовь.

Как он будет существовать без нее?

Их небо раскололась.

Элайджа знает, что все это не правильно. Но время невозможно вернуть, а она все была послана только ему после стольких веков.

Не легко, но он знает, что она услышат его.

— Я буду рядом…

— Очередная ложь, Элайджа… Хотя, вру всегда я…

А он не слушает, забирает ее, полусонную в свой плен крепких объятий, вдыхает ее запах, руки Кетрин касаются его родинки на шеи и кажется, что все это реально.

Она балансирует на самой грани: ей кажется, нужно только переступить – легко-легко и полетишь в глубокую бездну полного успокоения. Ей хочется слишком сильно забыться и закрыть глаза, но его пальцы на ее коже куда настырнее. Она пытается остановить взгляд на его лице и едва-едва шевелит губами в беззвучном «Я люблю тебя, только поняла это слишком поздно, Элайджа ». Ему, кажется, этого достаточно.

— Как и я, Катерина…. Слишком поздно…

Пирс не может кивнуть. Не может даже пошевелить пальцем, все так же глядя в его лицо, будто он должен понять, прочесть все ее мысли в пустых темных глазах. Она отвлекается на что-то позади него всего на мгновение – этого достаточно и срывается в бездну. Пока летит, даже его пальцы на ее запястье кажется гладят ее нежную кожу и Элайджа укладывает ее на постель.

Так нужно…

Нужно, чтобы она была в таком состоянии и лучше уж спит, чтобы он знал, что к ней можно вернуться.

Не легко отпускать, но он должен вздохнуть, отпустить и вернуться в реальность.

***

Элайджа думал, что после всего произошедшего Хейли пожелает остаться с дочерью, отдалит его, ведь она делает ради дочери и он понимает это и принимает. Хейли желает лучшего для своей малышки, а он просто будет делать, что и всегда делал – сражаться за семью.

Он крепко спал в одинокой постели.

Он вернулся в комнату за черной дверью, уже во второй раз, только вот зря Элайджа открыл эту черную дверь, переступил порог разгромленной комнаты.

Она вспомнила.

Все.

Вспомнила и это убило ее.

Не легко ведь соединить, склеить разорванную душу.

Она склеилась из миллиона осколков.

Склеились из осколков и воспоминаний.

Осколки воспоминаний склеились

воедино. Склеились секундным клеем.

Помнит.

Склеились, когда открыла глаза, не иначе, веки тяжелые, она пытается сфокусироваться на каком-либо предмете перед собой, но не видит ровным счетом ничего. Волна воспоминаний нахлынула и теперь она помнит. Помнит все. Как будто была в коме, а сейчас медленно и мучительно приходит в себя : помнит белый коридор с дверями, помнит все, что видела там, помнит поцелуи и объятья, кофейное пятно на белом ковре и каждое слова и разговоры, о Хейли, о семье и Клаусе, о врагах, о любви, о них. Помнит все и этого было бы достаточно, чтобы свихнуться.

И это называется любовью?

Ее душа сейчас сильная, как и она.

Обволакивает тьма, заползая в самое сознание, даже не пытаясь будто и напоминать за ненадобностью: она тут, берет ее полностью, имеет самым изощренным способом, так, что она орет, не помнит, как крушит все в комнате, срывает шторы, разбивает стеклянную колбу с орхидей и срывает простынь и садиться на матрац.

Хочется конвульсивно сжать в тонких пальцах холодный край простыни и позвать на помощь. Хоть кого-то спасет ее?

Кетрин слишком уверена, что никто не спасет.

Такой ее и находит Элайджа : в разгромленной комнате, сидящей на разгромленной постели, взбросив нога за ногу. Так она встречает его : взглядом полным ненависти одета в черную хлопковую майку и черные узкие брюки.

— Катерина, что случилось? Не смотри на меня так…

— Тебе нравится, Элайджа? Я в полной гармонии с собой, разве ты не видишь, дорогой. Хаос… Тебе не нравится беспорядок в твоем разуме? Вчера я дошла до ручки. Я стала женщиной, которая даже мне не нравится. Раньше я смеялась над такими. Я помню все. Абсолютно все… Я потеря все : жизнь, свободу, дочь и тебя… Я заперта в твоем разуме, хотя должна была исчезнуть вместе с Адом…Можешь уходить к ней и убить меня окончательно. Убей меня в себе и поставим точку. Убей!

Она просыпается медленно и эти воспоминания. Открывает глаза и смотрит на него вопросительно, будто одним взглядом спрашивает, сколько можно ее терзать, хватается за ворот рубашки и умоляет убить ее в нем. Убить и поставить точку.

Можно списать все на драму. Можно сотню и сотню раз с пеной у рта доказывать, что так было проще – темнота окутывает каждый укол – нежели пытаться бороться На пути ее саморазрушения Элайджа Майклсон только и делает, что выстраивает ей лестницу обратно, так, на всякий случай, если захочет вернуться. Так возвращает ее, потому что не в силах отпустить.

Кетрин падать теперь нравится больше, подниматься же удел сильных. Была сильной и властной стервой, когда-то давно. Таких, как Кетрин Пирс, которые видят и берут, что хотят, а потом идут по головам и заполучают желаемое – как было и с ней. Он режет коленки о мраморный пол своего ледяного Ада слишком часто, чтобы пытаться эти раны залечить : свои и ее. Сломался ведь и сам, а сейчас стоит на коленях, ухватил не за руку, так что впервые ей захотелось вырваться и закричать.

— Я не хочу тебя отпускать… Послушай, я найду способ вернуть тебя… Я поговорю с Фреей, как только будет подходящее время.

— Как только… Как только решатся семейные проблемы и ты решишься оставить Хейли… Вечность иными словами…

Она усмехается, смотрит вдаль и проще быть на дне – там дышится легко, просто потому что совсем не дышится.

Ей легче умереть, чем выжить такой ценой и знать, что она на дне, а каждое утро Элайджа будет открывать глаза и видеть другую.

И, конечно Пирс, не говорит: «Не хочу видеть этого больше и слышать о шлюхе-волчице и семейных проблемах ». Она просто сжимает его пальцы, чуть сильнее, чем обычно, и смотрит-смотрит-смотрит, пока не отводит взгляд, упирая его куда-то в стену.

Но в беспросветности перспектив находится тепло знакомой ладони, и внезапно крепко пожимая расслабленные пальцы, она чувствует, что спасена. Эта хитрая и коварная женщина знает, как убедить его остаться до утра с ней. С рассветом ведь он вернётся в реальность.

Кетрин Пирс нарушит эту игру.

Пусть он хотя бы до утра будет с ней.

Повисшая в комнате тишина, кажется, нервировала, но только Элайджа может навести порядок в своей голове и этой комнате. Словно по одному вздоху и его желанию. Теперь все как прежде. Теперь порядок : в голове и комнате. Тяжелые шторы, колба с темно-алой орхидеей, стеклянный кофейный столик. Кетрин, напротив, казалась абсолютно невозмутимой и слегка задумчивой, наливая себе и ему очередной бокал красного вина с лёгкой усмешкой на пухлых губах. А он продолжал смотреть на неё в упор, скользя по ней внимательным взглядом, останавливаясь чуть дольше на пушистых угольно-черных ресницах и упругих локонах, струящихся по её покатым плечам.

Элайджа совсем не мог разгадать её мотивы и особенности непростого характера, но она протягивает ему бокал на тонкой ножке. Когда она пожелала бутылку сухого вина, которую сейчас держала в руках, Элайджа не стал сопротивляться и ему в тот же миг захотелось выхватить из её рук эту бутылку и, уложив на этот стеклянный столик, который явно бы раскололся на острые остатки от их веса, поранил бы их. Но что может быть лучше для них, чем похоть вперемешку с соленой кровью. Вот только не имел на это право сейчас Элайджа Майклсон или имел?

Пирс не принадлежала ему, да и никому другому.

Что им осталось?

Все.

Она заходится смехом, отставляет бокал на стеклянный кофейный столик.

И все…

Его никто не спасет…

Ее никто не спасет…

Элайджа и вправду не понимает, что с ней происходит. Алкоголь ударил в голову? Празднует очередную победу, то, что уговорила его остаться с ней до утра.

Элайджа и вправду не понимает до того момента, пока она не говорит :

— Всегда думала, что самые сильные истории любви начинаются с ненависти… А сейчас я тебя ненавижу и на мне нет белья…

— Значит ты ненавидишь меня, Катерина? Зачем ты говоришь это сейчас?

— Что бы ты знал… Как я поняла, прогнать меня ты не можешь, убить меня ты не тоже можешь…

— А значит ты вновь победила…

— А значит я вынуждена разделить с тобой свою участь или ты со мной… Это ведь и называется любовью? Что думаешь? Где та любовь, о которой все говорят?

А дальше… Красное вино окрашивает белый ковер, потому что Элайджа подхватывает ее под ягодицы, вынуждая ногами обхватить его талию, опускает на постель, а та роняет бокал из рук, рвет на нем рубашку, расстегивает брюки, жадными торопливыми поцелуями мажет по груди, по животу, ниже, еще ниже, собственническими ладонями исследует его тело, шепчет что-то, задыхаясь и это и было ее планом.

Она кусается. Не до крови, но ощутимо. Языком зализывает место укуса и проделывает все по новой, не собираясь становиться нежной и покладистой, потому что она зла и ненавидит его. Ей это не нужно, ей это не важно. Ей просто необходимо чувствовать его, вот и все.

В какой-то момент Элайджа останавливается и затуманенным взглядом всматривается ей в глаза, каряя темнота которых так же затянута белая. Но жажда ощутить реальность происходящего настолько сильна, что не остановиться уже, поэтому продолжает касаться ткани ее брюк, ведь это единственный способ узнать, не лжет ли Кетрин.

На ней действительно нет белья, и Элайджа вновь ловит себя на мысли, что Петрова и правда Дьяволица, только вот это никак не влияет на его желания, быть с ней, даже им не место вместе. Кетрин и сама не поняла, как завелась с полуоборота, списав все на ярость и ненависть, похоть. Кетрин и не собирается дарить ему наслаждение или тепло, скорее собирается убить.

Пламя в нем закипает, бурлит, как лава, требует выхода. А Петрова лишь податливо отвечает ему, как послушный котенок, которым она никогда не являлась, хотя если только ради него. Ей прекрасно известно, что сейчас будет, ведь эмоции обоих зашкаливают, и взаимное притяжение.

Всего несколько часов назад она громко стонала под ним, отдаваясь ему целиком и, к его огромному удивлению, требуя от него большего, а сейчас была заметно отстраненной, демонстрируя явную холодность, когда он обернулся перед тем, как уйти и закрыть черную дверь.

Ведь слышал, что он нужен там в реальности, а холодная, расчетливая и манипулирующая сучка Пирс справится.

Не нужна.

Или она рассчитывала на это?

Рассчитывала, что убьет его и убила.

Элайджа нужен Хейли, которая пришла в их комнату около пяти утра. Честно, она была удивлена увидев улыбку на его лице, тихо садится на постель, поджимает под себя колени, гладит его по волосам. Элайджа Майклсон появился в ее жизни, когда была запутана, напугана и одинока. Элайджа стал ее личным рыцарем, героем. Хейли уверена в том, что все у них будет хорошо. Хейли уверена в этом на тысячу процентов.Они будут счастливы и ему явно сниться что-то хорошее, если он улыбается во сне и волчица не спешит будить его.

Спешить ведь и вправду некуда. Хейли насладиться этим моментом, его улыбкой и коснется пальцами кожи лица.

В окно стучится новый день. Элайджу ждет чашка бодрящего кофе или чая, завтрак и список добрых дел на сегодня. Почему добрых? Потому что с Хейли нужно быть героем, рыцарем в сияющих доспехах.

Однажды он открыл глаза, проснулся , перевернуться на свою сторону и Хейли поцеловала любовь всей своей жизни, и сказала: “— Доброе утро”.

— Доброе утро…

— Я собираюсь отвести Хоуп к Мери. Она скучает и я надеюсь, что ты пойдешь с нами.

— Конечно же, но сперва завтрак… Мы позавтракаем вместе….

— Ты улыбался во сне и спал спокойно… Видимо тебе было хорошо…

— Да, очень хорошо или это был страшный кощмар…

И только ведя Хейли на кухню Элайджа понимает, что Кетрин победила. Он ненавидит себя и понимает почему она вела себя так, даже понимает, что Дьяволица победила и овладела им даже в его разуме, где кажется всем управлять должен он. Ненавидит, что проиграл Кетрин, что оба проиграли.

Элайджа ненавидит себя, как никогда прежде.

Ненавидит и чувства застыли.

Ненавидит это время.

В душе Хейли расцвело все, весна, она улыбается, идет вперед собирая бледно-голубые цветы. Она и вправду счастлива здесь рядом с любимым мужчиной. Тихая жизнь с теми, кто ей дорог, в сельской местности то, о чем мечтает Хейли Маршалл после всего пережитого.

— Мы могли бы быть счастливы здесь.

— Думаю, тут ты в этом костюме будешь выделяться.

— Я подумываю о джинсовых шортах и сандалях.

— Я хочу построить с тобой жизнь, Элайджа. С Хоуп. Хочу, чтобы мы были счастливы.

— И мы это сделаем. Вместе. В джинсовых шортах.

Элайджа целует ее в губы, даже пытается улыбнуться, ведь Хейли улыбается так искренне и верит в то, что Элайджа, ее герой защит ее от всех бед и сделает ее счастливой. Верит в то, что ради нее и Хоуп Элайджа пойдет на все.

Хейли Маршалл не знает, что на душе у него осень.

Хейли не знает, что ее герой до утра развлекался в постели с другой.

Хейли не знает, что Элайджа и нее.

Элайджа ее до дна, но не ее.

Хейли не знает, что он с другой и именно сейчас все ему напоминает о стерве Кетрин Пирс, даже разговор о джинсовых рубашках.

Этого героя никто не спасет.

Хейли не знает, что на дне то она, а не Кетрин Пирс.

Хейли не знает, что проиграда стерве Пирс.

Хейли не знает, что Элайджа Майклсон никогда не убьет в себе Кетрин Пирс.

Никогда не убьет ее в себе. Просто не решиться вырвать ей сердце или никогда не возвращаться в комнату с черной дверью.

Просто Кетрин Пирс победила и убила его…

Убила, если он не смог убить ее в себе, ведь побеждает тот, кто убивает первым. Кетрин убила первой.

Вот и все…

Элайджа знает это и сам, только и Хейли он оставить не может, ведь дал слова быть ее защитой навечно.

Элайджа Майклсон горит в огне.

И что им осталось?

Убить друг друга и все…

Вот и все…

Не отпускает…

И это называют любовью?

========== Глава 78. Может смерть послужит только началом? ==========

“Ты моя тайна, я никому не скажу про тебя”.

-1988.

*** Новый Орлеан. ***

Не может Марсель Жерард не прийти домой.

Не мог просто оставить город и ее.

Он всегда возвращается домой и это ведь так прекрасно, если желаешь возвращаться домой, а София все для этого делала.

Сегодня София просыпается в одиночестве, потягивается в постели, тянется за длинным черным шелковым халатом.

Его нет.

Сперва София думает, что Марсель ушел рано, но вода в душе не шумит, не слышаться грохот посуды на кухне и София чувствует некую пустоту.

Одиночество.

Она нашла в Марселе опору и поддержку, но сейчас проснулась в пустой постели и его нет здесь.

Она не оставит это так.

Она все узнает, всю правду.

Сегодня София Воронова настроена решительно и даже не допивает экспрессо.

Сегодня София Воронова ставит черную чашку демитассе, на блюдце, возможно, громче обычного.

Сегодня София Воронова настроена решительно и живьем ее не возьмут.

Не зря ведь Доминик считает, что ее чувства к Марселю могут стать проблемой.

Но легко ли бороться с чувствами. Легко ли ей предать Марселя во имя отомщения Майклсоном, хотя София и так уже сделала это.

Неравный бой?

Бой между сердцем и разумом.

Она, кажется, понимает, доходит, хоть и медленно, что она привезалась душой к Марселю.

Может полюбить тело легче, чем душу.

За это время она полюбила и душу Марселя.

Она будет сражаться за Марселя до конца, ведь он тоже сделал многое для нее.

Она не остановится, пока не вернет Марселя и свои поиски София начинает с визита к Джошуа точно зная, что друга он не оставит.

— Ого. Привет. Жутко. Знаешь, нормальные люди стучат.

— Нормально скучно.

— Ну, как посмотреть. Пришла убить меня?

Вторым шагом становится оружие, ведь у нее есть шипы выросшие на крови Марселя. Соорудить браслет с шипами и успеть собраться на вечеринку, которую устраивают Майклсоны, вот только почетный гость заточен в подземелье.

Она уже настолько сломалась, что не знает что будет дальше.

София не может проиграть эту битву.

Она потеряла покой и даже кружась в танце с Клаусом она испытывает только ненависть.

— Может мне просто следует убить тебя?

— Попытайся.

Пусть попытается убить ведь хуже, если она выйдет из себя. Хуже может стать ему. Она поборола свой страх и даже натягивает улыбку, когда он опускает ее в танце.

Пусть попытается, ведь София и так сломлена.

Сломлена, но должна сражаться до конца и вернуть Марселя. Вернуть того к которому испытывает самые теплые чувства. Марсель тот, за кого она сражается.

Клаусу нужно что-то понять. Понять, что ему бояться не только шипов на ее руке, но и ее лично. Бояться ее личной мести.

Бояться и услышать ее историю, даже если он и сам знал все это.

Пришло время услышать правду.

Она скажет всю правду.

Ее ведь уже и так ничего не спасет.

Сколько трудностей она преодолела.

Поддержку она ни в ком не чувствовала.

Теперь и Клаус узнает о ее внутреннем состоянии.

Теперь Клаус знает, как ей сложно слышать его дыхание за ее спиной.

— Пятьсот лет назад. Русская деревня Калач. Погожий летний день, большая счастливая семья, свадьба под открытым небом. Не припоминаешь? Я отошла принести еще медовухи, вернувшись я увидела, как ты пьешь кровь моей сестры. Все на празднике, вся моя семья мертвы.

Ему не жаль, а боль — все, что Клаус Майклсон может видеть в ее глазах.

Может ее ошибок в том, что она отдала оружие и неотомстила Клаусу Майклсону сразу.

Ведь вправду могла просто уколоть ее шипом и смотреть как он умирает. Могла, но не сделала этого т вернулась в суровую реальность.

— Мне, конечно, ужасно жаль. И всё же, я рад, что забрал всё твоё оружие, учитывая то, как ты зациклена на мести и всё такое.

— Осторожней, Клаус, не будь так самонадеян. Я ненавижу тебя гораздо дольше, чем знаю Марселя.

***

Что уж точно не следовало делать Элайджи Майклсону, так это возвращаться и открывать эту черную дверь.

Все говорят: ненавидеть проще.

Вот и она ненавидит его. Пытается ненавидеть его, но не может.

Вот и Элайджа не может возненавидеть ее, даже если из-за нее будет гореть в Аду.

Одни говорят: стоит только выпустить пар, раскрыть свои чувства, и все пройдет. Исчезнет, как исчезает утренний туман. И ничего тогда больше не будет. Не будет как прежде.

Не будет потому что у Элайджи все хорошо или просто Хейли Маршалл не волнует, что она чувствует или не может понять, что он чувствует. За столько лет когда это Хейли спрашивала о его состоянии? Хейли думала только о своем счастье и счастье дочери.

Кетрин Пирс не психолог, нет, просто где-то прочитала или внимательно смотрит в его глаза и умеет читать по глазам. Кетрин ведь важно, чтобы и ее слова услышали. Элайджа должен ее услышать. Элайджа ей беспрекословно верит, всегда верил, ведь с ней же он желал провести вечность. Ее ведь Элайджа добивался, а сейчас потерял.

У нее карие глаза невероятно спокойные, будто совсем надежные, что ли, убаюкивающие.

Неужели не ненавидит его после всего происходящего?

Солнечный свет падает на ее оголенную оливковую кожу. Она встретила его не просто в кружевном белье малахитового цвета, но поверх наброшен прозрачен длинный халат.

Может ему нужно ощутить легкое покалывание тепла на своей прохладной коже.

— Элайджа, послушаешь, какие пошлости я придумала сегодня? Может желаешь, чтобы я станцевала гоу-гоу для тебя? Помню было время, когда я танцевала гоу-гоу для буржуазии. Я же здесь, чтобы ублажать тебя…

Майклсон чуть щурится от лучей и делает несколько шагов в ее сторону, а Пирс садиться на постель и ухмыляется в своей привычной манере. Она разбила мягкую тишину раннего утра между ними, своим смехом. Ведь она в буквальном смысле разрушает его изнутри, пока Элайджа в дурманом потянутом сознании. Кетрин знает его тайны, видела скрытые воспоминания за белыми дверями и принимает это как что-то само собой разумеющееся. Еще она смогла принять его темную сторону, ведь это и не так уж просто. Элайджа понимает, что Кетрин стала невольным свидетелем всего. Может нужно скрыть ото всех. Иначе что? Ее слезы и мольбы прекратить все это. Может Элайджа подавляет ее изнутри. Хотя она и так мертва, что ей нет места ни на Земле ни в Аду. Значит, она вынуждена быть здесь. Вынуждена сказать « прощай» все родное — кожаная куртка на ее плечах, черные обтягивающие брюки, туфли за которыми она ездила в саму Францию, платья известных брендов, украшений, любовников. Больше всего этого не будет.

Остались толь его руки на ее талии, будто скрывающие от всего мира. Вселенная чертовски неправильная в своих взглядах. Потому что три из них запутались в треугольнике больном, неестественном, а четвертый медленно сходит с ума, не зная, как выпустить клокочущий внутри гнев.

— Прекрати сейчас же, Катерина… Не желаю слышать подобное…

— Почему? Ты себя так ведешь себя и возвращаешься сюда только, чтобы утолить голод демона. Утолить голод похотью. Я права…

Права…

Кетрин знает, что сейчас лишь, что теперь все слишком запутанно, и им не по пути, с драмами в голове, себя сам Элайджа не спасет. Ну, а кто поможет? Остается лишь уповать вот на что — стерву Пирс.

Хоуп грозит опасность и я должен уничтожить Пустоту. Я должен сделать хоть что-то…

Даже, если нужно будет принести себя в жертву. Я должен принять смерть…

Элайджа пропитан весь — от головы и до пят — любовью и ненавистью к этой женщине.

Может лучше бы им вообще было не встречаться или чтобы река времени унесла ее далеко-далеко от него.

Я скорее поверю в то, что Хейли принесет тебе погибель, Элайджа… Ты вечный рыцарь в сияющих доспехах… Нужно же соответствовать Хейли… Теперь я понимаю, почему ты не можешь оставить ее. Твое якобы «благородство». Но меня ты ведь оставил, а ей еще далеко до меня… После всего этого времени я поняла, что ты перестал быть самим собой, после встречи с Хейли и всего случившегося… Знаешь, она сыграла куда более значимую роль, чем я отвела ей во всей этой истории. Я ведь подослала ее к Клаусу… Можешь ненавидеть меня, но тогда мысли были приблизительно такие: Сейшелы, Элайджа рядом, загорать и спокойная жизнь.

Ловит каждое слово ее пухлых губ, смотрит в глаза цвета виски и пьянеет и верит-верит-верит, что теперь — что это чувства на двоих все тоже и теперь навсегда, не иначе. Элайджи хочется верить, что все осталось как прежде, хочется надеяться, никто ведь не запрещает верить в вечность и любовь, что из них двоих хоть один сможет вытащить другого из омута и вновь дышать в унисон и что ее улыбки все-все настоящие, не вымученные, не фальшивые. Сейчас и улыбки — ведь самое честное, что было у них.

Я себя собой не чувствую. Мне кажется, что я продал свою душу, когда убил Марселя.

А я когда засунула свою голову в петлю. Может стоит начать с прошения Марселя? Себя ведь ты не простишь. Я знаю… Ты обещал собрать меня по кускам, но сперва тебе нужно собрать себя…

Элайджа улыбается устало. Не потому, что проблемы душат, накрывая с головой, не потому, что смотреть на нее такую измученную и усталую попросту больно. Она окутала себя ложью, и ей видится путь только один: умереть, наверное, проще всего. Она умирала столько раз, что стать ничем, раствориться в темноте, выдумать сон, чтобы никого не было в этой темноте.

Застыла.

Следит взглядом за пальцами, которые сжали его ладонь и Элайджа не желает что-то менять. Это мерзко и неправильно, да. Но это его, выбор. Мир простит ему одну ошибку? А может она помогает ему держаться и он просто не желает ее отпускать?

Застыл.

Ее гнев охватывает каждую секунду, когда она смотрит на него — отпускать не хочет. Гнев этот тлеет подспудно в самом его сознании, наружу не вырывается, истребляя внутренности самостоятельно, без подсказок. Кетрин Пирс не верит в счастливые финалы, поэтому ей легче повеситься, провести холодным лезвием по запястью и перерезать вену. Отправиться туда, где хорошо и возможно, там ее ждет Надя и семья. Ей уже кажется: если бы действительно хотела умереть, застыть в вечности, то сделала бы это, не ожидая, пока ее спасут.

Вакуум.

Держаться.

Ему смешно и больно от одной мысли: Он ведь не знает, что заставляет его возвращаться к ней. Может это и вправду настоящие чувства? Может это и есть те самые настоящие чувства из-за которых он не отпускает ее. Может это его слепое желание и страсть? Что его останавливает? Чего он боялся? Он ведь скрывал свои отношения с ней, только все знали о его чувствах и желаниях и может проще было бы официально все признать. Кто им управляет и ставит то запятые, то точки. Катерина наверняка, была слишком зла на него. Будто мир умер, все обратилось в прах.

Постоянная борьба.

Может, было бы проще предать. Предательство всегда лучший выход: никаких сожалений и драмы.Предать нелегко, но Кетрин Пирс всегда предавала, но может она бескорыстно любит Элайджу Майклсона? Или играет с ним до конца?

А может игра ему по душе?

А потом — пустота гложущая, всеобъемлющая, затрагивающая самые темные уголки сожженного больной, черной любовью сердца.

Разделять удовольствия и реальность происходящего.

Разделять разум и сердце.

Кетрин устала верить в глупые сказки, потому что таким, как она не заслуживают счастливого финала. Сжимает сухие губы в тонкую линию и впервые позволяет тлеющему пламени завладеть ее разумом. Протягивая руку, обхватывает тонкие пальцы, стискивая почти до хруста. На лице не дергается ни одна морщинка.

Она кладет голову ему на колени. Опускает медленно, тяжело дыша, а в этот момент Элайджа убирает локон ее волос, а та, ладонями, касается его лица. Она смотрит ему в глаза, пытаясь отыскать в темных просторах знакомого, благородного, любимого Элайджу, но встречает лишь силу, справиться с которой не может. Видит зверя. Любила ведь его больше остальных мужчин, а может и любит.Он шепчет тихо-тихо, почти беззвучно, но она будто читает по губам:

— Может таким монстрам, лучший выход — смерть? Если я умру во имя семьи, то обрету покой здесь, с тобой… Так будет справедливо, Катерина…

Элайджа больше не боится умереть. Элайджа боится лишь быть чудовищем.

Какие гарантии? Сколько чувств она испытывает, когда он говорит о смерти. Она ненавидит и бьёт по лицу, что тот вздрагивает от неожиданности. Не каждый на Земле позволит себе так вести с ним, а она ударила. Ударила, потому что стало страшно, не по себе от его слов.

Элайджа поставил ее перед фактом, что сделает все во блага семьи и племянницы.

Ему трудно скрываться от лихорадочного взгляда Пирс, да и как она может быть спокойна?

Пески одиночества затягивают в пустоту — туда, откуда невозможно выбраться. Элайджа вывел ее оттуда, схватил за руку и вытащил из этих песков. Она много столетий боролась с болью прошлого, закапывая её под разбухшей землёй оправданий и поступков во имя своего спасения. Его слова стали поперёк горла стальной иглой. Одно неловкое движение — и ты стечёшь кровью. Она готова пойти на все, потому отчаянно верила в то, что Элайджа — ключ к спасению, ее счастье, ее любовь. Усомниться в этом было подобно кошмарному сну. Но любой сон может стать явью, даже самый страшный.

Страшный сон, если он умрет.

— Я помню, как в Италии ты стал перед мной на колено и сделал мне предложение, — голос брюнетки звенит, крошится его изнутри. — Тогда я была самой счастливой женщиной в мире. Правда, я сперва позволила гордости взять верх надо мной, ведь Кетрин Пирс поставила на колени не просто очередного, ничего не значащего любовника, а Элайджу Майклсону. В душе я ликовала и ненавидела себя одновременно, потому что именно ты вел себя со мной так, как не вел ни один мужчина, ты стал моей слабостью и величайшем счастьем. Ты вел меня в этом мире… Любовь к тебе вела меня…

— Но я снова готов спасать тебя, несмотря на все, что ты сделала, — Майклсон осторожно берёт ее за руку и с опаской заглядывает в глаза. — Как тогда, когда ты была рядом и мы счастливы, так и сейчас сможем вернуть утраченное, починить сломанные чувства. Мне нужна ты: на Земле или в Аду.

Кетрин не хочет отталкивать его, потому что дышать и так тяжело. Будто грудную клетку распаривают. Будто сердце выворачивают наизнанку, вытряхивая остатки любви, лоскутки засохшей обиды и боли. Она дрожит всем телом и неотрывно смотрит на руки сжимающие ее холодные ладони. Она ведь навечно замерзла. Так тепло и уютно, потому что его ладони согревают ее такую холодную и застывшую. Любовь — согревает, оберегает, успокаивает. Так и должно быть. Страху здесь нет места.

— Ты столько раз спасал мне жизнь, Элайджа, я ведь знаю, что в девятнадцатом веке ты помог мне бежать из Мистик Фоллс и это было не только тогда, что у меня просто нет никакого права так с тобой обращаться, причинять боль, обманывать, — Пирс извиняется или пытается извиниться.

Только в этот раз всё по-другому. Без напускной серьёзности в голосе. Без тлеющей обиды в глазах. С обнажённым кровоточащим сердцем и трясущимися руками. Ведь на самом деле Кетрин абсолютно не умеет контролировать волнение. Только не рядом с Элайджей, с которым она была настоящей. Видимо настоящей ее знал только он. Когда вся жизнь буквально повисла на волоске. Да, спасти ее мог только он.

— Я получил твое письмо с запятой, после слова « Дорогой» и не мог не помочь. Я сейчам сжимаю твою руку и вижу твою искреннюю улыбку, мне хочется верить в то, что мы со всем справимся и будем счастливы, — может он мужчина и не должен плакать, но сейчас он не стесняется своих слёз. Он не боится показаться слабым. Он боится выставить себя грязным, жалким. Он плачет потому она нужна ему, но она мертва, обратилась в горстку пепла. Он плачет по утраченную и не прожитому. Но он не такой и никогда таким не был.

Как он сможет теперь спать спокойно?

— Я не смогу без тебя, — она касается его щеки, стирая горячие слёзы, и проводит пальцем по губам. Чувствует, что не имеет права касаться, не может находиться так близко, а вообще оба не заслуживают прощения. Но жутко хочет поцеловать, касаться ее губ. Вдохнуть его запах. Почувствовать хоть миллиметр нежности, затерявшийся под фарфоровой маской равнодушия Пирс.

— Ты спросила меня о моих страхах, — и Элайджа говорит правду, знает, что никогда не выберется, не спасётся. — Так вот, Катерина, я всегда знал ответ на этот вопрос.

— И чего же ты боится сам Элайджа Майклсон? — интересуется она.

— Боюсь потерять тебя, — прямо в губы выдыхает ей Элайджа. Поэтому ты все еще здесь… Спрятана там где свет и хорошо — в глубине моего разума.

Ему нужна она: на Земле, в Аду, в душе, в глубине разума.

Ему нужно, чтобы именно она вела его здесь и в реальности.

Ему нужно свыкнуться со всем в реальности и начать с чего-то. Начать бороться и возвращать себя прежнего. Начать собирать себя по кускам. Начать, ведь он и так все делает для семьи и будет делать все. Сейчас им грозит опасность. Он ведь обещал ей, что соберёт себя по кускам, как и ее. Сестра занята Киллин и спасением семьи. Клаус заботится о Хоуп, как и Хейли. Чего ему стоит сражаться за семью? Он ведь всегда сражался за семью и сейчас взял на себя обязанности главы семьи. Должен же кто-то убивать, проливать кровь и делать все, чтобы победить очередного врага.

Марсель ведь тоже переживает ведь Пустота грозила не только детям, но и всему городу. Любой враг должен быть повержен. Марсель сейчас может и сильнее любого в этом городе, но не видит такого элементарного изменения в той, что столько лет была рядом с ним. Не увидел такого изменения в светлых глазах Софии, которые прежде были наполнены любовью и нежности к нему, а сейчас только пустота.

— Уверена, твои люди найдут кости с помощью внушения или других форм убеждения.

— Конечно. Нужно только время.

— Которого у нас нет!

— Что ты тут делаешь?

— Нам нужно поговорить. Если ты не против.

— Оставь нас. Говори быстро.

— Мне нужна твоя помощь. У меня назначена встреча с экспертом. Он едет из Мистик Фоллс с одной из костей, которая поможет найти остальные. Между нами, эти останки будут у нас уже к закату солнца.

— Почему я должен верить тебе? И раз на то пошло, с чего ты решил, что можешь доверять мне?

— Я и не доверяю. Несмотря на наши разногласия, у нас одна цель. Вот моё предложение: ты поедешь со мной, а я отдаю единственное оружие, способное отнять твою жизнь.

А Марсель Жерард и не видит ухмылку на лице Софии, у которой явно созрел план.

Марсель не знает, она одержима пустотой, загнана в самый темный угол своего сознания и все, о чем она думает — это сдаться. Просто уснуть позволить тьме окутать себя и уснуть.

Только сдаться.

Марсель доверяет Софии, как себе только вот все не так просто и на сегодня Элайджа становится его нянькой.

— Любишь немецкие спортивные машины?

— Сказал мужчина в костюме за пять тысяч.

— Девять, если быть точным. Я не варвар.

Элайджа и не знает, что говорит, только вот сидя за одним столом с Марселем. Может стоит и вправду сказать правду. Сказать, что думает. Сказать, что себя он никогда не простит.

— Мы под угрозой.

— Я знаю это, как и то, что ты делаешь с угрозой. Ты показал это, когда вырвал моё сердце пять лет назад. И чтобы ты знал, я тебя ни за что не прощу.

— Я этого и не жду. Я себя точно не простил.

Марсель знает, что не простит.

Но сейчас больше волнует встреча ни с кем иным, как с Алариком Зальцмоном, который привез остаток кости, так нужной Пустоте для того, чтобы завершить возрождение.

Только сейчас Марсель узнает, что София одержима Пустотой, а все, чего желает Марсель — сражаться.

Он должен сражаться за настоящее, как и Майклсоны.

— Спасибо, что приехали. Это была бы долгая прогулка обратно в Мистик-Фоллс.

— Только не говори, что это твой эксперт! Что произошло?

— Если не считать штрафа за прокат, я подорвал микс вампира и ведьмы, которая пыталась забрать кость.

— Как она выглядела?

— Брюнетка, ослепительная. Чёрный пиджак, а под ним кружевной топ. Светящиеся голубые глаза.

— София! Пустота внутри Софии. Возможно, она использует её.

— Возможно, она использует всех нас.

— Нужно найти способ её спасти.

— Или лишить её страданий.

— Что? Я правильно расслышал?! Конечно, это способ Майклсонов: зачем спасать кого-то, если можно убить!

— Эй, я тоже люблю временами поворчать. Но вы хотите стоять и ныть о пропаже кости пальца, или хотите поговорить о книге, которая указывает нам, где могут быть другие кости? Я изучал записи и у меня есть фамилия… Дель Роблес. Родословная заканчивается 10 лет назад. И согласно записям Локвудов, кто-то из их семьи был похоронен с одной из этих мистических костей.

— Где?

— Кладбище «Чёрная глина» в Треме.

Хоуп Майклсон сегодня была очень смелой спасая семью и отца. Правда ей семь. Всего лишь семь. Ей семь, но она такая смелая и храбрая. Как она только могла в свои семь лет быть такой храброй. Она сильная и смелая. Она помнит все, чему ее учила мать.

— Это мне?

— За то, что ты сделала сегодня, твой папа заставил кондитерскую весь день готовить эти печенья.

— Папа был грустным.

— Думаю, он хотел быть тем, кто всем поможет, но мы оба согласны в одном: ты была очень храброй.

— Я просто подумала, как бы поступила ты. Как ты всегда говорила: пока мы вместе, ничему нам не навредить. Всегда и навечно.

Пока они вместе им ничего не грозит, ведь Хейли рядом с дочерью, традиционный поцелуй и объятья. Хоуп так важно, что сейчас рядом с ней самый родной человек — мать.

Хейли может стать укором для Элайджи, когда тот оборачивается к ней. Не нужно горячиться и так смотреть. Не нужно, но как пережить все это. Пережить то, что Элайджа был готов пожертвовать собой во благо семьи и заточения Пустоты. Давина ведь рассказала историю пустоты: Всё началось за тысячи лет до основании этого города. Два соперничающих племени решили объединить силы. Они решили, что мирный союз положит начало эпохи гармонии. Они устроили свадьбу. Могущественный колдун и ведьма создали единый клан. Этот брак принял дитя. Девять месяцев старейшины племени посещали мать. Они даровали ребенку великие силы, чтобы новорожденный стал символом процветания. Но они не имели понятия, что принесли в этот мир. Её назвали Инаду. Скоро стало известно, что она сильнее, чем кто-нибудь мог представить. И при этом она жаждала ещё больше. Так и родилась Пустая.

Хейли запуталась, но ведь как бы она пережила потерю Элайджи. Этого она тоже не знает.

— О чём ты думал? Нельзя обещать мне будущее, а потом пытаться отдать свою жизнь.

— Выживание требует жертв.

— Элайджа, всегда есть другой путь.

— Искать его нет времени.

— Хоуп только обрела семью, и ты ей нужен.

— Хоуп нужен отец!

— А ты нужен мне. Я люблю тебя. Мы должны драться и сохранить подобие того, что называют хорошей жизнью.

Любит? Выбирая семью и отца своего ребенка во благо любовника.

А может во всей этой ситуации Хейли тоже запуталась. А может глупо было Элайджи доказывать, что Хоуп нужен отец, а ему то может и стоит жить.

Запуталась желая поступить правильно. Элайджа ведь говорит искренне.

— Ребекка как-то спросила меня, есть ли место, где я могу быть счастлив. Начать заново. Маноск. Это прекрасная деревушка на юге Франции. В сельской местности. И когда мы покончим с этим, а мы покончим с этим… Я отвезу тебя туда. И, обещаю тебе, я всё сделаю правильно.

Элайджа касается ее лица, смотрит в глаза, но та отворачивается, словно привыкла, чтобы все делали то, что она пожелает, чтобы все были хорошими и поступали правильно. А сам Элайджа? Только может и обещать, переживать. Больше он ничего не может. Ночью обещал Катерине, а сейчас Хейли.

С него и вправду хватит. Ему нужно сделать выбор, как только враг будет повержен.

Ему нужно будет выбрать: убить в себе Катерину или вернуть ее оставив семью и Хейли.

Обманывает сам себя.

Она касается его губ передавая нож, который убить Марселя.

— Начни отдав это Марселю.

Она целует его и уходит, а у Элайджи есть выбор. Ему нужно только запастись терпением и сделать выбор.

Выбор: быть монстром или продолжать играть роль рыцаря в сияющих доспехах.

Элайджа просто перестал быть собой. Просто потерялся.

А может перестал быть собой?

Может не может быть образцом для Хейли?

Ставки слишком высоки. Может что-то поймет. Может и вправду стоит сделать что-то правильное.

Ну что ж… Хейли думает, что это к лучшему, если Элайджа начнет делать правильно. Она уверяла его в этом.

Может за тысячу лет его не нужно учить. Он переживает, но может этот поступок.

Запутался.

Только вот приходя в пентхаус Марселя он думает, что делает все правильно и кажется принял решение позволить Хейли и Клаусу растить дочь в мире и гармонии, добре и любви. Он точно не вписывается в эту картину и если уж решение покинуть семью твердое, то он будет знать, что с Хоуп и братом будет все хорошо, а он попытается жить своей жизнью с Катериной.

Выбрать другой путь и как он мог быть настолько неосмотрительным ведь насторожился, когда увидел открытую дверь в пентхаус.

Тихо и спокойно.

Сейчас только боль.

Не этого он ожидал.

Не корчится от боли лежа на полу.

Не отдать свою жизнь за то, чтобы воскресла та, которая может принести вред его семье.

Не так он желал умирать: медленно, мучительно от отравленных шипов и кола вогнанного в спину.

Готов ли он умирать?

Знал ли он, что его ждала ловушка и смерть. Знал ли он, что ему придется бороться со смертью. Знал ли, что Инаду всегда и все решает сама.

— Готов умереть, Элайджа? Потому что я вполне готова жить.

Ради возрождения она готова отнять жизнь Элайджи, принести жертву.

Войны не будет или все только начинается?

Может ему останется только тишина?

Может Элайджа Майклсон и вправду предчувствовал свою смерть? Очередную, мучительную, настоящую.

Может смерть послужит только началом?

========== Глава 79. Чтобы не случилось, не смотри на голубой свет. ==========

Я рождался сто раз и сто раз умирал

Я заглядывал в карты — у Дьявола нет козырей

Они входят в наш дом но что они сделают нам?

Мы с тобою бессмертны — не так ли, матерь Богов?

Nautilus Pompilius - Матерь Богов.

Элайджа все еще верит.

Верит в то, что-то…

Верит, что его семья придет за ним, только вот этот яд распространяется по телу и убивает его. Медленная и мучительная смерть достойная такого монстра, как он.

А она стрит и сверкает своими голубыми глазами.

« Чтобы не случилось, не смотри на голубой свет…»

А она всегда побеждает, подберет ключ к его разуму и закрытым дверям.

А она сделает его смерть еще мучительнее.

А он уже видит кинжал в своих окровавленных руках.

А он уже слышит голос Винсента Грифенна.

— Ты еще помнишь каково это, Элайджа? Каково быть человеком? — голос Винсента эхом проносится над кладбищем, ударяя словно острое лезвие клинок в спину.

— Не совсем, если честно, — отвечает Майклсон сухо, даже не оборачиваясь.

Майклсоны не сгибают спину, мучают, калечат, лишают жизней и тонут в крови уже столько столетий, что это во имя семьи или не совсем так, скорее, во имя удовлетворения темных желаний этой бессмертной семьи. Они так жили тысячу лет и не стоит скрывать, что убийства стали частью их существования, некой дурной славой этой семьи, как и нажитые враги.

Понимает, что Хейли в сущности монстра несколько лет и не понять его, как это делала Катерина. Теперь понятно, почему, когда ему было плохо он открывал эту черную дверь и утешался.

Любовь то черная, вперемешку с алой кровь.

Этого Элайджа и не замечал.

Теперь осознал, что было в Катерине и не было а Хейли.

Хейли мечтала видеть в нем только рыцаря, героя, который всегда будет защищать ее. Катерина принимала его настоящего, ведь сама была монстром. Монстр может простить и понять другого монстра. Монстр может полюбить другого монстра.

Мучительно терять кого-то из тех, кто был дорог тебе, но мучительно терять и себя.

Яд медленно убивает.

— Тогда у тебя нет души, — Гриффит уходит быстро, спеша на помощь ведьмам, которых убил Элайжда для ритуала « Жатвы» ведь нужно было восстановить связь с предками, чтобы узнать информацию и победить Пустою.

Снова по кругу : кровь и боль.

Винсент так и не слышит, помогает подняться одной из девушек. Винсент все еще человечный. Элайджа надеется, что ведьмак не слышит :

— Ошибаешься, моя душа погребена где-то в глубине моего разума и у нее есть имя. А может, я и вовсе продал свою душу.

Между небом и землей.

Яд убивает медленно.

Этот смертельный яд медленно распространяется по венам.

У него явно нет души.

Нет.

Инаду могущественна. Она проникает в голову, находя все самое скрытое и сокровенное, и развращает по кусочку — так, чтобы казалось, что чудовище внутри невозможно укротить. Пустота поглощает. А Элайджа чувствует ее присутствие в себе, как вирус, заразу, яд как инородное тело, ломящееся за красную дверь его разума.

Но, черная дверь гораздо интереснее.

Интереснее заглянуть за запретную дверь.

Интересно ведь узнать, что скрыто в голове другого. Интересно с какими демонами борется сам Элайджа Майклсон. Мысли, мечты, все самое сокровенное, то, что утешает или выводит из себя. Все скрыто в черепной коробке одного человека, все что его тревожит и дарует покой.

Инаду открывает черную дверь.

Инаду действительно проходит в эту черную дверь.

Она, дверь, действительно приоткрывается ненадолго — Майклсону и так Пирс снилась, сколько бы он не пытался забыть и отпустить, найти утешение в любви и защите Хейли. Не вышло и она снится энную ночь подряд. А Хейли спрашивает каждое утро, как он спал, целует в губы, а у Элайджи слабость клеймом горит в карих глазах. Он точно не в порядке, только Хейли наплевать, если он не будет соответствовать ее стандартам.

Один.

Инаду видит кареглазую брюнетку, которая забрасывает нога за ногу, сидит на постели и поправляет свои кудри. Она ждет его. Только вот Пустота теперь знает и ей понятен его самый главный кошмар : Если Катерина вернется и столкнётся лицом к лицу с Хейли, то в живых останется только одна и простить он не сможет.

Инаду видеть все его страхи.

Просто не зря ее называют « Пустой.»

Видит желания и страхи.

Знает.

Зря он скрывал свои страхи : страх не защитить семью, остаться одному или то, что ему придется оплакивать одно.

Элайджа умирает и еще не до конца понимает, что происходит.

Кетрин сидит сзади его, на ней короткая, шелковая комбинация из шелка и кружева, скользит руками по его оголенному торсу, целует в ухо и шепчет :

— Мы созданы друг для друга, дорогой…

Она говорит медленно, шепча, крепко прижимаясь к нему, но почему он молчит?

Ей интересно почему он молчит, даже когда она запускает руки в его волосы, целует в шею.

Но Элайджа встает с постели, застегивает ремень брюк и пуговицы синей рубашки, поднимает с пола черный галстук.

Все же он решил нарушить свое молчание, садится рядом и смотрит в глаза. Лучше уж сказать глядя в глаза, чем пережить очередную ложь. Да и что тогда останется от его благородства.

— Понимаешь, Катерина, нам нужно расстаться, на время…

Эти слова убивают ее и он видит как ненависть затягивает ее зрачки. Не милая и покладистая кошка, что была прежде и вилась у его ног в этом придуманном Раю, только вот могла возражать, потому что это часть ее души связана с его душой.

Лучше не будет, как и худшее.

Уже ведь давно нет моды на любовь, только похоть и секс.

— Ты бредешь, Элайджа… Я тебе не верю…

Она тянет к нему свои руки, желает ухватиться за лицо, но Майклсон останавливает ее, сдерживает ее ладони своими.

— Это временная необходимость, Катерина…

— Чтобы ты мог быть с ней…

— Если за это время ты встретишь достойного мужчину, то я порадуюсь за твое счастье.

— Да, что ты такое говоришь?

— Мне пока, Катерина…

— Стой! Ты бросить меня решил?

Ухватилась за его шею, желала повалить на постель и возможно даже задушить, на глазах кривая ухмылка. Но Элайджа сильнее и сдерживает ее за запястья, подминает под себя, оказывает сверху.

— Я убью тебя и ее! Убью! Слышишь? Отпусти! Отпусти!

Она все еще пытается бороться, вырваться или сбросить его с себя, но Элайджа кричит. Впервые, что ее гнев сменяется страхом и слезами.

— Тихо! Тихо я сказал!

Найти в себе силы и посмотреть ему в глазах, коснуться губ и попытаться остановить.

— Я тебя люблю… Очень сильно…

— Прощай…

Не слушает, решил и уходит, закрывая за собой дверь.

Не видит, то как она бьет кулаками о постель, издает крик подобный стону раненного зверя, громит постель сбрасывая все постельное белье на пол.

Плохо.

— Не уходи!

Два.

Элайджа все еще пытается бороться, вытащить из своей спины кол с отравленными шипами.

Пустая все подготовила для ритуала. Она готова жить.

— Такая воля к жизни, разве не легче сдаться и часть тебя должна жаждать : покоя, тишины, вечного забвения.

— Подойти поближе и мы обретем его вместе.

— У тебя будет компания, когда умрешь ты, то умрет и твоя родословная. Эта великая жертва позволит мне обрести плоть. Теперь мне нужно последние останки для ритуала, которые благополучно собрала твоя семья. Она скора придет сюда.

— Ты не можешь пытать мою семью и выжить при этом.

— Я пережила множество вещей пострашнее твоей семьи. Пусть они приходят. Они попытаются спасти тебя от яда текущего в твоих венам и тем самым дадут то, что мне нужно и в награду за их усилие я позволю твоей семье увидеть, как ты умрешь.

Она сверкает голубыми глазами. Она причиняет боль, вгоняет кол глубже, что тот кричит об боли, видимо этот отчаянный крик слышала вся округа.

Но может это и вовсе не его крик, а крик бедной Джиа.

Джиа горит медленно, кричит и бьется в агонии, верещит, плачет от боли, воет и мечется, словно зажженный фитиль. Элайджа сделать ничего не может, его держат прутья и брат, а то совсем от горя свихнется, сорвется и полетит к чертям вниз, во тьму, за ней — за той, что уже мертва.

Катерина тоже мертва, но появляется в сантиметрах и молчит в упор живьем въедается коньячными глазами в ткани, жаждет, чтобы он боролся. Мужчина же теряет себя, как теряются обычно любимые вещи. И жалко вроде, и в то же время понимаешь, что уже ничего не вернуть. Он, быть может, тает от ее неощутимого присутствия рядом, что-то внутри надрывается, рвется, унося все сдерживающие якоря на дно.

— Катерина!…

Реальность. Сердце в груди бьет по рёбрам и словно Пустая играет на его нервах, а Катерина улыбается — и нет ни слёз на глазах, ни смеха, лишь отголоски прежнего лица.

— Осталось недолго…

— Даже, если завершишь это, моя семья погребет тебя.

— Они попробуют, но шансы на моей стороны. Мои силы уйдут в землю и я возрожусь еще сильнее.

— Ты тело, которое убьет мой брат…

— Думаешь, что твой брат отомстит за тебя? Сподвигнет преданность родной крови. Я была в разуме Клауса и видела, как дорожите друг другом. Как же смехотворна эта преданность родной крови. Сам видишь, к чему это привело тебя. Возможно, теперь ты понимаешь, что семья – это проклятие. Мы наследует грехи тех, кто пришел прежде нас и эти же грехи передаются после. Например, твоя племянница.

— Нет! Не за что!

— Почему? Потому что твоя семья защитит ее? Бедняга… Вы даже друг друга защитить не можете. Ваша племянница рожденная от моей кровной линии и может уничтожит меня, не могу допустить этого.

Погибает, а она проводит по его лицу костью. Она показывает то, что он вовсе не желал видеть.

Видит ее труп у его ног с петлей на шеи.

Ужас. Оцепенение. Коснуться ее холодной, бледной кожи дрожащими рука, отшатнуться, когда глаза Катерины сверкают голубым.

Обычно он скуп на слова и эмоции, но не сейчас. Сейчас слезы и он не простит себя. Ему не нужно готовиться к худшему, ведь худшее уже наступило.

Страх, холодный пот и ее голос.

— Ты убил её. Убил свою Катерину, предал, спал с Хейли, говорил ей что-то о любви. Предатель любви. Все, кого ты любишь, Элайджа, рано или поздно умирают, и это ты всему виной. Ты спусковой механизм. Винтик в этой системе. Черная метка, — говорят ее губы, а глаза горят ультрамарином. — И следующей жертвой будет Хейли…

Это ведь не Катерина, а Пустая, которая завладела ею.

В горле встает ком.

Сил нет даже чтобы шевельнуть рукой.

— Ты всего лишь галлюцинация. Пустота, запертая где-то, ищущая выхода.

— Нет. Я — это твой самый большой страх, — видение поднимается с пола, отбрасывает веревку с шеи и приближается вплотную, дышит на ухо, — Я лишь доказательство, что ты монстр. Убийца. Ты есть тьма. Темная сила, которая уничтожит все. Вся твоя семья. Сколько света и душ вы погубили? Меня ты тоже погубил.

Легче потерять сознание.

И каждый день, каждый сон – это борьба. Ему невыносимо трудно видеть оболочку, ощущать, но не иметь права прикоснуться, потому что дальше — тлен, потому что дальше — смерть. А чертова Пустота так сильно вжилась в образ Катерины, его, Элайджи, жгучей, страстной, свободной, что оторвать уже невозможно. Выцарапать тоже. Мужчина пробовал — тень только смеется, цокая каблуком.

***

А дальше еще страшнее. Страшнее, потому у Кетрин в руках сердце Хейли и губы Пирс испачканы кровью.

У нее лицо вымазано кровью, не в том настроении, чтобы быть аккуратной и милой.

Сперва изгрызла шею, Хейли, хотя та попыталась укусить ее и у нее это вышло.

Хейли бы все равно в этой схватке не вышла победительцей, ведь Пирс расчетливее и укус оборотня не повлияет на ее состояние, чем обычно.

Кетрин не в духи и ей невыносимо.

Причина агрессии и злобы Пирс банальна – ревность.

Элайджа с Хейли, а ее хондрит, выворачивает на изнанку. Правда, перед этим Элайджа долгие месяцы клялся в любви Кетрин, а потом был с Хейли и все это разорвала ее на части.

Вот так, просто.

Хейли знала, что погибает за то, что другой больно и горько.

— Я не молю о пощаде, стерва, — шипит Хейли, отчаянно пытаясь в себе силы подняться после удара Пирс, который впечатал ее в стену так, что штукатурка полетела и не находит их.

— Я здесь, чтобы закончить все это. Я видела другое будущее Элайджи. Видела это будущее с собой. Теперь он увидит твой труп, - небрежная усмешка касается губ убийцы.

Так вот, Хейли Маршалл, гибнет за за разбитое сердце и за израненную душу, за свое грехопадение не с тем. Кетрин Пирс убьет ее, даже если сама умрет.

— Никто не станет тебя оплакивать, Хейли, как и меня, - серьезно говорит она.

— Что ты несешь, шлюшка? Разве ты лучше? Поверь, о твоей репутации и обманутых мужчинах я знаю… Для тебя « Я люблю тебя» ничего не значит. У тебя нет сердца! — Хейли вдруг становится тяжело дышать.

— Я и не ожидала, что ты поймешь, волчонок, но когда-то и я верила в любовь и любила. Любила Элайджу. — хмыкает и одним точным движением пробить кулаком грудную клетку Хейли и вырвать ее сердце.

Сердце еще билось, когда Кетрин разжала окровавленные пальцы и выронил сердце под ноги Элайджи, который кричит.

Обе мертвы.

Он не может дышать, ведь у ног сердце Хейли, а на шеи укус оборотня и вряд ли брат излечит ту, которая убила мать его ребенка, а Элайджа вряд ли простит Катерину.

В одночасье потерял любовь.

В одночасье потерял себя.

В одночасье потерял все.

Этого он и боялся. Боялся потерять семью и любовь.

Пустая сильная и если пожелает, то мертвыми он увидит всю свою семью : Фрею с перерезанным горлом, то, как Никлаус обращается в горстку пепла, отравленных ядом Марселя тела Коула и Ребекки и самое страшно Хоуп на груди мертвой Хейли.

Пустота играет на его нервах.

Он ведь знал, что семья придет, не оставит его.

— Ты ведь не думал, что мы просто оставим тебя умирать?

— Фрея, ты должна уйти.

— Замолчи! Не трать силы.

Хейли и Фрея вместе с Клаусом не могли оставить его. Умирать вот так.

В жизнь может случиться всякое. Но семье никогда не оставит его. Катерина никогда не оставит его.

Может и глупо или бессмысленно, но ясный рассудок берет верх.

— Брат, я не оставлю тебя!

Фрея Майклсон пойдет до конца в этой войне и не остановится, чтобы спасти любого из своей семьи.

Все что происходит с ним происходит с ней. С тех пор, как их души связаны. С тех пор, как дух из которого исходило голубое свечение открыл черную дверь. Рваный шепот горит на давно забытых губах. Майклсон веки разлепить не может или не хочет. Видеть ее опять, будто деревянным колом в сердце, болезненно и мучительно. Она же берет в руки его лицо в свои руки, а под его ребрами швы. «Ты живой. Ты все еще можешь дышать и дыши» - повторяет в унисон, улыбаясь.

Это ее дух. Она свободна. Он видит ее. Столько они уже прошли.

Теперь она рядом и не нужно много слов. Она не представляет, что будет если он умрет.

Она спасет его заставит бороться.

— Элайджа, Элайджа, Элайджа, — вампир слышит, борется с желанием вновь поверить в чудо, и нужно снова столкнуться с Пустотой, — Хватит, пора сражаться. Пока сердце бьется и я сдерживаю ее, пока могу, но это не бесконечно. Элайджа, это я. Посмотри на меня. Борись. Я тебя не отдам ей.

Кетрин настоящая на мгновение, будто миры где-то, которые были врозь слились в один. Она светится счастьем и теплом, словно живая протягивая к лицу мужчины ладони. Молчания не слышно — брюнетка повторяет его имя. А оно пахнет ничьей не виной. Оба виноваты.

— Меня уже не спасти. Она хочет меня забрать. Если Фрея заточит Пустоту, то моя семья будет свободна, а моя смерть не станет напрасной.

— Я не позволю, слышишь? Идиотский дух не заберет тебя, пока я рядом. А я буду рядом, пока не останусь без сил. Слышишь, Элайджа? Я сдержу ее, — брюнетка обнимает обессиленного Майклсона за плечи, гладит по мокрым волосам, кладет свою голову на его спину.

Она ведь помнит все, как будто бы это было вчера. Она помнит, как Элайджа любил свои раны и боль, но так редко о них говорил, помнит, как он в последний раз ушел, не коснулся ее губ, но коснулся лба. Элайджа тогда ушёл, не обещая скоро вернуться. Он выбрал семью.

Кетрин, по правде говоря, сгорела бы еще раз в Адском пламени, чтобы спасти Элайджу. Она здесь, чтобы он смог дальше жить или дышать, быть в здравом рассудке. Она не позволит голубому свету забрать его у нее. Не позволит, потому что стерва встанет на пути синего света и примет его на себя, исчезнет в нем. Ему хочется кричать, но Элайджа только и может протянуть руку, ведь последнее, что он видел : образ Катерины и глаза светящиеся голубым.

Она бы вновь пожертвовала собой даже после боли и предательств.

Она бы вновь умерла ради его.

Она бы вновь подставила свою грудь, чтобы защитить его.

Она готова подставить свою грудь, чтобы ее проткнули колом из белого дуба, а не его.

Она готова подставить свою грудь, чтобы защитить его и умереть самой.

Она готова пожертвовать собой ради его.

Только Элайджа перед смертью шепчет имя другой и он в ясном рассудке. Он боится, что потеряет и ее. Только Хейли не понимает, что Элайджа боится, что Хоуп останется без отца и это хуже без обоих родителей. Боится, что смерть его напрасна.

— Хейли!

Клаус сдерживает Хейли, ведь Инаду нужно не только перерождение, но и смерть ее кровной линии, тех, кто могут принести ей смерть. Инаду нужны еще две смерти : Хейли и Хоуп. Она Лабонниеры и могут принести ей погибель.

Кто выдумал смерть и перерождение?

Элайджа мертв и стоя у гроба брата он не верит в случившееся. А если его уже не вернуть? Кулон сдерживающие души расколот. Где теперь душа его брата? Выжил ли Элайджа и в какой части разума спрятана его душа?

А как может реагировать Клаус, когда его брат мертв. Мертв и не просто в его сердце загнал клинок или деревянный кол. Он реально умер, тело покрыто серыми венами, только не уничтожено огнем.

— Душа моего брата в кулоне. Мы должны найти его и вернуть назад.

— Клаус, дай ей момент отдышаться.

— Мы подвели его однажды!

— Клаус, хватит!

Клаус готов кричать, землю грызть, рыдать или спалить весь Новый Орлеан, умереть, но только бы его брат жив.

— Я думаю, его больше нет.

— Этого не может быть. Тысячу лет мы с братом шагали по этой земле. Смерть приходила бесчисленное количество раз и, мы все время отказали ей. Он не умер. Этого не может быть.

Элайджа Майклсон мертв и Клаус отказывается верить в это. Он поверит во что угодно, но только не в то, что остался без главной поджеожи и опоры. Он остался без того, кто всегда сражался за него и был рядом.

В голове своя же война.

Так хочется кричать сорвав голос.

Любой, даже самый сильный король, когда-нибудь может упасть.

Клаус Майклсон упал сегодня.

Упал, увидев и узнав, то что Пустота сделала с его братом. Пустота убила Элайджу, а Клаус ведь думал, что любой, кто вхож в их дом будет повергнут. За прожитые столетия Клаус Майклсон умирал и воскресал столько раз, что и насчитать. Он вгонял клинки в сердца семьи, зная, что в любой момент может их вернуть.

Сейчас, когда Клаус открывает глаза все иначе, ведь Элайджа не вернется. Дух убил его, чтобы подучить кровь и плоть.

Клаус, возможно видел то, что не видел сам Дьявол, но противостоять бессмертному могущественному духу он впервые.

Пришло время сражаться.

Они спасали друг друга тысячу лет, а Клаус впервые не спас своего брата. Не спас того, кто всегда был рядом и спасал его, сражался за его человечность и верид в искупление.

Клаус не спас Элайджу и теперь желает только уйти и напиться, проливать слезы, которых никто не увидел. Не увидят, потому что для всех он сильный и непобедимый Клаус Майклсон, который никогда бывает слабым. Он подвел того, кто никогда не подводил его. Элайджа всегда отказывался во блага семьи от личного счастья. Клаус всего лишь не хотел быть одиноким и нашел смысл жизни в своей дочери, родной крови. Именно Элайджа убедил его оставить ребенка и Хейли, именно его брат сказал, что это их шанс.

Сейчас плакать запрещено.

Фрея сглатывает слезы, но вот Хейли, как бы выдавливает из себя слезы. Неужели так реагируют на смерть того, кому отдал душу и сердце? Клаус ожидал от Хейли истерику, слезы, крики, битье всего того, что попадется под руку, залитый кровью квартал, пока малышка Хоуп спит. Клаус не понимает в шоковом состоянии Хейли, в шаге от пропасти или ей наплевать, а Элайджа был просто ей удобен, как тот, кто может усмирить спмого Клауса Майклсона. Удобение и как рыцарь в сияющих доспехах и любила она не Элайджу, а образ и костюм и что же будет с ней, когда она увидит, что скрыто за красной дверью его разума.

А может ему не стоило ждать, привыкать к Хейли, а просто уйти взяв с собой дочь и столкнуться с последствиями, но растить дочь не здесь, не так. Может порвать со всем, сбиться с пути, вырваться и было выходом? Элайджа бы понял его, ведь сам же помог однажды Хейли бежать с его дочерью от Далии. И чтобы они смогли сделать? Ничего. Далия бы убила Хейли, волков и его семье бы досталось от ведьмы, которая получает желаемое. Если бы он не ждал и не действовал неизвестно, как бы все кончилось. Когда первообращенные были угрозой и гордость Хейли послужила смертью ее мужа, который любил ее. Не лезла бы. Клаус и так делает все во благо матери своей дочери, а та что, пользуется этим?

Клаус запутался и смерть брата сломала его.

Нужно вырваться и думать…

Думать, как спасти брата или привыкать жить без Элайджи.

Но пока на пороге появляется Хоуп в ночной рубашке. Не могла уснуть и обратила внимание на синей кулон.

— Что это?

Ей и вправду иниересно, а Хейли вытирает слезу, пытается увести дочь, но упорство у малышки отца, ведь та отпускает руку матери и кладет свою руку на плечо тети.

— Хоуп? Иди спать, милая. Я буду через минуту.

Она видела Элайджу, там, за красной дверью, где кровь и боль.

Она слышала его искаженный крик.

Крик о помощи.

Крик, хотя он выбрал свою самую темную сторону и не сожалеет. Человек ведь помнит свои грехи, корит себя за них и это может и вправду прикончит его, сбить с пути и подтолкнуть к пропасти и никуда.

Элайджа Майклсон утерял свой свет, одинок в глубине своего разума.

Выход один.

Решение принято.

Грехи прикончили его. Он никогда не простит себя и выбор своей худшей, темной стороны оправдан.

Элайджа Майклсон выбрал красную дверь, за которой скрываются его грехи и кровь. Грехи, которые прикончили его.

Элайджа Майклон выбрал тьму и грехи, которые прикончили его.

Его уже не спасти.

Его уже прикончили и не отпустит.

Элайджа Майклсон выбрал красную дверь и свои грехи.

— Ты видела это? Ты это почувствовала?

— Дядя Элайджа.

— Ты слышала его, да?

— Да, я слышала его. Он где-то внутри, но..

— Но что?

— Его голос звучал искаженно, по-другому, как радиопомехи, и я только услышала… его крик.

София всегда сражалась и была стойкой. Она вернется ведь самое сложное – изгнать дух Инаду уже позади.

Теперь все позади и Марсель может положить Софию на постель, собраться с мыслями и силами и начать все заново.

— Только помни, что в ее разуме была самая могущественная ведьма в истории. Неизвестно через что она сейчас проходит. А сам то как?

— Слушай ты здесь, чтобы утешать?

— Нет, я здесь, чтобы забрать свой дневник.

Винсент не знает выдержит ли он это, но Пустота сильнее и нужно сражаться. Сражаться даже ценой собственной жизни.

Винсент прав, потому что в разум Софии проникла Инаду, которая подпитывалась ею, глотает словно воздух и не отпускает.

Кажется София Воронова должна гореть в огне, но нет она замерзает.

Замерзает укрывшись за одной из белых дверей своего разума.

Холодно.

Сдаться и рыдать.

Она так надеялась, что Пустота здесь ее не найдет.

Легла на пол, сжалась в позе эмбриона, обняла себя и ее губы издали нечто подобное на воя. Вой отчаянья. Слезы отчаянья.

Сдаться.

Проиграть.

Нельзя закрывать глаза, сдаваться и засыпать.

На глазах слезы, а она видит одно из тех счастливы воспоминаний в ее жизни. Видит то, что доставляло ей радость. Видит день, который провела вместе с Марселем.

В тюрьме своего разума.

Ей не хватает тепла и любви Марселя и именно его она видит.

Видит тот день, когда с мотивировала его поехать за город. Впереди серая полоска дорога, рев двигателя, но София подготовила для Марселя сюрприз.

— Будешь кофе?

— Только для того, чтобы не уснуть. Вот и зачем ты вытащила меня из города?

— Ну, у тебя есть я, Марсель. Две головы уже лучше. Тебе без сахара американо, я помню, а себе я взяла латте с шоколадной крошкой. Послушай, мир не сошелся на Новым Орлеане и тебе нужно отвлечься. С городом ничего не случиться : Зло не спалит его дотла, Клаус не сбежит. Ты расслабься, мысли на зло не будут приходить в голову. У нас есть еще двадцать четыре часа, то есть, день и целая ночь за городом. Я сняла особняк. Шикарный особняк для нас. В конце концов, ты заслужил выходной.

— Может ты и права, София.

— Хороший день. Властный мужчина за рулем дорогой немецкой машины. Это определенно будет мой лучшей уикенд.?

— Еще и кексы взяла… Зачем столько всего? Не понимаю…

— Сладкое успокаивает нервы, ты же знаешь и не будем мы пить одно кофе… Считай, русская традиция : Приглашать на чай, со множеством сладкого. Мы никогда не пьем один чай, как это принято у вас. Я еще и пончики думала захватить. Разве кофе без кексиков — кофе? Тебе с глазурью и изюмом или шоколадные, черничный? Сто лет не ела шоколадный брауни.

— Ты своим сюрпризом меня на нервы подняла. Подари мне вторую нервную систему.

— Да к черту брауни! К черту Новый Орлеан, ведь ты свихнешься раньше и без запасной нервной системы… Это власть доведет тебя… Успокойся и впереди выходные… Я догадывалась, что ты не любишь шоколад, Марсель. Два чизкейка с малиновым соусом, не зря взяла.

— Что ты делаешь, София?

— Пытаюсь устроить нам идеальное свидание, Марсель.

— Я думал, мы просто выехали ради твоего сюрприза.

— Конечно, а еще на свидание.

Так красиво, когда парень закрывает глаза перед тем, как преподнести возлюбленной подарок. Сюрприз, словно возвращая в детство.

Так красиво, но сейчас София закрывает глаза Марселю глаза и может это не совсем правильно. Закрывает, как только они вышли из автомобиля и идут по каменной дорожке.

Любовь все мирит.

Они стали одним целым из двух разных половин.

Марсель, когда она открывает ему глаза видит, что-то наподобие тира : большую ржавую бочку на которой стоят алюминиевые банки из под газировки, столик с оружием.

Марсель даже смеется, когда она одевает на его голову черную кепку и кажется, понимает, почему она надела похожую кепку, рваные черные джины, серую майку и поверх тяжелую черную кожанку, черные бательоны на каблуке из натуральной кожи.

— Вперед… Это отличный способ выпкстить пар и никого при этом не убить…Покажи, как стреляет мужчина или женщина надерет тебе зад.

— Я был на войне и знаю, что ты можешь надрать мне зад, но почему ты стала такой жесткой?

— После смерти моей семьи я была на гране… Как выжить слабой женщине в обществе сильных мужчин? Вот я и стала такой хладнокровной наемницей, которая убьет любого. Не так все красиво, как мечтают женщины и короны, то нет… Я не королева, а пешка в чей-то игре… Я никого не впускала в свой мир, а тебя впустила Марсель Жерард и полюбила…Стреляй… Ты первый…

Так тихо. Подает руки и не отпускать. Прижимается к нему так близко, что слышно биение сердец и он думает только о том, чтобы коснутся ее губ. Прижать к сердцу. Взять в руки пистолет и направить дуло на своеобразную мишень. Запах ее кожи и нежные касания и Марсель крепко обнимает ее за талию, кается тела и дыхание, словно одно на двоих. Может любовь Софии, то что ему не хватало и она сможет залечить его раны.

Они стреляют одновременно, вот только София попадает в цель, банка падает на землю, и она получает свой приз – поцелуй Марселя Жерарда.

Поцелуй, когда он подхватывает ее на руки, а та обвивает своими ногами его бедра и даже стреляет в воздух. Марсель не отпустит, сментся и только это ей и нужно – видеть его улыбку и чтобы он никогда не отпускал ее. Только его она подпустила его так близко и только ему она доверяет.

— Я люблю тебя…

— Я тоже люблю тебя…

Собраться, когда штормит.

Собраться, встать даже если твои глаза мокрые от слез. Собраться и сражаться ради любви.Любовь к Марселю возвращает ее и сейчас этот момент кажется ей такими красивым.

Любовь – сила.

Любовь – красиво.

— Марсель…

Любовь – это то, что заставляет Софию Воронову бороться и выйти в коридор с белыми дверями.

Любовь – это свет, который укажет ей путь.

Любовь – именно то, что собирает ее по частям в единое целое.

Дух Софии бессмертен и его ничто и никто, не убьет и не сломает.

Она вышла в белый коридор и готова сражаться и посмотреть на голубой свет. Не признает своего поражения.

Ее дух бессмертен.

Инаду возрождается, ступает на землю, вдыхает этот прохладный воздух и ничего хорошего это не означает. Теперь у нее есть силы, чтобы убить даже бессмертного. Она убьет, подчинит любого, кто встанет на ее пути.

Инаду готова доказать, что она создатель того, что все видят.

Инаду получит силу, которой достойна.

Инаду вернет или создаст свой Мир.

========== Глава 80. Но мне некуда идти. ==========

I don’t mind,

Даже если твои руки немного холодные, ничего страшного.

If your hands a little cold.

Cause I’m alive,

Потому что я жив,

But I got no way to go.

Но мне некуда идти.

So stay with me Evelyn,

Поэтому будь со мной, Эвелин,

Don’t leave me with a medicine.

Не оставляй меня одного с лекарствами.

Hurts - Evelyn.

А что дальше?

Ребекка уверенна, что придет время и она сможет простить Марселя.

Все же нужно время.

Все же она в красном и готова объявить охоту, отвлечься в объятьях другого, чтобы на секунду забыть о Марселе.

Кол же предпочел отвлечься от мыслей о Давине обескровливая очередную жертву. Привык утопать в крови.

Вечеринки и кровь — их новая жизнь.

Только вот все бегут, кричат и Ребекка смотрит уже на труп мужчины, которого целовала несколько минут назад.

— Я не видела такой гибели вампиров, с тех пор, как убили тебя.

— И вся родословная умерла вместе со мной.

— Элайджа…

Куда все бегут? В Преисподнюю?

Им тоже нужно бежать, а точнее возвращаться домой, в Новый Орлеан.

Им нужно возвращаться, потому что их семья в опасности, а брат мертв.

Кол думает, что это ужасно, а Ребекки нужно прийти в себя.

В отчаяние.

Им нужно возвращаться и чем ближе к Новому Орлеану, тем меньше в глазах Ребекки остается слез.

Кажется она сошла с ума, но Коулу нужно успокоить ее, ведь поклялись держаться вместе и до конца

— Посмотри на себя… Всю машину залила слезами. Позор сестренка…

— Элайджа мертв… И я отказываюсь в это верить… Он всегда был рядом, сражался за семью больше, чем кто-либо, а теперь он мертв… Мне не хорошо…

— Мы найдем способ вернуть нашего брата… Мы поможем семье и узнает, что произошло.

— Но ты прав, нужно держаться и Ник не должен видеть моих слез. Не представляю, как ему сейчас тяжело. Мы все виноваты.

Может Клаус и заслужил это, но что он может сказать стоя у гроба брата. За все ведь приходится платить.

Элайджа мертв, его разум искалечен, кулон Фреи сломан.

Клаус Майклсон сломлен.

Но им еще предстоит борьба с врагами.

Все это похоже на один страшный сон.

Они ведь были вместе « Всегда и навсегда.»

Так почему Клауса Майклсона вновь наказывают одиночеством.

Он не спал всю ночь, бродил по особняку, смотрел на звезды.

Музыка в квартале кажется не просто громкой, но и раздражающей. Он готов перепрыгнуть перилла балкона и убить всех этих уличных музыкантов.

Ему плевать.

Его достали.

Его брат мертв.

Бутылка из его рук падает, развивается об асфальт.

Он не знает, где ошибки и как быть дальше?

Он потерял все, всякую надежду.

Не просит кислорода, ведь с радостью бы задохнулся.

В состоянии похмелья.

Он знает, что провинился и отнял жизни многих в прошлом и если взвесить его душу, то вряд ли весы покажут и грамм. Хотя, если учесть то, что он готов был умереть ради брата.

Сейчас и вправду он не знает, что говорить смотря на серое лицо брата.

Сейчас он помнит только ночные звезды и его достали.

Можно ли вернуться к прошлому?

Поломанные жизни.

Клаус сам себя не простит.

— Я никогда не говорил тебе, но бесчисленные годы ты много значил для меня. Ты был спасителем, советником, наставником, соперником и другом. Конечно, порой, ты был той ещё занозой… И вот, что стало. Мне очень жаль, брат мой… Это не станет твоим концом! Я не остановлюсь, пока не верну тебя обратно. Сколько бы ради этого не пришлось убивать.

Откуда они взялись. Но Ребекка здесь, чтобы обнять брата и утешить. Кол здесь, чтобы сражаться.

— Звучит весело. Кровь и разрушения мне будут кстати.

— Может, тебе стоило остаться там, где ты была.

— Мне не стоило уходить. Возможно, Элайджа был бы жив…

— Или ты оказалась бы рядом с ним.

Или он прав и Ребекка с Коулом могли лежать в гробах, рядом с Элайджей.

Фрея тоже не остановится, все подготовила для заклинания и готова отправиться в разум Элайджи.

— Он мой брат. Я не остановлюсь, пока он не будет в безопасности.

Только вот Фрея не нашла брата и не может поддерживать заклинание.

Ей нужно успокоится, а Хейли предлагает себя отправить в расколотый разум Элайджи.

Хейли Маршалл его возлюбленная и знает его так хорошо, что это может только присниться.

Она хотела его узнать и узнала. Узнала того, кто был был благороден и носил костюмы.

Сейчас узнает и монстра испачканного кровью.

— Отправь меня туда, Фрея. Я могу найти его. Никто не знает Элайджу так как я.

Только вот знает ли Хейли Элайджу так, как знает другая женщина?

Нет, не знает. Знает и любит только образ, а что станет с ней, когда она увидит его внутреннего зверя?

Элайджу спасает другая женщина.

С Элайдже всегда была другая.

Кетрин знает этого зверя.

Кетрин спасает его от самого себя.

Голубой свет.

Такой яркий, странный, сводящий с ума контраст голубого света и голос.

— Зря ты остановила меня!

— Ну, я и так мертва, а ты можешь выйти сюда и столкнуться со мной, стерва…

У нее его лицо, только глаза сверкнули голубым, из одежды только брюки, лицо испачканы кровью и капли падают вниз, пачкают оголенный торс.

— А с чего ты взяла, что я это не он?

— Я знаю Элайджу…

— Нет, ты узнаешь его… Узнаешь монстра… Ты останешься здесь… Вот и наказание.

Бежать. Бежать в этом коридоре, осматривается. Бежать к красной двери, стучать в закрытую дверь. Нет, Кетрин Пирс не боится шагов за ее спиной. Не боится, когда он хватает ее и вгрызается в шею. Крики, когда смерть неизбежна. Без него все равно не сможет существовать.

Кожа и наряд белые. Ее белое платье в пол белое, с открытой спиной. Ночное небо, усыпанное звездами.

Бежать из этого коридора.

Бежать по лесу сжимая подол платья.

Босые ноги и она видит только тьму.

Здесь, в его разуме она не больше чем еда.

За этой красной дверью она ничего не значит.

За этой дверью она даже не может быть самой собой.

За этой дверью она потеряла надежду.

За этой дверью трупы невинных людей, которые стали не больше, чем едой для зверя, что рыскает здесь.

Элайджа Майклсон здесь тот самый зверь, который скрывался за красной дверью.

Сейчас Элайджа верил, что познал безумие каждой клеточкой своего тела, но эта новая грань. Тонкая, изящная, тонет в океане тёмной ткани его одеяния, поглощаемая мраком.

Тут вечная ночь и звезды.

Здесь темная реальность.

Здесь пахнет кровью и кругом трупы невинных жертв.

Его жертв.

Жертв монстра, которого он прятал глубоко в своем разуме, за красной дверью.

Этому зверю плевать, кого убить расчленить и насытиться.

Плевать, кого убить: ребенка, женщину, мужчину, пожилого человека.

Здесь орудует зверь. Зверь здесь чует кровь и запах крови ведет его.

Бежать и спрятаться от зверя.

Он, напротив, а она не моргает и затаила дыхание. Элайджа не может оторвать взгляд от женщины в белом. Белое одеяние испачкано алой кровью, у нее перегрызена глотка и видимо ему знаком подчерк. Его подчерк.

Но даже такая: бледная, с застывшем взглядом, испачканная кровью и землей прекрасна.

И как он мог погубить такую красоту?

Как?

Она ведь не заслужила такой участи.

Он ведь не спрашивал, когда губил эту красоту.

Здесь нет облегчения и Элайджа вправду думал, что здесь, в этой тьме он сможет спрятаться от всего мира и осуждений.

Она дышит.

Дышит, как только зверь скрывается среди деревьев.

Она ведь не она и жаль, что нет зеркало иначе бы она увидела бы, как выглядела Татия. Не похожа на себя, но похожа на нее с этими волосами, ведь это она смогла рассмотреть в лунном свете.

Дышать.

Спокойно и глубоко, а потом вдруг — часто и порывисто. Ей любопытно, о чём Элайджа думает в эти мгновения, когда отнимает очередную жизнь, ведь Кетрин в такие моменты предпочитала не думать вовсе.

Вот и Элайджа сейчас в бессознательном сознании и ему нужно идти в поисках новой жертвы.

На её теле — мириады отметин. И странно, что их она сама и оставила, царапаясь о крону деревьев или кусая себя, чтобы не закричать, не заплакать и не выдать себя. Он чуял кровь и пришел. Она почти дрожит от злости, осознавая, что через несколько часов Элайджа может и не оставит от нее и следа. И мысль крутится в голове — совершенно сумасшедшая, такая, что сводит лопатки.

Она из тех, кто выживает.

Нужно успокоится.

Она столько раз обманывала смерть, что этот раз все оказалось просто. Дьявольская женщина придумала идеально Дьявольский план: измазать себя кровью одной из жертв, а ее шея и так искусана, разорвана, легла рядом с трупом, не дышать и не моргать. Наверное не впервые Кетрин Пирс играть роль трупа.

Не позволит погубить себя.

— Ещё одна порция боли, — она с лёгкой улыбкой присаживается на землю. Наклоняется желает протянуть руки к горящему костру, согреться. Здесь лунный свет, тепло костра и трупы. Романтика. Не сдержавшись, сжимается, слыша крик жертвы.

Здесь темно и холодно, только лунный свет и пламя костра.

Она вздёргивает подбородок, прислушивается с затаённым испугом, когда слышит крики.

— Фрея! Фрея! Фрея!

Вскрик, взмах ресниц, и она снова зажмуривается. Хейли бежит по лесу и так отчаянно пытается призвать на помощь.

Она посмотрела в глаза, не любимому мужчине, а зверю. Элайджа не ответил и издал что-то больше похож на рык, и когда её веки поднимаются медленно — он только ударяет ее о дерево. Элайджа ударил ее, что у нее выступила кровь. Она всхлипывает, тянет воздух сквозь зубы, и слёзы, кажется, текут по щекам, но ещё она держится.

Кетрин знает, что ее не должны видеть и она позволяет себе увидеть только их тени. Хейли тем более ее не должна ее видеть, среди этих трупов, на коленях, прячущуюся за деревом.

Она говорит Элайджи, что явилась, чтобы спасти его и вернуть.

— Я пришла не драться. Я хочу вернуть тебя.

Закрыть рот руками, понимая, что он умер. Умер.

Умер и чувствует только кровь. Кровь Хейли, которую пробует на вкус.

Спустя минуту или чуть больше — он ломает ей руку и та кричит, находит в себе силы оттолкнуть ее ведь здесь ее дочь.

Хоуп подобная цветку ромашке — чистота, доброта, невинность, верность. Это Адское пламя, не должно ее унести. Хоуп не должна видеть, что за красной дверью.

Зверя можно приманить на кровь и Элайджа идет на запах крови. Борется с ней. Он сильнее и она уже лежит на столе, вскрикивает, когда он ломает ее кости.

Здесь у него есть сила и власть. Всласть в личном Аду.

Он не будет целовать ее всласть в шею, как было прежде и Хейли понимает это, когда видит черные набухшие вены под глазами и белоснежные клыки.

Плевать на их тени.

Она лежит на столе и знает, зачем он пошел за ней.

Она лежит на этом столе, словно жертва, добыча, которую через секунду убьют, через

несколько секунд.

Холодно.

Холодный ветер сквозь открытую дверь старой, деревянной лачуги.

Он больше не будет целовать ее в шею.

Он явился, чтобы убить ее.

— Не делай этого. Не надо, — шепчет она, снова пряча глаза и кричит.

Он счастлив, что может насытиться свежей, вязкой, теплой, солёной кровью.

С каждой секундой, с каждой каплей ее крови он насыщает свой организм и утоляет голод зверя.

Губами стирает остатки крови.

Вжимает её тяжестью своего тела во тьму, скользит ладонями по её рукам от плеч до запястий. Не целует шею, а кусает, так, заворожённо отсчитывать сердцебиение ожидая, когда же оно сделает свой последний удар.

Они оба слышат голос и видят свет.

В его разуме Хейли и Хоуп незваные гости.

Мамочка! Мамочка? Я не могу найти тебя.

— Хоуп. Оставайся там. Мамочка идёт.

Он отпускает ее и теперь осознает вест ужас происходящего. Осознает и отшагивает во тьму. Осознает, что мог убить Хейли и какую боль ей причинил. Осознает, что он монстр, который испачкан кровью. Осознает, что это и есть его истинная сущность и столкнувшись с ней Хейли Маршалл никогда не простит его.

— Хейли!

Но она убегает от него. Она больше никогда не посмотрит на него, как прежде. Никогда уже все не будет прежде.

Здесь ее дочь и Хейли боится за нее, прижимает к себе дочь, как только оказывается в белом коридоре.

— Ты в порядке?

— Всё хорошо! Где Элайджа?

— Я здесь.

Сначала они слышать его голос, а затем Элайджа делает шаг из тьмы. Сделать шаг к свету и все это сделала его племянница.

Он явился к ним, исцеленный благодаря Хоуп, голос которой смог пробудил его ведь она так много значит для него и его семьи.

Он явился в костюме, серой рубашке, лаковых черных туфлях, галстуке и носовом платке цвета бордо.

— Тебе нужно идти. Здесь не безопасно.

Неудивительно что Хейли боится за жизнь своего ребенка после всего пережитого Ада и ни на шаг не подпустит Элайджу.

Но это он. Это Элайджа Майклсон — настоящий, не тот зверь в крови.

— Всё хорошо. Это я.

— Иди домой, малышка. Скажи тёте Фрее починить кулон.

Хоуп исчезает в этом мягком белом свете и теперь они могут поговорить.

Синхронные шаги: он к ней, а она от него.

Элайджа молит о прощении : — Пожалуйста, прости меня.

Себя он точно не простит ведь помнит и знает зверя, которого мог держать под контролем, но именно благодаря этому зверю он утолял голод и насыщался кровью и ему было плевать, кого растерзает этот зверь.

Он не простит себя, а Хейли не простит его.

Никогда уже все не будет, как прежде.

Она молчит, исчезает в белом свете.

Исчезает, а Элайджа остается в одиночестве, в этом белом коридоре.

Хейли возвращается в мир живых, а он мертв.

Он одинок в этом белом коридоре с белыми дверьми за которыми хранятся воспоминания за его жизнь. За этими дверьми хранится весь свет и вся тьма.

Хейли такая горячая, словно сама только вернулась из Ада.… Это сводит с ума. Ее сводит с ума, но она дышит, вся в поту, обнимает дочь, уже в реальности, которая так напугалась за свою мать.

Он один в том коридоре.

Он боится, что причинит её боль. Не эту — ту, которой так жаждет, внутренний зверь, которой так упивается, почитая.

Сейчас он испытывает только боль.Боль выворачившая суставы, когда связки рвутся от крика в первую же секунду, и собственная кровь становится единственным воздухом. Он прошёл через эту боль однажды и проходил во имя семьи. Он знает, что не задумываясь убьёт любого, кто посмеет пробудить зверя за красной дверью или навредить его семье.

Хейли — Свет. Он не знает, почему она делает это, почему пришла и пыталась спасти, и раз за разом добровольно утопала. в его тьме, пока не выбралась на свет. Почему ей хватает отчаяния, чтобы по-настоящему л ю б и т ь всю искалеченность его души.

А может любила не душу, а образ?

Он знает только одно.

Когда его сердце замирает, а потом трепещет в груди от тихого скрипа двери.

Он лишь надеется, что однажды сумеет раствориться в свете.

Он слишком устал блуждать во мраке.

Хейли устала и уложив Хоуп спать сидела, думала смотря на свет ламп, каково же было ее удивление, когда Клаус пришел и вмешался в разговор. Может он и зол, что Фрея рискнула его единственной дочерью, но его брат все же жив, пусть и в бессознательном состоянии и все не так уж и безоблачно, но разум его стабилен. Сейчас Клаус даже и не думает, что Хоуп могла переступить порог и окажется за красной дверью, что он мотерять дочь и Хейли, ведь знал о монстре, барьером для которого и служила красная дверь созданная их матерью. Дверь сознанная, чтобы Элайджа не сошел с ума от всех своих ужасных поступков.

— Как я понял, ты всех спасла.

— Я бы не сказала.

— Ты проникла в разбитое сознание моего брата и увидела далеко не радугу и единорогов.

— Я вошла в красную дверь. Я пыталась спасти его, но увидела там резню невинных людей. Я думала, он нашел убежище в добрых чувствах, но он выбрал темнейшую часть себя.

— Ты знаешь кто мы. Каждый из нас чудовище. За годы мы совершили много бесчисленных злодеяний, но Элайджа совершил их только во имя семьи, поэтому он — самый лучший среди нас. И всегда был.

Элайджа один в белом коридоре и Элайджа как бы жив, но идти ему некуда. Не желает ничего видеть и слышать Он отдал ей свое сердце и оно уже не вернется. Она выпустила в его сердце стрелу и Элайджа, как мужчина принять эту стрелу в своем сердце.

Опуститься, прижаться к белой стене спиной.

Элайджа Майклсон не знает, что ему останется делать без нее. А что если бы все было иначе? А что если у нее никого нет кроме нее? Если она ушла, то он просто не знает, что делать. Готов ли он отпустить ее?

Здесь свет и одиночество.

Если бы Элайджа Майклсон не был в отчаяние, то не стал звать ее хриплым голосом закрыв лицо руки.

— Катерина!

Кричать, но он ведь обещал принять решение, разобраться в чувствах.

Но сейчас он мертв, а что если вместе с ним умерла и она? Что если больше никогда ее не увидит. В коридоре нет черной двери. А может вместе с этой тьмой исчезла и черная дверь, исчезла Кетрин. Исчезла, по-английски, не попрощавшись.

— Катерина! Это я! Прошу…

Скрип двери. Не нужно торопиться.

Так хочется обнять и чтобы на душе всегда была весна.

Он принял свое решение. Элайджа Майклсон по сути ведь должен быть однолюбом и с ним может быть счастлива женщина, которая не предаст и примет его и темную сторону, научится сдерживать ее.

— Я готов больше не терять тебя…

Не ожидал увидеть ее в белом испачканным кровью, с пораненным горлом и она рукой придерживает рану. Сделать шаг к свету и держаться из посоедних сил. Не упасть и оттолкнуть из последних сил эту красную дверь скотобойни, раствориться в мягком белом свете.

— Элайджа, я слышала тебя… Я не оставлю тебя… Я все еще здесь.

Он видел ее испачканную кровью с растерзанным зверем горлом.

Он видит ее настоящую, когда она ступила в этот белый коридор. Видел: ее карие глаза, оливковую кожу, упругие кудри, черный кружевной топ, узкие брюки и кожаные ботьльоны на высоком, тонком каблуке.

Странно, но именно Кетрин Пирс — его лекарство, она рядом.

Брюнетка сядет рядом с ним, вытянет ноги.

Может не стояло столько тратить сил, нервов и времени, ведь в итоге вышла такая нелепая, глупая ситуация, спутанные чувства и он опоздал тогда.

А сейчас желает вернуться к той, с которой был счастлив.

Сейчас у него есть только она и неважно, что оба мертвы.

Сейчас все будет иначе.

Сейчас, как бы глупо это не звучало, Элайджа Майклсон желает взять реванш у судьбы.

Сейчас он желает все исправить и исправит.

Сейчас его мало волнует, что ее руки немного холодные.

Им просто некуда идти.

Они просто вдвоем и держатся за руки.

Больше им ничего не нужно: тепло ладоней, взгляды и поддержка.

— Мне страшно было подумать, что я потерял тебя… Сестра исцелила мой разум и ты все еще здесь… Как такое возможно?

— Ведьма, Элайджа… Точно… Дело в ведьме! Возможно, Одри… Ведьмочка что-то сделала… Это не Пустота и ее трюки с синем свечением и запугиванием. Это что-то другое… Это какая-то связь, заклинание иначе нет объяснения того, что я все еще здесь. Ее ты тоже потерял, Элайджа и это, похоже волнует тебя больше, чем я. Я все видела и слышала.

— Мы оба мертвы, Катерина. Хейли никогда не простит меня. Я уйду, как только пустота будет повержена, а моя семья в очередной раз одержит победу.

— Но ты будешь молить ее о прощении, унижаться, да?

— Буду… Как ты выжила за красной дверью? Как ты там оказалась?

— И когда это Элайджа Майклсон стал таким слабым? Мне и вправду смешно…Из меня вышел очень даже симпатичный труп… Пустота заперла меня там… Эта чокнутую ведьму ты должен убить, как только вернешься, Элайджа. Тогда я тебе не нужна. Я могу идти…

— Моя семья найдет способ уничтожить Пустоту, ведь не было еще врага, которого не могла победить моя семья. Но, куда ты пойдешь, Катерина? Куда? Скажи мне!

— Спрячусь где-нибудь в твоем разуме, за любой из этих дверей. Честно, мне наплевать, где я останусь…

— Я себя никогда не прощу… Я предал любовь.

— Хейли не простит, а я такой же монстр, который прощает боль и простит. Ты думаешь, что я прощу, если благодаря тебе вернусь к жизни и ты сможешь быть со мной. Удобно… Но я не хочу жить, Элайджа.

— Я не знаю, что будет, если я вернусь к жизни… Я никогда не примирюсь с тем, что произошло… Я уйду, чтобы у Хейди была лучшая жизнь в которой не будет меня. Я знаю, что ты причастна к истории с беременностью Хейли и простил тебя.

— Ты же так жаждал воссоединения и искупление своей семьи, что я решилась на этот план « Н», но обернулось все не в мою пользу и я признала свое порожение. Но семью же ты воссоединил у тебя прекрасная племянница. О браво! Благородный Элайджа! Можешь продолжать винить себя и дальше. Можешь вновь укрыться за красной дверью, но, я останусь здесь. Потому что я не собираюсь смотреть на то, как тот, кого я все еще люблю разрушает себя… Можешь идти.

— Все еще любишь? После всего, что было? После того, что было за черной дверью?

— Там скрывалась твоя похоть и желания, но сейчас ты стабилен, исцелен. Всего того больше нет, как и красной двери. Я бы не позволила тебе вернуться, уйти за красную дверь и разрушить свой разум окончательно. У меня было мужчин и ты это прекрасно знаешь, но именно ты стал особенным.

— Я иногда размышлял, какой была бы моя жизнь не будь в ней семьи, за которую я так отчаянно сражаюсь. Не было бы той любви и боли, крови…

— Не было бы Клауса, который для тебя является всем… И если мы говорим откровенно, но стоило бы мне, ревновать тебя к брату?

Элайджа смеется, вытягивает ноги, подвигается ближе к ней, а она кладет свою голову на его плечо, взъерошивает волосы и он не против. Сейчас она рядом и никуда не уйдет. Она останется с ним, поддержит.

— А каким бы я был, не будь этой слепой преданности к семье? Как думаешь? У нас бы были тихие вечера у камина, лучшие сорта бургонского вина разлитые по бокалам, я бы читал тебе и обязательно бы стал музыкантом, как всегда мечтал.

— Элайджа Майклсон ты был бы идеальным мужчиной, поверь мне… Мечтать никто же не запрещает, Элайджа. Я же до сих пор верю, что мужчина, которого я люблю вернется и мы проживем вместе вечность о которой мечтали в тихом месте, я бы залечивала твои раны, дарила себя и прижималась к тебе, чтобы слышать сердцебиение.

Он молчит, ведь может все так бы и было в их маленьком, уютном мире на двоих.

Она сидит рядом и больше ему ничего не нужно. Он видит ее улыбку и она не оставит его наедине с этой болью. Кетрин касается его галстука цвета бордо, заглядывает в глаза и жаль, что он не может коснуться ее губ.

— Наконец-то у тебя нормальный галстук, Элайджа. Мне нравится.

— Правда?

— Я всегда говорю правду, дорогой.

— Сказала лгунья…

Им некуда идти.

Здесь они останутся вместе, в этом белом коридоре.

Здесь Элайджа останется с Катериной, крепко сожмет ее руки и не позволит уйти.

Здесь Элайджа будет с Катериной.

Здесь Катерина будет с Элайджей.

Им некуда идти и поэтому они остались здесь.

Сейчас стоя у гроба брата женщины семьи Майклсон настроены очень решительно. Фрея, как старшая сестра должна держаться и сделает все возможное, чтобы спасти Элайджу. Ребекка и Фрея готовы взяться на себя все темные дела и спасти семью. Им пора действовать. Фрея готова, как и Ребекка. Фрея и вправду рада, что сестра вернулась, что та поможет ей и познакомится с ее необычной любовью, но может Киллин впишется в их семью. Может эта любовь спонтанная, не правильная, но Фрея любит Киллин и это ее выбор. Выбор, который нужно уважать и принимать.

— Раз его разуму ничто не угрожает, я смогу вернуть его. Просто нужна большая жертва.

— Ты думаешь о том же?

— Убьём Пустую — спасём брата.

— Тогда за грязную работу.

— Если это вообще возможно. Если нет — придётся искать альтернативу. Ты не захочешь это слышать, но если выбор станет между Марселем и Элайджей — он уже сделан.

Конечно же, выбор очевиден и Ребекка не станет оплакивать его, ведь его слова о новой любви не были не пустыми. Он влюблен. Он готов на все, чтобы спасти Софию: столкнуться с Пустотой, с Клаусом. Его не интересует то, что нужно будет сделать, чтобы спасти Софию. Он сделает.

— Как её зовут?

— Её зовут София.

— Когда-то ты был готов на такое ради меня. Он сражается за любовь.

Откуда Ребекки было знать о Софии, но Марсель сражается за любовь и Ребекка узнала его секрет. Секрет, то, что в его сердце теперь другая. Ребекка отдает ему последний кол с отравленными шипами. Должна же ведь побеждать любовь. Ребекка верит в это, как и Марсель.

Только вот имя « София» — ножом по сердцу Ребекки Майклсон. Она все еще не отпустила Марселя и только вогнала глубже лезвие острого ножа в свое сердце.

Откуда было знать Коулу, что ждет его на кладбище Нового Орлеана, а он здесь, принес на могилу возлюбленной белые цветы, а может ему и станет легче, может не будет больше тьмы и холода. Быстрее бы все это закончилось и он должен быть рядом с семьей, праздновать возвращение Элайджи и в телефонном разговоре с Ребеккой он слышит только то, что она останется пока все это не закончится и Пустота не будет побеждена. Они должны прийти к победе. Ребекка в этом уверенна, а вот Коул помнит только стычку с Клаусом, когда узнал о произошедшем и том, что мог увидеть ее:

— Это правда? Предки вернулись? Почему не сказали мне? Скажи, я мог увидеть её!

— Не хочу расстраивать тебя, брат, но Давина Клер очень изменилась и не в лучшую сторону.

— Ты лжешь.

— В любом случае это не имеет значения, единственные, кто мог связать с ней — девушки с Жатвы, которых Элайджа хладнокровно убил.

Кол Майклсон даже предлагал своеобразную взятку девушкам Жатвы, но они обвели его вокруг пальца, сломали шею с помощью магии и отняли темные артефакты.

На что только не пойдешь ради любви, только вот белая роза завядает, как должна была завянуть любовь Коула Майклсона и Давины Клер.

Кол Майклсон сталкивается с тьмой во плоти: молодой ведьма, карие глаза и черные густые волосы, одета в черное платье. Инаду, как он понимает. Перед ним та, кто является его врагом и врагом всей его семьи. Инаду он нужен на своей стороне и она знает, на что сможет его убедить, знает, что никто не станет раздумывать, если дело коснется любви. Она не грозит, а действует, ранит свою ладонь и Майклсон слышит крик. Ее крик.

Давина — ее голос он узнает из миллиона.

Он видит силу Инаду.

Он видит Давину Клер во плоти и крови, стоящую в магическом кругу, босую и на ней только скромное длинное серое платье. Именно ради нее Кол готов пойти на что угодно, предать кого угодно и убить кого угодно. Глупости или Кол и вправду готов пойти на что угодно. Он бы сейчас разорвал Инаду на мелкие части и придумал способ, как спасти ее, если бы не одно маленькое, но весьма занятное обстоятельство — Инаду и Давина связаны.

Инаду стоит бояться.

— Некоторые готовы пересечь свет ради любви.

— Отпусти ее или я разорву тебя в клочья!

— Не советую. Мы теперь связаны. Если хочешь спасти её, ты должен принадлежать мне.

========== Глава 81. Настало время. ==========

На пределе пульс не остановлюсь,

Я от такой любви сейчас взорвусь.

Тает лед и вот курок на взвод,

На вылет в сердце поцелуем бьет.

Сойти с ума, умереть всего на пару часов,

Но умереть от счастья, а не от пули в висок.

Взлететь и вновь разбиться, в реальность возвратиться и потерять твое биение сердца.

Сергей Лазарев — Биение Сердца.

Чушь, но Колу Майклсону кажется, чтл он в дерьме.

Нет, правда он должен предать семью, защищать тотем Пумтоты и умереть во имя ее или любви к Давине Клер.

И чего же ты хочешь: нужен мальчик на побегушках? Или стиркой заняться?

Пустоте нужно, чтобы он защищал тотем и был рядом.

Неважно.

Кол не плачет.

Не потому что «мужчины не плачут», он видел слезы многих. Он видел слезы даже Клауса, Элайдж, когда все стало слишком плохо. Кол не считает, что «мужчины не плачут», он просто не может плакать сейчас. Не выходит.

Кол успокоится, только когда спасет Давину.

Все благодаря любви.

Он коротко стучит в дверь и, не дождавшись ответа, сам приходит в комнату. Она здесь. Он слышит ее дыхание и сердцебиение. Как же долго он ждал момента, чтобы обнять ее в реальности. Она вернулась и он должен сделать все, чтобы не потерять ее биение сердце. Он не отпустит ее сейчас. Не поводит Пустоте отнять ее у него. Кол не уступит Давину Пустоте, даже если умрет. Уж лучше он умрет от счастья, а не от клинка в сердце.

Не остановится.

— Давина?

— Я здесь…

— Потеря тебя сломила меня. Я не стану ждать, пока это случится снова.

— Пустую нужно убить. Если умрет она, умру и я. Что ещё тебе остаётся, помочь ей? Тебе нельзя предавать семью.

— Я в этом мастер.

Да будь все проклято, но Кол все сделает ради их любви и Давина знает это. Кол сильный, но и Пустоту не просто победить. У него в руках тотем, который защищает и подпитывает Пустую.

— Нужно его уничтожить. Хейли могла умереть.

— Почему её жизнь дороже твоей?

— Я не стану лишать маленькую девочку матери.

— Значит, нужно найти другой способ освободить тебя. Я ни за что не отпущу тебя!

Она слышит шаги. Давине удается расслышать беспокойные тихие шаги в паре метров от себя.

Шаги затихают.

Кол уходит говоря, чтобы та уезжала на заранее подготовленной машине. Пусть если он не вернется: цел и невредим, то хотя бы она

Черные тучи заполонили его сердце, что и дышать тяжело. Как разогнать эти тучи?

Что если тьму может смыть только кровь?

Давина вздыхает тяжело, медленно опускается на пол под дверью — не закрывая ее собой, а опираясь о стену рядом. Она чувствует себя мертвой, как только он ушел. Хотя, может жить ей останется всего несколько часов, ведь знает, что Майклсоны с лица Земли сотрут Пустоту.

Ужас в том, что, как бы сильно он не любил ее, прикосновения и поцелуи Коула, в которых Давина сейчас нуждалась, как никогда прежде. Ей кажется, если сейчас появится даже сам Дьявол или Пустота предложит сделку — она отдаст душу за то, чтобы коснуться губ Коула еще хоть раз и спасти его.

Кол постоянно совершает ошибки. Раз за разом. Снова и снова наступает на те же грабли, снова предает семью ради Давины или ради собственного эгоизма, лжет сестре:

— Что скажешь, ты поможешь мне отследить и уничтожить этого мерзавца?

— Что может быть лучше этого.

— Прекрасно.

Кол не заслужил прощения. И может она права, нужно было послушать ее и не предавать семью, но обратной дороги нет, а Клаус и вся семья все равно узнают. Кол ненавидит себя каждую секунду. Если это был последний раз, когда у него есть шанс сказать Давине что-то лучше бы сказал, как любит Давину Клер. Давина открыла его лучшую сторону. Она сделала его живым и настоящим. Она делает его лучше, чище, несмотря на то, что это он — монстр.

Он ушел и без него она разорется на кусочки.

Кол не плачет, хотя чувствует себя изрыдавшимся до потери сознания. Он слаб.

Пальцы трясутся так сильно, что он не может сфокусировать взгляд на племяннице. Хоуп милая девочка, его кровь и только она может спасти их. Спасти его и Давину, хотя бы Давину, если Клаус убьет его. Его сердце будет спокойно, но и Хоуп он должен быть честен. Ей семь, она еще ребенок, а дети ведь все чувствуют и лучше ему не лгать своей племяннице. Он и не станет лгать.

— Тогда почему ты уехал?

— Я уехал, потому что мне было грустно.Я думал, что больше никогда не буду счастлив и я не хотел, чтобы близкие, окружающие меня, тоже грустили.

Если я развяжу этот узел, то твоя девушку будет свободна от Пустоты?

— Надеюсь.

— И ты ее любишь по-настоящему?

— Да. Как твоя мама любит…

— Дядю Элайджу.

— Ты на удивление хорошо воспитана.

Хоуп храбрая. Очень храбрая для своего возраста.

Кол просто так уйдет.

Сперва ему нужно будет столкнуться с гневом Клауса, который, увы, после гибели Элайджи его невозможно контролировать. Со смертью Элайджи погиб и Клаус.

Всю свою злобу и боль теперь Клаус может выместить в драке с младшим братом.

Глаза режет, словно под веками битое стекло. Он делает маленький вдох, когда укорачивается от ударов Клауса, но из носа вновь течет кровь.

— Влюблённый имбецил! Пустая использовала твою слабость. Она вернула Давину, чтобы ты предал свою семью. А ты, ничтожество, ухватился за этот шанс! Милости заслуживает только семья, а ты лишился в ней места.

Клаус нажимает на его горло, приставляет клинок к сердцу перелавливая жизнь и долго Кол не сможет его сдерживать.

Понимает голову, чувствуя, как немеют конечности. Как ломит каждый сустав, но младший Майклсон пытается бороться изо всех сил.

И становится по-настоящему страшно от того, что в глазах брата столько злости. Кажется пришло время Коулу умереть, распрощаться с мечтами о жизни с Давиной и личном счастье, но думает он чтобы она уехала или хотя бы выжила.

— Нет, брат нет! Тысячу лет я не знал ни любви, ни покоя. Давина изменила меня. Что, если бы это была Камилла? Если бы ты мог её вернуть? Ты не поступил бы так же? , — тихо говорит он. Его голос кажется таким мягким, что сам Клаус Майклсон на секунду теряется.

Теряется и вспоминает ее — Камиллу. Когда он был в плену Марселя он призывал именно ее. Именно Камилла верила в его искупление, но главное — она видела в нем свет. Камилла верила в свет, но тьма отняла ее у него. Будучи в плену Марселя он возвращался к ней.

Возвращался к ней в глубине своего разума.

Камилла верила в свет и Клаус просто не может позволить тьме поглотить его. Что… Что это значит?

Это значит, что Клаус пощадит брата и отпустит его.

Это значит, что больше нет страданий.

Это значит, что Кол скажет Давине: « Я люблю тебя».

Предчувствие чего-то страшного и неминуемого царапает сердце и заворачивает все тело в клубок из страхов.

Кол продолжает смотреть снизу вверх, уже ощущая нестерпимую боль в груди, когда Клаус загонит клинок в его сердце.

Клаус опускает клинок. Наклоняет голову, заглядывая в глаза брата. Ради семьи Клаус готов на все, но и Камиллу он бы попытался спасти, приложил бы все усилия, только бы она не исчезла во тьме и видела свет.

Не могла Давина Клер сидеть и ждать своего спасения или погибели. Она идет в бар к Джошуа, который и не верит своим глазам, но это она: живая, с улыбкой на лице. Она пришла поблагодарить его за то, что он навещал ее, говорил.

— Ты была там. Ты слышала.

— Джош, я всегда была там.

Она обнимает его, крепко и ее старый друг верит в то, что вернулась. Должна же была увидеть хоть кого-то перед своей очередной смертью.

Давина вскрикивает от боли и чувствует, что это станет ее концом. Не только ее концом, но и концом Инаду, тело которой раз за разом пронзает острое лезвие ножа. Хейли кричит, пачкается кровью, наносит удары и вымещает всю злобу за то, что Пустая сделала с ее разумом за раны в виде Джексона и Элайджи. Не может простить за то, что ведьма сделала с ней и не известно, как бы все было, если перепуганная Фрея не оттащила ее и не сказала, что Инаду мертва.

Джош пытается спасти ее, напоить кровью, вот только малышка Хоуп разрывает связь и теряет сознание.

Теперь ей ничего не грозит и они могут поговорить пока дожидаются возвращения Кола.

— Помнишь нашу первую встречу? Ты сказала, что хотела быть обычной.

— Ты сказал, всё относительно.

— Да, ты дважды воскрешённая девушка жатвы, а твой парень — первородный вампир.

Обычность твоей жизни всегда будет относительна.

Обычность всегда будет относительной, но она бросается в объятья Кола, касается его губ.

В этот раз все будет иначе. В этот раз Клаус не наказал его.

В этот раз они могут обрести свое утраченное счастье.

В этот раз они уедут вместе, попрощавшись с Джошем.

В этот раз можно подумать о себе и личном счастье.

— Ты готова?

— Куда угодно.

— Куда угодно? По всему миру.

В этот раз их ждет весь мир.

В этот раз Кол не потеряет ее сердцебиение.

Она не могла не прийти. Не могла не прийти после всего случившегося к гробу брата и опустить свои руки. Она испачкана сажей. Она запуталась. Ребекка на пределе после того поцелуя или сошла с ума, не может отпустить Марселя Жерарда. От такой любви легко и сойти с ума, умереть только от счастья, но Марсель приставил к ее виску дуло пистолета. Он с другой и с этим Ребекка все еще не может смириться. Нет, это свыше ее сил признать то, что Марсель с другой женщиной и делает все возможное и невозможное. Марсель желает спасти Софию, не позволит ей уйти в забытье, а оказывается запертым в ловушке с Ребеккой, которая не упускает своей возможности разозлить его, поиграть на его нервах.

— Нет связи, чтобы позвонить твоей чудесной Соне?

— Софие.

— Прошу прощения. Ожидаемо, что я не запомню имя бесполезной шлюхи.

— Слушай, я вежливо попрошу, не говори о ней.

— Знаешь что? Почему мы просто не сожжем дом?

— О, не будь такой драматичной.

Драматичной? Нет, Ребекка не драматична, только вот имя одной шлюхи она запомнила. Она запомнила свое имя. Неужели она опустилась до такого, что и себя такой считает. Куда же до Софии, а Софии до Ребекки. Не стоит скрывать, что мужчин и романов. Ребекка быстро влюбляется, а София преданна тому с кем в отношениях, тому, кто ее нанял. Она наемница и возможно удовольствия являются одним из пунктов договора. Их обеих трудно обидеть и расстроить. Только вот Ребекка расстроена, а Марсель мужчина, который все же уважает, чтит и защищает женщину, которая сейчас с ним — София. Ребекку, откровенно говоря это выводит из себя и пробыть с ним до наступления темноты. Ребекка ведь могла быть и была на ее месте и была, пока не случилось то, что случилось.

Они идут вперед слыша вой пожарной серены и ей правду было лучше сжечь дом и себя, ведь находиться с ним было хуже Ада.

— Ты в порядке?

— Сам знаешь, как я люблю все взрывать. Доброй ночи!

— Мы были влюблены два века, а теперь взрываем дом, чтобы избежать друг друга. Какого черта случилось?!

— Я очнулась и узнала, что ты пытаешься убить всех, кто мне дорог.

— Твой брат вырвал моё сердце и сбросил меня с моста. Что-то я не видал твоих слез.

— Я оплакала тебя прежнего.

— Прости, видимо я проглядел это, пока ты меня проклинала.

— Я просила тебя уйти со мной. Просила тебя семь лет назад. Но ты любил меня меньше, чем Новый Орлеан.

— Да, я правда люблю Новый Орлеан. Однажды я уже позволил сгореть ему ради тебя, после чего прождал столетия. А ты так за мной и не вернулась.

— И ты просто забыл меня? Будет лучше, если ты сделаешь это снова.

— Да, знаешь, так будет лучше нам обоим.

— Полностью согласна.

— Да.

И они идут на встречу друг другу и Ребекка охватывает своими руками его лицо.

Не умеет иначе.

Не умеет уступать.

Он улыбается, тянется к ней и нежно целует в губы. Ребекка, цепляется за этот поцелуй, касается спины блондинки, пальцами скользит по талии — не всей ладонью, а лишь подушечками, потому что он и не должен касаться Ребекки.

Его снова втягивают в поцелуй. На этот раз бесконечный — долгий и глубокий. Мягко, безумно нежно ее губы, что Ребекка чувствует, как его грудь разрывается от ударов сердца. Все же он все еще любит. Все же он чувствует. Они еще никогда не целовались так страстно.

— Черт!

Она отстраняется, отталкивает, потому что не должна была этого делать. Она должна была бежать, уйти, как и поступает, а Марсель смотрит ей вслед. Она оставила свой след на его губах.

Он оставил след в ее сердце.

Она дышит через раз, руки сжимают белую ткань гроба, но если брат слышит, то он должен знать или ей просто нужно высказаться, позволить внутреннему крику вырваться наружу.Словно не живая и просто дышит, по инерции.

— Элайджа, мне больно… Коул уехал с Давиной, которую вернула Пустота и он вернул утраченную любовь и счастлив. Он выбрал любовь и я рада за него и ведьмочку. Счастье Клауса заключается в дочери. Фрея обрела покой и любовь с Киллин. Остались только мы с тобой. Убитые и несчастные, лишенные возможности любить и быть любимыми. Правда, Фрея вернется и спасет тебя. Ты вернёшься к нам из этой тьмы и Пустота больше не причинит нам боль. Но мне больно. Ты только не видишь этого, брат… Я не могу без Марселя, который разбил мое сердце, убил душу, но любовь не умерла. Он с другой, а в мое сердце вонзили клинок и от этого не спастись. Не спастись от любви. Я пыталась возненавидеть его и эту русскую шлюху Софию. Да, ее имя я запомню на несколько столетий вперед. Но нормально испытывать чувства к тому, кто является угрозой для твоей семьи? Я все еще люблю Марселя и он любит меня. Я поняла это, как только услышала его биение сердца. Я не хотела находится с ним в одной комнате, что взорвала дом только бы вырваться из этой ловушки, в которой оказалось мое сердце и разум. Я не смогла и мы поцеловались, так, как никогда прежде. Чувства все еще живы и я не знаю, как быть, брат… Но может той, что всегда искала любовь стоит остановиться и прекратить поиски, жить для себя, в каком-нибудь крупном мегаполисе, в пентхаусе, наблюдать за вечно спешащими людьми, покупать кофе в кофейнее по утрам и обаятельно свежая выпечка. Я скучаю по такой жизни, но и вдали от семьи не могу находиться и ты лучше других знаешь это, Элайджа. Я знаю, что Хейли не останется, когда ты вернешься. Она была за красной дверью и напугана, а ты ее слепо обожаешь, возможно идеализируешь, но ты проиграешь и она не простит. Любовь не должна быть такой. У тебя к ней такие чувства, а теперь выходит, что она отвернулась от тебя. Неблагодарна. Да, в каких-то моментах я считаю ее неблагодарной, эгоистичной дрянью. Но мы же подруги и она мать Хоуп. Я попытаюсь с ней поговорить, но знаешь, стерве Кетрин Пирс повезло, потому что ты любишь ее и на многое готов ради этой женщины и не бональное « Горы свернуть». Ты был на многое готов ради этой женщины, пусть и знал, что была она со многими мужчинами, что она ужасная сучка и лгунья, предательница, враг Ника. Ты позволил себе быть с ней и любить и, наверное, тогда ты поступил правильно. Правильно позволять чувствам брать верх и поддаваться им. Я не хочу быть одна, Элайджа, но я больше не буду искать любовь. Ты ведь тоже потерял любовь и пытался найти ее в лице Хейли, пусть это было и не правильно. Любовь убивает. Любовь к семье, Хейли тебя убила. Знаешь, я пообещала стерве Кетрин Пирс быть хорошей сестрой для тебя и я не оставлю тебя. Ты не будешь один, брат, когда проснешься… Знай, она тоже любила тебя и переживала. Я это прочитала в ее взгляде, и она не стала бы извиняться за всю ту ложь и боль, измены и может, просто не могла так жить, ведь я же не могу. Она бы убила любого, кто бы попытался отнял у нее любовь или вернуть в могилу. Вы любили друг друга, я точно знаю это. Еще я знаю, что чувства так быстро не умирают. Еще я знаю, что как только ты вернешься, я буду рядом и мы пойдем слушать джаз. Я знаю… Но сейчас мне нужно принять ванну, отогнать дурные мысли. Хорошо, что ты не видишь меня перепачканную этой сажей… Это так смешно… Спасибо, что выслушал меня брат…

Ребекка разжимает ладони, касается двумя пальцами холодных, синих губ брат. Она верит в то, что он вернется, ну, а пока ей самой нужно прийти в себя и горячая ванна должна помочь ей в этом. Она сильная и сможет собраться, жить дальше. Жить без любви.

В любви и на войне всегда есть искалеченные, жертвы, разбитые сердца.

Может Хейли и переоценила свои чувства к Элайджи.

Может Хейли и не права была полюбив Элайджу.

Хейли, как и любая другая женщина не простит Элайджи того, что произошло с ней. Она для него была не больше, чем едой за той дверью, а значит, не так уж и важна она для него, не так уж и важна, не так уж и важны их чувства. Хейли ведь знала кто Элайджа и что это заложено природой. Инстинкт монстра. Жажда крови и лик монстра. Почему Хейли это стало волновать только когда его зубы коснулись ее шеи? Всегда ведь знала, кто такие Майклсоны и знала сколько они погубили душ. Теперь она боится, что тьма этой семьи погубит свет — Хоуп.

Она даже не желает видеть Элайджу, не говоря о каком-то разговоре. Она будет теперь убегать и избегать Элайджу.

Теперь она понимает, как же была не справедлива к Джексону, который любил ее.

Бескорыстно любил ее и погиб за эту любовь.

Не зря ведь Пустая мучила, шатала ее психику, всковырнула зажившую рану.

Именно к домику у озера она и пришла. Пришла с ящиком пива, открыла одну из бутылок, села на деревянные балки.

Лунный свет, водная гладь, которая дарует успокоение.

Джексон ведь всегда был рядом.

Она пришла именно к нему.

Жаль. В отношениях с Элайджей все сложно. Ей плохо и столько всего накопилось, свалилось на ее хрупкие плечи. Ясно, что Элайджу она не простит. Ясно, что он как и его члены семьи истреблять напрочь многих ради коллегия жажды и инстинкта вампира. Клаус возможно и полмира истребил, а Хейли мать его дочери. И почему-то Элайджа, после истребление деревни им, вдруг оказался монстром в глазах Хейли… Она ведь знала, кто такой Элайджа Майклсон. Знала, просто закрывала глаза, а сейчас маски сорваны и она не увидела монстра, а рыцаря, героя в костюмах. Она любила не его, а костюм.

Просто чувство вины за не взаимность к чувствам Джексона сильно возраста.

Ей разорвали старые раны.

Элайджа делал страшные вещи, но — он давно во много раз больше искупил свою вину!. И он достоин любви того, кого так яро защищал, ценил, уважал во всем и всегда, кому был опорой… когда как раз таки сам нуждался в поддержке, но не от кого эту поддержу не получал. Он заслужил полное понимание, уважение и любовь Хейли к себе…

А стал врагом…

Элайджа ведь был для нее: любовником, охотником, другом, а стал врагом…

На войне и в любви нет справедливости.

Нет.

А Хейли впервые так низко упала, запуталась. Она эгоистка. Если ее чувство вины куда важнее, чем Элайджа, и все, что он ей дал и чем жертвовал. Получается она желает сделать выбор в пользу Джексона.

Получается Элайджа для нее стал врагом.

А может он всегда будет кем-то одним из ролей, которые играл в ее жизни: любовник, охотник, друг и враг.

Но…

— Джек… Я не говорила тебе этого раньше, поэтому нужно сказать сейчас. Нужно было хотеть быть с тобой. Ты был прав. Но я никогда не смогу бросить Элайджу. Я не могу уйти… Я познакомилась с ним тогда, когда была напугана и одинока. Я знаю, что облажалась. Наверное, я просто никогда не видела, как должна выглядеть любовь. Но я не хочу этого для Хоуп. Я бы хотела, чтобы она тебя знала. Я хотела бы многого. Правда, я монстр тоже. Мы все делали ужасные вещи, Джек. Кроме Хоуп, она невинна, чиста. Я хочу убедиться, что она остается такой. Я знаю, что я должна делать. Я должна быть достаточно храброй, чтобы сделать это.

Фрея Майклсон даже умирая будет волноваться о своей семьи и не станет ждать, чтобы вернуть своего брата использовав силы Пустоты она ведь принесла ее брата в жертву, а теперь Фрея использует ее силы для жертвоприношения и вернет Элайджу. Она устала, отложила встречу с Киллин, но все это неважно, ведь она должна собраться с силами и вернуть Элайджу. Из всех родственников рядом с ней только Клаус и его силы тоже помогу ей. Похоже он и вправду волнуется за сестру, у которой был ужаснейшей день. Она побывала в самом страшном кошмаре, спасала Хейли и они уничтожили тело Инаду. У Фреи Майклсон был сложный день, но пришло время вернуть Элайджу.

Пора.

— Фрея, ты в порядке?

— Да, мне просто надо сосредоточиться. Пустота убила нашего брата, чтобы использовать его для собственных целей, а теперь мы используем ее, чтобы вернуть его домой.

Пора и Фрея читает заклинание, держит Клауса за руки, тушит свечу ножом окроплённым кровью Инаду. Она готова вернуть к жизни Элайджи и он возвращается. Его душа возвращается в тело. Больше нет серых вен, холодных, засохших синих губ. Элайджа только и помнит, как смотрел на нее, сидя рядом. Смотрел, как она спит на его плече. Он, кажется улыбнулся, а затем этот яркий свет и все.

Все. Он открывает глаза в реальности.

Все. Элайджа Майклсон дышит, глотает воздух, наполняет легкие кислородом.

Все. Он видел свет, а сейчас видит лицо брата и глаза полные слез старшей сестры. У нее вышло.

В это время плачет другая и он знает это, не хочет этого видеть.

Видеть слез Катерины. Она ведь проснулась от того, что потеряла опору, урала на этот пол.

Она проснулась от того, что его не было рядом.

— Элайджа.

Он ушел и она не знает, что ей останется делать. Ведь у Кетрин Пирс нет никого, кроме него и дочери.

Теперь ушел и он, а этот белый свет манит, ослепляет и поглощает ее.

*** Новая Шотландия. ***

Время умирать.

В этом небе хочется утонуть.

Раствориться в пространстве, во мраке среди звёзд, в прерывистом дыхании. В ощущении, что дарят подушечки пальцев, бездумно вырисовывая бесконечный узор на его ладони. Упасть в эту манящую глубину и даже не пытаться выплыть. Одри бы с радостью упала во тьму, толь Шон не даст, а вот стоять на балконе их новой квартиры, когда уложили детей спать стало уже традицией этой семьи. Шон допивал чай, когда Одри вышла к нему, запахнула длинный, шелковый халат цвета лаванды.

— Милли сегодня хорошо поела перед сном и только уснула. Я погасила свет, но оставила включенной радио няню.Тео я давно уложила и зря ты его балуешь.

— Я всего лишь обещал нашему сыну новую машинку в коллекцию.

— Год назад он собирал мотоциклы.

— Дети…

— Точно… Твой чай. Пей пока не остыл.

Лунные блики очерчивают лёгкую, задумчивую улыбку на тонких губах. Одри обнимает, касается губ, едва дотрагиваясь — он позволяет сегодня, даже продлить поцелуй намного дольше положенного, не сбивается на судорожный вздох. Глядит наполовину насмешливо, наполовину серьёзно, когда ты шепчешь:

— Что за прекрасная ночь.

Она жмется ближе, к боку — замёрзла совсем, и голову кладёт на плечо. Так… хорошо. Но сейчас почти можно поверить в спокойную и тихую жизнь, можно поцеловать, медленно цеплять пальцами пуговицы рубашки… На короткий миг она себя отпускает. Хотя бы в мыслях.

Столько звёзд.

На каждую загадывается — в сотый, сто первый, сто второй раз — одно и то же. Пусть всегда Шон будет рядом. Пусть просто Одри будет рядом.

Понимают друг друга и без слов.

Обнимает ее одной рукой, притягиваешь к себе, касаешься губами виска:

— Жалко, что так не всегда может быть.

Она всё так же расслабленно улыбается, держит в руках чашку жмурит веки и незаметно кивает: Жалко. Иначе было бы намного проще, и были бы счастливы, наверное и было бы вот так красиво — ночное небо и они.

В предрассветном небе звёзды медленно гаснут, пока не остаётся одна, самая яркая — Полярная. И даже когда через небосвод протягивается первый луч ещё не выглянувшего солнца, она не исчезает, а словно прячется, от солнечного света.

Она вдруг выворачивается из его рук. Больно упирается локтем в железное перила балкона и Шон видит кровь из ее носа. Задыхается.

Конец еще впереди.

— Одри, у тебя кровь из носа… Что случилось? — наклоняется, удерживает, не позволит упасть, гладит лицо пальцами — по векам, по щекам и лбу. И дыханием уже касается — совсем близко. — Ты… Ты только не теряй сознание. Прошу… Тебе плохо? Это из-за магии? Одри!

Мажет кровь по ее губам и своим рукам.

Она всё-таки растворяется во тьме, упившись этим разделённым прохладным воздухом, бледная, а его руки запутались в ее волосах, и Шон чувствует, как где-то в груди падают, меркнут умершие звёзды. И всё же неся жену на постель он ненавидит себя, но главное не напугать детей, вызвать скорую и ее слабое дыхание даёт надежду.

Горизонт наливается красным, ведь светает, хотя где-то вдалеке небо ещё даже не начало светлеть. Золотой диск, словно нехотя, выползает из-за края земли.

К этому времени Одри увезла скорая, сказав, что ему нельзя с ними, да и к тому же он не мог оставить семимесячную дочь и напуганного сына, который сквозь открытую дверь детской видел, как его мать выносили на носилках незнакомые люди, видел слезы отца, который держал на руках его сестру и о чем-то разговаривал с мужчиной и синем костюме.

Он разговаривал с доктором.

Начинается новый день.

Время жить.

Время умирать.

***

Клаус помогает брату подняться, встать на ноги. Он больше не позволит случится подобному и если будет нужно, то сам умрет, чем увидит еще раз мертвого брата. Пусть лучше он ослепнет, чем вновь переживет потерю того, кто всегда был так предан ему и не отпускал.

— Брат, ты вернулся… Прости… Мы поговорим завтра, а пока я пойду посмотрб, как Хоуп. Теперь все будет хорошо. Теперь все будет правильно.

Братская любовь и нерушимая связь, ведь Клаус еще раз обнимает брата прежде чем уйти в комнату дочери.

Элайджа разбит, голова кругом и кажется он задохнется от объятий Фреи, которая не спешит отпускать брата из своих объятий. Она могла потерять его и сознание, умереть. Кажется не зря Фрея отменила все свои дела, забыла обо всем и обнимает родного брата. Наверное, ей тоже стоит попросить прощения за все случившееся. Он простит. Объятья сестры согреют его, ведь она так ждала его возвращения.

— Здравствуй, брат… Прости… Как ты? Я принесу тебе пакеты с кровью. Киллин принесла вчера свежие запасы. Я сейчас принесу… Я так рада, что ты вернулся и вновь с нами… Элайджа, я сейчас брат. Совсем позабыла о крови.

— Где она?

Голова кругом. Крепко стоять на ногах. Вопрос брата настигает Фрею уже в пороге. Она не видит его лицо, прикусывает губу, но она верит в силу правду, думает, что он спрашивает о Хейли и должна сказать правду. Горькую, болезненную правду. Правду, которая испепелит его сердце изнутри.

— Хейли не желает тебя видеть и она ушла, не стала дожидаться твоего пробуждения. Она

не простит. Ребекка принимает ванную.

— Спасибо сестра…

Фрея спешит в кухню, а Элайджа делает несколько шагов, держится за стол. Ему нужна кровь. Он обессилен и все расплывается, но Фрея Майклсон не знает, что спрашивал он вовсе не о Хейли. Даже в таком состоянии его волновала она — Катерина. Если она исчезла, то он сойдет с ума.

— Где она?

Элайжда шепчет еле слышно, а в глазах нет слез. Его глаза сухие и пустые. Лучше бы он горел в Аду. Сейчас он точно себя не простит.

А где она?

Здесь темно, сыро и сухо.

Серьезно, Кетрин Пирс может и скучала по этому месту.

Скучала по гробнице под старой церковью.

Всего секунды, которые отделяют ее от света и этой тьмы.

Вдох.

Кетрин Пирс дышит, жадно глотает воздух. Она дышит, еще не до конца понимает, что произошло.

Ее сердце бьется.

Ей холодно, она полностью обнажена, боится, на лбу выступили капли холодного пота.

Она вернулась в этот пустой мир.

Она не боится, осматривает себя, находит в себе силы подняться с этого холодного камня.

Становится на пол. Крепко стоять на ногах.

Что случилось?

Боль пройдет.

Держаться.

Разобраться, что произошло.

Не упасть.

Произошло то, что ее сердце бьется, она дышит.

Она вернулась к жизни.

Но как это произошло?

Стоило ли это того?

Она точно жива, вдыхает ночной прохладный воздух, ступает на сырую, мокрую от росы землю, собирает непослушные волосы в пучок, крепко перевязывает их прядью волос.

Она стоит обнаженная, смотрит на восходящий диск солнца.

Солнце восходит для нее.

Она вернулась с вечной ночи.

Она еще никогда так не наслаждалась происходящем, восходом солнца, небом, прохладным воздухом.

Да, Кетрин Пирс слаба, но она жива и это хватило, что Пирс гордо приподняла подбородок и пострела на восходящее солнце.

Слаба, пошатнулась.

Горячо.

Кричит от боли.

Это солнце обжигает, причиняет ей боль. Боль от которой она вздрагивает, падает на землю.

Она кричит, надрывает глотку, что ее отчаянный крик может пробудить весь город. Не вынесет.

Солнце причиняет ей боль.

Это могло покончить с ней.

Это могло прикончить ее.

Спрятаться в тень, отдышаться.

Спрятаться от всего мира.

Она в безопасном месте. Она укрылась в гробнице.

Ей не верится, но теперь она знает, что возродилась вампиром.

Настало время жить.

Настало время слушать сердце. Только сердце словно остановилось и она ничего не чувствует.

========== Глава 82. Это будет конец для «Всегда и навечно». Часть I. ==========

Who cares if one more light goes out?

“Кого волнует, если погаснет еще один огонек?”

Well I do.

“Меня.”

Linkin Park - One more light.

*** Мистик Фоллс. ***

А что дальше делает стерва?

Но это было ничто по сравнению с бурей, что собиралась над Мистик Фоллс. Шторм хаоса

по имени Кетрин Пирс.

Она падала.

Бредя вдоль дороги, обнаженная.

Кажется она сошла с ума.

Проезжавшие мимо водители сигналят думая, что или что-то случилось или сумасшедшая.

Точно сошла с ума.

У нее есть несколько часов до восхода солнца. Солнце сможет ее уничтожить.

У нее слабость в ногах, шатается.

Ее скора не станет.

Солнце или жажда могут прикончить ее.

Она шатается, падает коленями на асфальт.

Сколько раз за свое существования Кетрин Пирс падала, ждала и поднималась.

Поднималась, чтобы выстоять.

Сейчас она поднимается, но это чувство будто упала с края обрыва, а конец бездны все виднеться не желал, и она не знала даже — что ее ждет, спасение или может каменистая земля и смерть неизбежная.

Она не знает, что ждет ее в конце пути.

На самом деле, она бы не отказалась умереть даже прямо сейчас, в три часа ночи, на этой дороге.

Смерть неизбежна.

Она может появиться в особняке Сальваторе и уведомить своих врагов, что их жизненный путь оборвется сегодня.

В конце концов, она ведь все равно была слаба, и страдала все больше с каждым шагом минутой, нет — секундой, не способная что-либо сделать со своим состоянием.

Она встает и продолжает идти вперед. У нее есть несколько часов до восхода солнца.

Она ведь все помнит: жар Адского пламени, то, что происходило за черной дверью, в разуме Элайджи, помнит и белый коридор с множеством дверей.

Она помнит все.

Помнит свою болезнь.

У ее болезни было имя. А еще глаза — карие, темные и взгляд, которого боялись враги, но только из всех женщин она была удостоена взгляда полного нежности и любви, губы — тонкие, розовые, такие мягкие и достаточно умелые, чтобы с ума ее свести. Даже его прощальный поцелуй в лоб она запомнит больше, чем другие, даже самые страстные его поцелуи. А ведь Пирс всегда считала, что в лоб целуют на прощание и не ошиблась.

У ее болезни было имя, да. И фамилия Майклсон — самая ужасная на свете, ненавистная-ненавистная, въевшаяся ей в кожу так глубоко, будто инфекция, которую никак и ничем не вывести.

У ее болезни было имя — Элайджа Майклсон.

Он появился в ее жизни… непонятным образом, вытеснив оттуда всех, кого только можно, и заняв место больное слишком, чтобы уход его остался незаметен или был пережит безболезненно.

Она помнила, как они познакомились — когда и при каких условиях. Помнила его поцелуй в руку и взгляд. Взгляд о котором мечтает не одна женщина, а удостоилась его только она. Помнит тот бал в честь Дня Рождения Клауса. Помнит и ухмылку самодовольную, взгляд горящих огнем непонятным глаз и голос внутренний: «Беги, Катерина. Беги, пока можешь спастись».

Клаус внушил ей только страх и ужас.

Ей бы стоило прислушаться к внутреннему голосу и она прислушалась и бежала. Бежала, только уже было слишком поздно.

Сейчас же имелось, что имелось: она вернулась к жизни, она вампир, она все помнит.

Она помнит и его. Помнит их отношение: начала и конец. В ее жизни — самых страстных и чувственных отношений, ссоры и непонимания, слезы, радость, общее из мировоззрения.

Они словно были созданы друг для друга.

Она не верила же в судьбу до встречи именно с Элайджей Майклсоном.

Она бредет в сторону моста, прикрывает руками грудь, щурится от света автомобильных фар.

Свист, крики, один из парней открывает автомобильную дверь и подходит к ней вплотную. Подростки праздновали День Рождения и уже успели напиться, а теперь искали развлечений, но нашли только свою погибель и Кетрин Пирс их не жаль. Ей никого не жаль.

Окинула взглядом парня в руках которого была бутылка бурбона. Не отказалась бы выпить.

— Дорогуша, тебя обидели и выбросили? Так мы не обидим и заплатим. Сколько стоит жаркая ночь с тобой?

Ее губы ещё обжигал настойчивый поцелуй незнакомца, вкус смешанный с алкоголем, сковывал движения и заставлял взгляд туманиться. Его прикосновения оставили болезненные ощущения, когда он позволял себе притянуть ее ближе к себе.

— О ночи со мной ты можешь только мечтать…

На самом деле, ей хотелось выпить чего-то покрепче намного и вернуться к привычке ужасной, появившейся у нее еще давно — заглушать боль любую дорогим и элитным алкоголем. Сейчас бы не отказалась и от Hennessy.

Она держалась, от удушья, в голове будто разбившийся хрусталь звенящее.

Она не должна была оказаться в таком состоянии никогда.

Измученная, обнаженная, посреди улицы.

Ее голос одурманивает его, очаровывает, и он едва замечает, как ее клыки впиваются в нежную кожу. Кровь у него оказывается слаще, чем она могла себе представить, а ведь скучала она по славным убийствам и тому, как кровь насыщает каждую клеточку организма.

Ей бы сорваться, делая жадные глотки, испытывая это поистине сладостное ощущение от того, как чужое тело слабеет в ее объятиях, от того что она отнимает очередную жизнь во имя своей собственной.

Полнолуние и свет луны становится только ярче.

Разбитая бутылка алкоголя на асфальте.

Ее не пугала ни кровь, в которой были запятнаны его руки и лицо, да и тело, ведь живым этой ночью никто не уйдет живым. Пьяный подросток с разорванным горлом. Этой ночью она зажгла. Ее никогда не пугала кровь, ведь сейчас ее обнаженное тело измазано кровью.

Ее не пугал ее темперамент, эгоизм, собственничество, ни обуревавшие демоны ее душу, но даже у нее был свой предел. Даже у Кетрин Пирс был свой предел, после которого она теряла себя.

Ушла, хладнокровно, предав огню автомобиль, жестоко мстя за свое разбитое сердце и за

то, как с ней хотели поступить.

Ушла, в место где спрятала все самое ценное: часы, браслет дочери и украшение с лазуритом, которое защищало ее от солнца.

Рыть землю голыми руками, в поисках этих вещей, ведь у нее не тау уж и много времени, но скорость сыграла ей на руку и госпожа удача сегодня на ее стороне. Украшение оказывается на ее запястье и пальцы рук дрожат, когда солнечный свет освещает ее.

Если она погаснет, то вряд ли кого-то это будет волновать.

Она не гаснет и солнце не испепелит ее, не обратит в горстку пепла и Пирс смеется, потому что солнце теперь не ее враг.

Теперь она может пойти и отомстить им всем, по очереди. Отмстить, если ее прошлый план оказался не таким уж и удачным. Она может прийти за каждым, кто приченил ей боль и радовался ее мукам.

Она может поступить рассудительно.

У нее два варианта развития событий и сейчас Кетрин Пирс выбирает рассудительность.

Ее никто не должен видеть здесь и она точно знает, как поступит, как только раздобудет одежду.

Особенно учитывая пережившее расставание с Элайджей, то, что он так быстро забыл и заменил ее другой — Хейли, историю со Стефаном, Ад, возвращение три года назад и вот теперь все сначала. Она будет благоразумной и рассудительной.

Она обещала себе — тысячу, как минимум, раз, что не будет следить и унижаться перед Элайджей, особенно после всей той правды, что она узнала. Она не поедет в Новый Орлеан мстить Хейли Маршалл.

Но даже такие стервы способны любить и прощать.

Стерва все еще любит Элайджу Майклсона.

А что дальше происходит со стервой?

А после саморазрушение и кровь в уголках губ. Она чувствовала, как задыхается, как жжет в горле и дрожат руки, а сердце перестает биться на миг, сигнал ей посылая будто: « Соберись! Ты же стерва Кетрин Пирс, которая всегда выживает и ты не позволяешь любви встать у тебя на пути », но продолжала разрушать себя и внутренний демон Кетрин Пирс одержал победу.

Она думала — а что значили эти отношения для него? Было это затянувшимся развлечением, была ли она для него еще одной шлюхой, с поправкой на то, что была « Личной шлюхой Элайджи Майклсона» или проявлением чувств искренних, только вот, к несчастью, прогоревших слишком быстро? Ведь Майклслоны все, что любят обращают в пепел, впрочем, как и она.

Сейчас бы Пирс стоило задуматься совсем не о том, а найти выход и решение— как спасти себя, вытащить из навязчивых мыслей и апатии, к жизни прежней вернуться, не ради мести или доказать чтобы что-то ему, нет — для себя лишь, тонущую в этом болоте и не поднимающую голову даже, чтобы прокричать, попросив о помощи.

Не попросит о помощи.

Сама справится.

Возможно, нет, совершенно точно — она когда-нибудь влюбится вновь. Найдёт достойного мужчину и забудит Элайджу, но только сейчас она понимает, что даже в Стефане Сальваторе она пыталась видеть и отыскать его — Элайджу Майклсона.

Только вот, совершенно точно — она никогда не забудет о нем, и возможно будет любить каким-то образом до конца своей вечности. Ему удалось завладеть ее черным, холодным сердцем и вновь пустить застывшую кровь, в круговорот и согреть ее.

И это пугало, заставляя принять — Элайджа Майклсон был ее болезнью — не убивающей, и все же неизлечимой, клеймом, проклятием, которое она должна была носить с собой.

Всегда.

Всегда и навсегда.

*** Новый Орлеан. ***

Новый Орлеан освещают солнечные лучи.

А что дальше делает Элайджа Майклсон? Сбрасывает со стола книги. Его душа не спокойна.

Катерину он больше видит, а значит она исчезла и больше не потревожит его даже в глубине своего разума. Она оставила его и больше не потревожит и это должно было стать его покоем, только вот ему не спокойно.

Очернил себя в глазах Хейли, которая никогда не простит его. Он оберегал ее и так будет всегда. Хейли не простит его, ведь произошедшее за красной дверью и теперь боится его. Не все же должно быть против женщин. Хейли же женщина и не должна прощать такого обращения к себе. Теперь Элайджа Майклсон ненавидит себя. По какой дороге он сейчас идет? Саморазрушения, гнева, ярости?

А если дорога ведет прямо в Ад?

А Элайджа Майклсон в один момент потерял все.

Книги оказываются на полу и невольным свидетелем всей этой сцены становится Никлаус.

Вспышка ярости брата причиной которой стала Хейли. На самом деле волчица имеет большое влияние на его брата и Клаус понимает, что сердце его брата во власти Хейли Маршалл.

— Выходит, Хейли по-прежнему не разговаривает с тобой? Дай ей время, она придет в себя.

— Разве?

Правда? Сколько времени должно пройти. Нет, Элайджа Майклсон уже принял решение.

Ему трудно не сойти с ума и нужно держаться не сожалеть о задуманном. Жить без семьи он не сможет, а значит выход только один — забыть.

Ему сейчас тяжело и хорошо, что Ребекка вмешивается, держит брата за руку и хорошо, что она рядом, ведь поддержка сестры так важна. Ребекка и вправду желает быть хорошей сестрой, желает быть рядом и может вправду сдержать обещание данное Пирс и просто быть с братом в трудные времена рядом с братом, ведь Элайджа столько пережил за последнее время. Может, Ребекка и вправду желает быть хорошей сестрой и держать брата за руку.

— Это прекрасный день. Пустота мертва, а мой брат вернулся. К великой радости для всех портных не говоря уже обо мне. Должна признать, я скучала по Кварталу. И я собираюсь заставить тебя вытащить меня послушать джаз.

Элайджа умер внутри и Ребекка знает это. Знает, что у него ничего не осталось, впрочем как и у нее. Майклсоны ведь всегда берут, что хотят, а Ребекка должна вернуться к Марселю, чтобы уговорить его разрешить их семье остаться, ведь Ребекка и вправду тосковала по кварталу. Только Марсель занят другими проблемами и его цель — пробудить Софию. Он желает только этого. Колдун поможет ему в этом, а Марсель готовит сыворотку, чтобы уколоть в шею.

Ребекка просит, чтобы он позволил остаться, но в этой ситуации Марсель с одной стороны и прав, ведь если его семья останется, то они уничтожат друг друга и этой кровавой войне не будет конца. Марсель больше не желает проливать кровь и вступать в войну.

— Послушай, это только усложнит то, что должно произойти, окей, ты и твоя семья должны покинуть город.

— Так чем была прошлая ночь? Прощальный поцелуй?

— Это было ошибкой.

Ребекка уходит, а Марсель должен быть рядом с Софией. Должен спасти ее, сражаться за нее, как и она за него.

Марсель не знает через что она сейчас проходит. Проходит через слезы и боль в одиночестве. Марсель ведь, как и София думали, что сила в любви.

Не уберег ее от беды, а она одна, в том белом коридоре и даже пошевелиться не может, а магия Пустой сильнее ее и уничтожает ее.

В том коридоре белые двери и ее глаза мокрые от слез.

Она нигде не может спрятаться.

Не может сбежать от своего злейшего врага — Клауса Майклсона. Не может взглянуть в глаза радужка которых сверкает голубым.

Она даже здесь не может укрыться от своего злейшего врага.

Даже здесь нет покоя.

Но она должна не рыдать, а сражаться. Она потеряна, а теперь и света нет, только голос.

Голос, который она не желает слышать.

— И каково же это остаться без семьи? Скучаешь по сестре, родителям? Точно, я ведь убил их всех.

— Убирайся!

— Прости, но я не могу дорогуша… Я должен убить тебя, чтобы ты никогда не вернулась. Я отправлю тебя к твоей семье.

А в следующую секунду он прижимает ее к стене, сжимает ладонь на ее тонкой шеи. Он наслаждается, на лице ухмылка, а та хрипит, задыхается и ей бы в пору сдаться, уйти в забвение и вечную тьму, но София Воронова столько сражалась, что сейчас не место и время отступать ей. Время заглянуть в глаза своему злейшему врагу, набраться смелости и сопротивляться, ответить ему, высвободив руки и сжать уже свою руку на его шеи.

Умрут, что же, прекрасно, но София не упустит и утащит его за собой или же перед своим забвением насладиться тем, что нашла в себе силы отомстить и больше не боится.

Свет.

Она не сразу понимает, что душит Марселя, а глаза полные слез.

— Что? Что случилось?

— Магия Пустой отправила тебя в кому. Я нашел кодуна и нужные.Как чувствуешь себя?

— Я не в себе, когда Пустая захватила меня, я юудто очутилась в самом темном уголке моей души. Я ощутила себя потеренной, будто я ускользаю с каждым мгновением, когда она ушла была только тьма. Я боялась, что уже не вернусь.

— Но ты смогла. Ты вернулась.

— Благодаря тебе.

Она жива и бояться больше нечего, больше не нужно слез и Марсель стирает слезы с ее лица. Больше не нужно плакать, потому что теперь будет все хорошо. Они вместе. Она жива и на этом стило бы завершиться ее страданиям, только вот Пустота не ушла, ей холодно и даже объятья и поцелуй Марселя не согревает.

— Кажется она не исчезла.

— Нет, Хейли убила ее прошлой ночью.

— Марсель. Марсель, я чувствую ее. Пустота еще где-то рядом. Я уверенна.

Хейли Маршалл совсем не улыбается, похоже разочароваться куда страшнее и понять, что это была не любовь, а вспышка чувств, которая померкла перед мрачной реальностью. Хейли всегда искала свет, а нашла тьму. Ребекка, выходя на балкон желает поддержать мать своей племянницы и подругу, какого бы мнения Ребекка не была о Хейли, она знает, что ошибаются все и идеальных людей просто не существует. Ребекка знает, что Хейли сейчас тоже нуждается в поддержи и понимании. Ребекка берет ее за руки и словно чувствует этот страх забравшейся под кожу. Это конец отношений Элайджи и Хейли. Элайджа Майклсон монстр, а не ее сказочный принц. Стекло иллюзий разбилось о жестокую реальность. Хейли переживает и ей нужно прийти в себя, сказать себе, что это конец.

— Дай угадаю. Элайджа?

— Между нами все сложно.

— Это один из способов описать моего брата, но его чувства к тебе вполне просты. Он обожает тебя, Хейли.

— Я знаю это. Знаю… И я знаю о жертвах, которые он принес ради меня, ради этой семьи.

— Он много раз спасал всех нас.

— Я кое-что видела, Ребекка. В его разуме.Я видела не только воспоминания, его порывы, его естественные инстинкты и… думаю это то, кем он действительно является в глубине души.

— Ты его не боишься. Ты боишься, что Хоуп увидит эту его сторону.

— Боюсь она увидит, что меня это не волнует. Чему я научу ее позволяя вырасти в месте где нас удерживают враги в подземелье, где мы мстим друг другу убивая целые кварталы. Я не хочу чтобы она научилась быть такой.

У Хейли Маршалл есть прекрасная дочь и это она помнит. У вас есть дети? Вот когда будут, тогда поймете, что это один из самых больших страхов родителей, если твой ребенок, станет твоей худшей версией, повторяя все твои ошибки, плохие поступки.И что гармонии, и счастья, ей это точно не принесёт.

Хейли прекрасно знает кто Элайджа, и зная это, таким она его и любила, и что все они монстры, в том числе и она, не меньше них, все это она приняла и переосмыслила. Что ей следовало было любить хорошего Джексона, но она не могла, а любила она Элайджу, зная кто он, кто она, и кто они все, но она как мать теперь, не хочет что бы Хоуп стала таким же монстром как они, и впитывала этот негатив, потому что она еще невинный, и чистый ребенок. Хейли хочет что бы ее дочь была лучше, и достойнее их всех. Ее дочь должна стать примером, у Хоуп должно быть доброе сердце. Хоуп должна стать наследием Майклсонов.

Только вот она получает сообщение от Клауса: — Пустота все еще там.

Пустота в ее дочери и Хейли должна остановить ее.

Ребекка никогда не познает счастья материнства, но она была восем месяцев рядом с Хоуп, растила, ухаживала за ней и была рядом. Это был самый человеческий опыт в ее вечной жизни. Это чувства материнства и Ребекка прекрасно понимает, через что сейчас проходит Хейли. Она желает, чтобы ее дочь не познала тьмы.

— Что ты делаешь?

— Я не могу быть сильной для мамы и папы, если не могу заниматься магией.

— Хоуп, ты не должна защищать их. Мы должны защищать тебя. Давай достанем твой браслет.

— Нет.

— Дорогая, за тысячу лет нашу семью никто не превзошел. Нет ничего, что может победить нас.

— Ну, есть кое-что.

Пустота может. Может проткнуть куском от деревянной рамки Ребекку, которая видела, как та бросает в огонь браслет, а ведь пыталась узнать, что же произошло с настроением ее любимой племянницы. Ребекка хотела сказать, что завтра они все вместе пойдут послушать джаз в квартале перед отъездом. Марсель не позволит остаться еще на дольшей срок, но малышке лучше не знать об этом и тьме. Цель Ребекки — успокоить Хоуп, только вот та сама сталкивается с Пустотой.

Инаду — тиран, деспот, ведьма с необычайной силой, которую подпитывает земля Нового Орлеана.

Инаду не правит милрсердие и зря Хейли пыталась остновить ее, сверкала и угрожала ярко-желтыми глазами.

— Я верну свою дочь.

— Не вернешь. Хоуп всё еще борется, но скоро она сдастся. Как только заклинание завершится, я навсегда останусь в её теле. Ты не навредишь мне. Я твоя дочь, ты не сможешь.

Хейли не может навредить своей дочери, а вот она может. Может, ведь в ее теле самая могущественная ведьма.

Инаду может ее остановить саму Хейли Маршалл и насадить ее тело на пику во дворе, словно Хейли не любящая мать, а грязное, убитое на охоте животное.

Его понацения — Кетрин Пирс исчезла из его разума. Исчезла та, кто всегда принемала его темную сторону, могла выдержить его характер и он бы так хотел, чтобы была рядом, появилачь на пороге особняка его семьи и поцеловала, а может не хочет его видеть его. Сейчас уже не важно, ведь он продал свою душу, его душа сгорела. Он ищет свидания со смертью, тет-а-тет. Им есть, что обсудить, ведь Элайджа ходит по этой земле уже десять столетей. Он оказался черным для Хейли. Слишком пропитан тьмой, но враг еще не повержен. Элайджа, как раньше, предельно старательно, выжить не пытается и спокойно идет с братом в место, где его убила Пустота. Лучше вновь умереть. Клаус считает, что его бруьу нужны лучшие запасы крови и выдержанный виски, еще отпустить Хейли. Отпустуть навсегда.

Элайджа знает, ему нужна она.

Вернуть прошлое, чтобы было, как раньше: в одной постели, ночь не спали, встречали рассвет, укутанные черными простынями и горячо только от одних взглядов, глаза в глаза, его пиджак брошенный на ее хрупкие плечи, хоть Пирс и не холодно совсем. Им нужно держаться вместе за руки. Им нужно сидеть и пить вино или кофе за одним столом. Им нужно находится в одной комнате.Им нужно немного больше времени оправиться, стряхнуть пепел, научиться вновь закрывать глаза. Им нужно вместе.

Элайджа помнит свои слова, помнит пустую комнату и то, что выбрал семью, а не любовь.

Еще он помнит то, что не помнит она.

Помнит, как в двадцатые, в Чикаго, куда последовал за братом, узнав о нападении Майкла встретил ее и вытаскивал ее из комнаты, на окраине, полной тоски, пустых бутылок из-под виски, который был под запретом, но не для нее. Кетрин Пирс позволено все. Для Кетрин Пирс несуществует запретов.Она ведь напилась, потому что ее очередной план провалился, а Клаус сбежал, а значит ей вновь нужно будет попробовать отомстить. Помнит, как на улицу за руку выводил, садил на скамейку и касался ее коротких волос, пытался понять куда же делись ее кудри и почему она выбрала именно прическу « боб» проводил ладонью по ее щеке, мол смотри, Катерина, это воздух. Нравится дышать? Ты должна дышать, ведь борьба у тебя в кровь. Он возвращет ее к жизни, только вот открыл глаза на скамейке она сидит в полном одиночестве. Он исчез с потоком ветра, но спас ее. Этот человек чести всегда имел связь с Кетрин Пирс.

Он возвращал ее к жизни и убивал.

Убивал, когда следуя за его семьей оказывается в Луизиане и видит, как губернатор принимает их. Еще она видит его в одной постели с Селест. Видит сквозь приоткрытую сквозняком дверь ее комнаты, ведь ведьма жила на полнгм попечении Элайджи и своем особняке, слышит ее смех и ей невыносимо. Она ведь тоже так смеялась, когда-то, в дворцовом саду, когда они играли в догонялки, а он пытался отвлечь ее. Помнит и не верит, что ее место заняла другая, ведь все они пустышки, развлечение на ночь и у нее тоже много мужчин, и она этого не отрицает. Только ей больно. Только Кетрин Пирс покидает город в тот же день и не просто, потому что опасно, Клаус рядом и убил сына губернатора, который был с его сестрой, а потому что Элайджа счастлив с другой. Только она не выдерживает, просит остановить карету, падает по среди песчаной дороги, сжимает в руках землю, кричит и рыдает взахлеб. Только она не смириться и не выдержит, если он будет счастлив с другой, а она будет страдать из-за этих чувств, которые не спешат умереть и покидать ее.

Помнит больше, чем должен бы. Помнит, как видел ее на концерте Nirvana, и зачем его вообще занесло в подобное место.

Помнит, как увидев его в толпе в Швейцарии она испугалась и поспешила исчезнуть, раствориться, думая, что он с Клаусом, а он был один и столько лет был в ссоре с братом, считая, что тот сбросил гробы с их семьей в море. Кетрин видела и знала, насколько Элайджа ценил семью и как важна связь с Клаусом, которого тот всегда спасал: от себя и его вспыльчивости или врагов.

И забывать они не будут точно все это.

Воспоминания всегда останутся с нами и стереть их, освободится от них увы, удается не всем. Если только амнезия или лоботомия.

Он убежденный феминист.

Она до феминизма докатилась, до полного отрицания существующего прав мужчин и просто играла с ними, бросала, унижала, уничтожала или просто удовлетворяла свои желания и потребности, впрочем, поступала так, как с женщинами поступали многие мужчины.

До самого предельного конца докатилась и Ада, а его убила и принесла в жертву Инаду, а ведь всегда Кетрин считала, что излишне геройство ни к чему хорошему не приводит, только к смерти.

Только Элайджа никого близко к себе не подпускал. Древний вампир, со множеством демонов внутри, который пытался быль благородный и поступать правильно.

Только не в правилах стервы Пирс впускать кого-то в свой мир.Эгоистичная вамрирша, которая потеряла саму себя отчаянно пытаясь выжить.

Только они подпустили друг друга к себе близко, царапины от ее осиных коготков, на нем заживают быстро, не боится совсем, а вот как выть с ножом в ее сердце и сирелой в его сердце, ведь вытащить не могут, не в силах. Могут только терпеть боль и жить дальше.

Поранились друг другом.

Сломались.

Они могли бы спасать друг друга, могли бы заполнить одиночество и пустоту внутри друг друга.

Кетрин Пирс — его панацея.

Кетрин его вылечила, от тоски, обыденности избавила, безнадежности, дарила тепло с поцелуем или прикосновением. Перекроил ее до сдвига, до фраз, до хруста костей, научил жить и не дрожать из-за своей безопасности, ведь он рядом и защитит.

Теперь ее нет.

— Нормально, привыкается, — пытается успокоить сам себя в мыслях.

Элайджа знает, что возможно, это новый виток его сумасшелствия. Самый яркий и, на этот раз, последний. Болезненный.

Элайджа уже принял решение для себя.

Дошел до края. Сломался. Он дышал, с треском раздвигая лопатки, Элайджа принял решение, надеясь, что в этот раз верное. Клаус должен спасти свою дочь и не позволить тьме завладеть ею. Хоуп не должна видеть все плохое, что видели Майклсоны. Элайджа должен быть сильным и в жизни рядом с Хоуп ему нет места.

— Никлаус, когда это закончится, я хочу, чтобы ты увёз Хейли и Хоуп отсюда. От всего этого.

— Ты не включил себя в это уравнение. Что бы Хейли в тебе не увидела, она примет это.

— Нет, не примет. Я не могу объяснить ей то, что она увидела, Никлаус. Кто я…

— Все забывается? — думает Ээлайджа.

Если бы ему позволили убить себя — забыть.

Катерины нет рядом, Хейли не простит и даже семье, за которую он так сражался такой Элайджа не нужен.

Не нужен с внутренними Демонами, которые поселились в его черепной коробке и никак не затихают. Он никогда не был один.

Никогда.

После этих слов сказанных брату Элайджу в тугой узел затягивается, душит, горит.

Элайджа знает, что с этой болячкой так просто не справиться, научилась преданным быть внутреннему монстр, влип в катастрофу его мечты, вера в счастье с Хейли — рухнули, сухими листьями опали. А Кетрин не ушла окончательно. Майклсон научился воспринимать, что рядом с ним, внутри, точно такой же битый зверь.

Легче не становится. Наверное, не станет никогда.

Три-два-один, ему нужно сделать этот смелый шаг. Он всегда боролся за семью, а не за себя.

Элайджа уже сломался, знает, чтобы выжить и починить ему нужна она. Ее нет рядом, она мертва, а значит ему нужно отправится в забвение. Значит, единственный выход, избавится от всей этой боли — убить себя.

Можно ли сломать Клауса Майклсона? Можно добравшись до его дочери. Пустота смогла добраться до его дочери, завладела ее телом и контролирует разум. Клаус Майклсон может и монстр, но этот монстр убьет любого, кто встанет на его пути или причинит вред, боль Хоуп — свет его надежды. Только вот попадая в разум дочери он видит голубой свет и Хоуп, которая сидит у стены и засыпает. У нее нет сил сражаться с этой силы. Только ее отец здесь и это предает ей силы.

— Я здесь.

— Пустота пришла. Я пыталась бороться с ней, но везде темнота и так холодно. Я так устала.

— Ты не должна уснуть, ладно? Ты должна остаться со мной. Ты можешь?

— Я попытаюсь.

Она останется здесь, рядом с ним и будет бороться до конца. Клаус в первую очередь беспокоится за дочь и должен помочь ей бороться с Пустотой.

— Хоуп, открой глаза. Ты не должна спать. Я расскажу тебе историю. И ты должна бодрствовать, чтобы услышать ее, хорошо? До того как ты родилась, я был совсем другим существом. Я был жестоким. Я был злым. И я бы продолжал упиваться ужасом, который я внушал другим. Но, Хоуп, с того момента, как я увидел тебя, ничего больше я не хотел, кроме как быть достойным тебя отцом. Но я боюсь, Хоуп. Боюсь, что без тебя, я вернусь к тьме. Ты нужна мне. Мне нужно, чтобы ты боролась.

— Я буду, папочка.

Она будет ради отца и Клаус успокоится только тогда, когда его дочь будет в безопасности. Хоуп — его дочь и ради нее он готов на все. Он по-настоящему любит дочь.

Честно говоря, реакция Элайджи предсказуема, когда он видит тело Хейли насаждённое на пику во дворе особняка. Он не боится столкнуться Пустотой и даже вернуться во тьму, собственно туда его и отправляет Инаду после короткого разговора.

— Как предсказуемо.

— Ты заплатишь за это.

— Я уже убила тебя однажды, Элайджа. Я не буду медлить, чтобы сделать это снова.

Книге хватало сил удержать бессмертный дух, но книга уничтожена, как и шанс пленить Пустоту и слыша это Хейли подрывается с место, уходит из особняка, ведь не позволит духу навечно остаться в теле ее дочери, не позволит злу пустить когти в сердце Хоуп. Только вот Элайджа прекрасно понимает, что Хейли — мать и в каком она сейчас состоянии. Элайджа пытается остановить ее, но не слушает и только отталкивает его.

— Куда ты идешь?

— Найти свою дочь.

— Как ты это сделаешь?

— Разберусь!

— Позволь мне помочь.

— Не трогай меня!

— Хейли, я на твоей стороне.

— Не стоило мне привозить ее сюда!

Маршалл хлопает дверью, а Элайджа только вздыхает. Больше он не в силах ничего сделать. Если Хейли желает идти во мрак, то пусть идет, а он все равно не остановится, чтобы спасти свою племянницу, как и все члены семьи. Ребекка и так тяжело, а в добавок ко всему она становится невольным свидетелем объятий Марселя и Софии. Ей и так тошно, так еще и это.

Пустота очернила Хоуп.

Клауса Маклсона волнует, если Пустота погасит огонек внутри Хоуп.

Он не допустит этого.

У Клауса Майклсона и так отняли сердце и душу — его дочь. Он ничего не чувствует кроме отчаяния и впервые готов просить помощи и упасть на колени перед всеми присутствующими.

— Тысячу лет назад мы втроём дали вечный обет: защищать друг друга всегда и навеки. Фрея, теперь это включает и тебя. Так же, как и мою дочь. Она моё сердце и душа. И сейчас она не здесь, она одна в темноте и сражается. Мы не можем сдаться. Поэтому я прошу вас, каждого из вас, если есть любой шанс…

— Это будет конец для «Всегда и навечно».

Клаус просит и похоже Винсент Гриффен нашел выход, не только избавиться от Пустоты, но и Майклсонов.

Это станет личным концом для каждого из Майклмонов.

Это убьет каждого.

Это раздавит их морально.

========== Глава 82. Это будет конец для «Всегда и навечно». Часть II. ==========

*** Мистик Фоллс. ***

У Кетрин Пирс всегда есть преданные люди и именно поэтому она выживает. Выживает даже если голая, заявляется на порог дома Амбер и та пускает ее, ведь именно Пирс спасла ее ребенка и женщина осталась ей верной даже без внушения и любых видов пыток, угроз.

— Кетрин? Что случилось? Боже! Ты голая! Надеюсь, тебя никто не видел в таком виде?

— Мне нужно в душ и принеси одежду. Ты одна, Амбер?

— Одна. Дочь в школе, а муж работает. Мер Доновон в медовом месяце и Сед замещает его.

— Голубоглазый-Метти женился и стал мером… Я бы поперхнулась будь у меня во рту вода иди еда… Ладно, мне плевать… Ванна…

— Ты надолго и естественно никто не должен знать.

— Ты умная и это твой плюс, милочка. Нет, я уезжаю. Навсегда. Я никогда не вернусь сюда. Мне дали второй шанс на жизнь и я точно не буду тратить его на личную месть… Так, расскажешь мне все новости, за бокалом вина?

— Красное сладкое и десерт. Я помню. Так, расскажешь, что случилось.

— Я умерла, была в Аду, стала королевой и даже обзавелась союзниками, пыталась спалить город дотла, но геройство Стефана Сальваторе подпортило все и я сгорела вместе с ним в Адском пламени, была заперта в разуме Элайджи Майклсона, который как бы мой бывший или остался в моей сердце навсегда.

— Типичная ты…

— Типичная я… Знаешь, я думала, такие преданные слуги остались только в средневековье.

— Извини, но я с не служанка. Ты спасла моего ребенка и иначе быть не могло. Я помогу тебе покинуть город.

— Спасибо, милочка…

— Прогресс, ведь стерва Кетрин Пирс научилась говорить спасибо.

— Я просто в безвыходном положении. Ты же понимаешь, что это было только один раз, когда я сказала спасибо.

— Прекрасно понимаю… Иду в душ, а я принесу полотенце и возьму швабру… Здесь кровь…

Кетрин Пирс оставляет кровавые следы по пути к ванной.

На своем жизненном пути Кетрин оставляет только следы крови. Даже тьму зальем багровой кровью, потому что она плохая, стерва выживает.

Плохая.

Черная.

У Кетрин Пирс девять жизней словно у кошки.

Дикая, изворотливая, черная, свободная кошка.

Только эта кошка вернулась, подранной, потрепанной, подбитой, разбитой, измученной, вымотанной одинокой и даже исхудавшей.

Эта кошка не прощала и царапала своими острыми когтями.

Эта кошка тратила свои жизни впустую, желала только мщения.

У этой кошки всего осталась одна жизнь.

Одна жизнь, чтобы жить и простить.

Шум воды впервые так сильно давит ей на уши. Ей нужно прийти в себя и смыть кровь.

Смыть кровь, как бы вновь стать не только внешне чистой, но и внутренне.

Загустелая тишина заползала в уши вместе с этим паром. По стенам стекала душевой кабины, щемится тоска. Вместе с горячей водой расползалась и кровавая лужа у ее ног. Встреча с Пирс нарушила чётко продуманный план на день Амбер: она жутко боялась последствий и гнева Пирс, которая только недавно вернулась в мир живых. Амбер смирилась с присутствием нежеланной гостьи в не доме.

Принятый душ, свежесть и свобода, с утра алкоголь ведь не могла она быть трезвой. Она и так обиженна растоптана, униженна. А ведь это только ее вина. Вина стервы Кетрин Пирс. Она заставляла подчиняться, выполнять её приказы, следовать за ней по пятам своих союзников, калечила, убивала, унижала, предавала, иногда, избежать невинных смертей, лишь бы сохранить мир. Но сейчас все иначе. Сейчас все должно быть иначе.

Сейчас она встряхивает копной мокрых волос, поправляет халат и берет в руки бокал красного вина из сладостей были только венские вафли и она не оказывается. Только видимо зря Амбер возвращает ей белый iPhone. Амбер возвращает ее прошло и как не странно мобильное устройство еще работает, только аккумулятор разряжен. Разряжена и она, сил нет. Сейчас она тоже устала и включая устройство желает увидеть хоть какое-то сообщение от него, но переписка с e.m заканчивается ее голосовым сообщением. Ей и не нужно объяснять, почему он не ответил, только вот сообщение прочитано. Взгляд Пирс невольно цепляется за фотографии, спрятанные под рамкой. Семейные фотографии и как бы она желала, чтобы подобные фотографии были и у нее с Элайджей — милые семейные фотографии. Только есть два огромных но: во-первых вампиры не делают фотографий, во-вторых Элайджа не с ней и она давно послала любовь к черту и даже не знает ответы: Где он? С кем он? Электрошок возвращает ее к жизни. Нужно держаться. Она судорожно сжимает бокал вина, закусив губу, и смотрит на сияющие лица на фотографии. Она помнит сладостное свидание, предложение, когда он убил ради нее и она сжимала его окровавленную ладонь, когда они обедали вместе в Италии, помнит все его поцелуи, когда вместе сидели до утра и у них была одна бутылка виски на двоих и они были вместе, посылали весь мир к черту. Нет, они не были пьяные — они были по-настоящему счастливые.

А кто они сейчас друг другу?

А в чем ее вина?

Вина в том, что она любит?

Притворяться дальше, что не любит.

Притворяться дальше, что все хорошо.

Теперь у нее есть возможность хранить воспоминания в этом мобильном, которые до сих пор греют душу, которые гасят тлеющее в груди отчаяние, которые оставляют в лабиринтах сознания искорку надежды. Одна искра, если подуть может обратиться в пламя. Может, всё ещё можно отмотать время назад и вернуть цветущую улыбку на ее губах, ведь с ней был именно тот мужчина, с которым не нужно притворяться. Что всё ещё можно снести стены, выстроенные между ними. Что всё ещё можно воскресить их любовь, затаившуюся под рёбрами изранившей сердце.

Не все так просто и та не ошиблась, когда набрав заученный наизусть номер слышит, что номер заблокирован.

Забыть, потому что прошлого не вернуть.

Ничего не вернуть.

Кетрин, после короткого разговора с Амбер и рассказанных ею новостей, садится на кровать, натягивает на себя брюки, майку цвета спелой вишни, обувает ботильоны и куда же без кожаной куртки и украшений. Привести себя в порядок и косметика сейчас и вправду ее спасение, ведь не каждый день возвращаешься из мертвых. Она и вправду напоминает черную розу, а цветок напоминает ее собственное сердце — черное, замершее, выцветшее, безжизненное, мертвое. Там лишь сгустилась темнота и всепожирающая пустота.

Она готова идти дальше.

Она готова покинуть город, но сперва, ей нужно попрощаться.

Элайджа сейчас отравлен чувством вины, от которого поможет избавиться разве что сама смерть. Но он, как известно, бессмертный. всемогущественный первородный, который может убить любого. Он прожил столетия воин и становления королей и их падение. Он видел рассвет и закат империй. Он встречал тысячи людей, охотников, ведьм и колдунов, оборотней, вампиров. Влюблялся дважды, а женщин у него было бессчетное количество раз. Ему не один раз разбивали сердце, и казалось, боятся уже нечего, ведь так? Нет, у Элайджи Майклсона есть один гибельный страх, который зашит под кромкой рёбер черными нитями, который разъедает его изнутри. Он боится остаться без семьи, которую оберегал столько столетий. Еще больнее отпустить брата. Еще больнее осознавать, что это последние братское объятие. В последний раз он охватывает руками брата и прижимает к себе. Клаус остается без опоры, того, кто всегда поддерживал и направлял его, останавливал, но на этом пути Клаус должен быть один. Элайджа остается без семьи — смысла своего существования. Элайджа останется один совершенно не зная, как существовать вне семьи. Как он может быть спокоен не зная где и как его брат. Всю свою жизнь он жил надеждой и верой в силу семьи, спасения Никлауса. Не может заглушить боль в душе. Не представляет свою жизнь без семьи, дорогих ему людей. Элайджа Майклсон мог понять своего брата, как никто другой.

Сегодня Элайджа Майклсон в в последний раз видит и обнимает своего брата.

Сегодня Элайджа Майклсон задумал совершить самоубийство.

Сегодня Элайджа Майклсон умер.

— Элайджа, ты всегда был хранителем нашей связи и из-за этого ты будешь чувствовать больше всех боль. Когда случится неизбежное и у меня, лишенного влияния семьи, будет рецидив и спираль хаоса и кровопролития, ты должен оставить меня моей судьбе. Если ты придешь спасать меня, как делал это много раз до этого, наш враг будет только на шаг ближе к моей дочери, а я не могу этого допустить. Так что, брат, когда придет время, я умоляю тебя, отпусти меня.

— Даю слово.

Когда Элайджа был маленьким мальчиком, наслаждался беззаботным детством, в окружении братьев и сестрер он помнил, что мать учила его слушать сердце и порой уступать рассудку. Отец воспитывал сына в строгости, воспитывал война, воспитывал достойного сына, который не пощадит врагов, тех, кто посмеет напасть и наврелить их семье. Элайджа таким и вырос — тем, кто защищает свою семью. Он помнит, как впервые взял Кола на руки, как разговаривал о жизни с Финном, как Ребекка подала сырое мясо и все смеялись над сестрой, а он утешил, как играл с Хенриком и делал для него игрушки из дерево, как учил Клауса стрелять из лука, владеть мечом и как на них общали внимание женщины, когда она уже были не юнцами и главное, что Элайджа помнит улыбку Татии и какую боль принесла ему первая и последняя любовь. Помнит, как и впервые убил, как ему хотелось скрыться под землёй от этого проклятого клейма монстра, когда мать сделала их вампирами, а вот монстрами они стади сами. Мать не рассказала ему о красной двери и том, что он убил свою любовь. Эстер не представляла каково этого было бы ее сыну понять, что он убил Татию. Он бы не выдержал этого. Эстер помнит, как он был ребёнком — беззащитным, растерянным, брошенным. Для него он всегда останется ребенком для нее. Эстер желала только защитить Элайджу создав с помощью заклинание красную дверь — психологический барьер, за котором скрывались все его ужасные поступки. Эстер, как любая любящая мать желала защитить своего ребенка. Мать так и не смирилась с мыслью, что дала жизнь монстру и не одному, а все из-за того, что по вине умер Хенрик, а больше Эстер не желала пережить потерю ребенка. Сдавленный крик убитого горем мальчика пророс в сердце взрослого мужчины на руках котоого был труп Татии. Помнит крик у красной двери. Мучительная боли, которая превратила его жизнь в Ад. Тянущиеся год за годом, век за веком, заполняли сердце лишь беспросветной тревогой, не давая надежды на выздоровление и покой. Элайджа был болен, тяжело болен, скрывал все свои грехи за красной дверью. Потому что глубокое горе не излечить временем, даже вечностью.

Он делал всё возможное и невозможное ради семьи, наступая себе на горло, вытягивая из себя последние силы, чтобы уберечь свою семью и наказать врагов. Чтобы каждый заплатил за свои поступки кровью. На протяжении столетий Элайджа замуровывал отголоски чувств на дне своего сердца, чтобы избавиться от страданий и закрыть все грехи за красной дверью.

Элайджа с грустной улыбкой вспоминает слова матери: «Однажды, сын, стена в твоем сердце рухнет и разрушит ее жннщина, которую ты полюбишь и которая будет всегда рядом и примет твою темную сторону, сможет ее контролировать и ты будешь улыбыться.».

Да, он встретил много женщин, но след оставили в его сердце только две и двух же Элайджа и потерял и не знает, как с этим мириться. У него не осталось в этой жизни никого дороже семьи с которой он вынужден расстаться, чтобы побороть очередного врага, но главное, что будет спасена его племянница — Хоуп.

От этого расставание с семьей каждому из Майклсонов становится только тяжелее. Винсент может и сочувствует, а может и рад избавить Новый Орлеан от Майклсонов. Ведьмак и так запутался, но главное избавится от Пустоты.

— Ты хочешь поместить Пустую в одного из нас?

— Одного не хватит: будут нужны четверо.

Их семья — как океан: засасывает все и всех в свои личные проблемы.

Без шансов.

Испытание не по силам Майклсонам. Испытание, которое не выдержит живой человек.

Испытание — разлука. Вечная и неизбежная.

Элайджа с этим не справится и легче убить себя, умереть

Испытание не по силам Элайджи Майклсону, но это еще ничего, по сравнению с разрывом с

Хейли Маршалл и осознание того, что ради этой женщины, любви к ней он не только растоптал свою мужскую гордость, предал брата, стерпел ревность и уважал ее выбор, когда та сказала, что желает быть счастливой с Джексоном, но упрекала видя, какой доброй и искренней была Джиа и ее любовь к нему. Хейли должа была быть счастливой, а ему страдать и даже запрет быть с другой женщиной.

Он даже ради Катерины, которая была важнее, чем Хейли не делал подобных вещей. А как, Элайджа защищал Хоуп. Ведь если не он и его уговоры Хоуп могла бы не родиться, а Клаусу было бы наплевать на то, что ведьмы убили какую-то бывшую на ночь с его ребенком. Ему всегда ведь было наплевать.

Элайджа всегда спасал и защищал Хейли, потому что дал слова.

А как Хейли отплатила ему?

Страданиями, болью, метаниями и тем, что он морально опустился, унизился ради этой женщины.

Осознавая это Элайджи хочется биться головой о стену, разгромить весь особняк и лучше бы он позволил бы себе быть счастливым с Катериной, которая просто любила и отдавала всю себя, принимала его темную сторону и сдерживала ее, а Клаус бы сам разобрался с этой проблемой.

Теперь он словно горит в Аду и лучше бы в Аду он горел из-за Кетрин Пирс, ведь с этой женщиной и не в Ад и не в Рай.

Это было ошибкой. Отношения с Хейли Маршалл и эта запретная любовь.

Теперь он широко раскрыл глаза и осознал, принял, что любил не Хейли, а свои боль и страдания и просто привык так жить — страдать и сражаться во благо и имя семьи.

Эта женщина и любовь к ней была ошибкой.

Это больно.

Это точно конец их отношений.

Конец и останется только: забыть и отпустить.

Элайджа больше не желает помнить ее. Не желает помнить: всю любовь и боль.

«Ты должен сделать всё, что в твоих силах, чтобы бороться за любовь и семью. Ты должен поставить точку и убить себя. Ты должен забыть Хейли и никогда не возвращаться к ней. Никогда. Так лучше ».

— Я хочу, чтобы ты знал, что-то, что случилось в кулоне, не отнимает у нас то, что было между нами.

— Я знаю, все кончено.

Элайджа говорит, что это конец и Хейли страшно терять его и она продолжает бороться за Элайджу. Глядя в его потухшие глаза. Чувствуя его пронизывающую боль. Умирая на стеклянном крошеве его скрытых желаний. Он знает, как никто другой, что в любви не бывает легко. Тебе приходиться принимать острые удары ножа, чтобы заслужить один глоток горячей любви. Элайджа был готов пойти на всё ради Хейли Маршалл, а сейчас это конец. Хейли может и эгоистка, но ей страшно слышать, что больше они никогда не будут вместе. Она ведь сама избегала его, хотя зная, что все они моестры. Она не простила, а он уйдет. Они оба виноваты, ведь Хейли любила только образ рыцаря, благородного мужчины в костюме и галстуке и он просто был удобен для нее, а для него она была важна, способ объединить семью.

— Кем бы мы не были, мы с тобой были обречены. Я не мог стать тем, кого ты хотела видеть. Теперь лучшее, что я могу сделать для тебя, это исчезнуть.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Впервые в сердце Элайджи порвалась струна, когда Хейли оказался на грани жизни и смерти. Тогда ему было страшно. Страшно ему и сейчас. Он на коленях не будет умолять ее вернуться, глядя на нее и глотатт солёные слёзы. Ему впервые казалось, что он умрёт вместе с этим прощальным поцелуем в губы, если с ним что-то случится, то Хейли не узнает и будет далеко. Нет, не казалось — он был уверен, что как только Пустота будет внутри его, то он убьет себя, ведь не может жить без семьи.

Хейли запомнит их первый поцелуй.

Элайджа запомнит их прощальный поцелуй.

Когда Элайджа терял тех, кого любит, осколки сердца откалывались раз за разом. Раны не успевали затягиваться, оставляя глубокие шрамы и запутанный клубок страданий. Привык страдать, а сейчас в последний видит свою семью и Хейли с племянницы. Их последние минуты вместе, а взгляды пропитаны болью. На протяжении почти тысячи лет Элайджа никому не открывал своё сердце в надежде, что в его жизни больше не будет людей, которые отнимет судьба или убьет брат. Надежды рухнул и глядя на сестру он помнит ее слова: — Элайджа, ты знаешь, каково быть разделенными. Сначала свобода оживляет, но в один день ты неизбежно просыпаешься с этой ямой в желудке. Это тупая боль потери единственных людей, кто любил тебя.

Они теряют тех, кого любят и Ребекка хоть как-то желает разбавить эту тишину, попрощаться что ли. Она в шаге от того, чтобы заорать и упасть на пол и биться в истерике. Клаус не желает вообще говорить, ведь он останется без дочери — своей частички души и сердца. Он не знает, когда еще увидит Хоуп, а изменить ничего не может. Не улыбается даже Кол, который пусть и не хотел приходить, ведь по сути семье было наплевать на него и сколько столетий он был заколотым в гробу. Сейчас готов пожертвовать собой ради семьи. Не хотел он приезжать, ввязываться во все это. Он не хотел всего этого. Он хотел просто жить, любить женщину, которая сделала для него так многое, сражалась за их любовь и даже вернула из мертвых. Теперь Пустота вернула ее, он даже предал семью ради нее. Уехав они больше не хотели возвращаться. Хотели просто жить далеко, в своем доме и беречь свое тихое счастье. После стольких лет Кол думал, что счастлив. Не хотел говорить Давине о сообщениях и записках Фреи. Он не знает жалости, только одну из записок находит Давина и открыто говорит, что он должен ехать, если в его сердце любовь к семье. Дажа после всего произошедшего он все еще любит каждого члена своей семьи и должен успеть и сделать все, что в его силах. Как же была счастлива Фрея, когда обнимает брата. Ей не придется умирать, а Киллен останавливать ее сердце с помощью хлористого калия. Да и как можно было убить того, кого любишь. После всего сердце все еще болит.

— Я не думала, что ты придешь.

— Я не хотел, но, учитывая количество сообщений и волшебных записок, появившихся в моем кармане, я решил, что это срочно.

Что же будет дальше? Все на своих местах, только Клаус смотрит на дочь в бессознательном состоянии, Винсент благодарит их за все, что они делают для города, детей и будущего. Впервые Майклсоны слышат слова благодарности, но впереди слова прощания и говоря их Ребекка еле сдерживается от слов.

— Всегда и Навечно. Мы прожили хорошую жизнь.

— Да.

Все смотрят на голубой свет, который проникает в их.

Кол исчезает первым.

Ребекка слышит голос и чувствует Пустую внутри себя. Она исчезает вслед за младшем братом.

Элайджа уже подготовил себя к худшему и это худшее случилось. Он смотрит на Хейли, племянницу и брата и только после этого исчезает.

Только Клаус мешкает и не спешит исчезать и дождется, пока его дочь не придет в себя. Он только сейчас понимает, что теряет слишком многое, платит слишком большую цену — разлука с дочерью.

Еще он помнит, как целовал ее в лоб и надеялся, что она услышат его слова. У Хейли есть дочь и она должна заботится о своей дочери, а Клаус хороший отец и может совершал ошибки, но Хейли тоже совершала их. Сейчас Клаус делает все правильно и расстается с дочерью. Он в последний раз скажет дочери: « Я люблю тебя». Он скажет и исчезнет.

— Ты моя дочь. Ты Майклсон. Ты сильнее и смелее всех, кого мне приходилось знать. Ты помогла мне поверить в то, что прежде говорил твой дядя: сила в семье.

— Ты хороший отец, Клаус, и ты заслуживаешь правду. Есть кое-что, что тебе нужно знать о ритуале. Винсент не хочет говорить тебе, потому что думает, что ты не сможешь принять это, но я знаю, что примешь. Я знаю, что ты сделаешь что угодно ради нее.

Хоуп открывает глаза и видит мать с отцом. Должна собраться с силами, как и Клаус, вот только после прощально взгляда и слов отца Хоуп кричит, плачет, вырывается из объятий матери. Глаза полные слез и Клаус исчезает, видя, как Хоуп дрожит от страха.

— Мам. Папочка? Что происходит?

— Хоуп. Я люблю тебя.

— Пап? Пап! Папа!

Стоит ли все это того? Стоит ли прощание? Ребекка все еще слышит голос, но Фрея обещает, что она не услышат голос, как только покинет Новый Орлеан. Фрея обещает быть счастливой с Киллен, а вот Ребекки уже похоже наплевать на свое личное счастье, она знает куда ей ехать. Ребекки нужно уезжать, но она просит сказать Фрею, что она любит Хоуп. Быстро это не пройдет.

— Я восемь прекрасных месяцев укрывала меняла грязные подгузники, читала на ночь этой милой девочке. Пожалуйста, отдай ей это и скажи, что ее тетя Бекка любит ее.

Фрея скажет, обнимет Хоуп и помогает одеть на шею семейную реликвию.

— Твоя тетя Ребекка просила меня передать тебе это. Она очень сильно тебя любит. Семейные реликвии очень важны. Они напоминают откуда мы и что куда бы мы не пошли, наша семья с нами.

— Я тоже тебя люблю, тетя Фрея!

Прощаться всегда тяжело и у Хейли нет слов, только сдерживает слезы, крепко обнимает, касается лица Фреи, чтобы запомнить. Фрея сдерживает слезы, которых и так не осталось.

Судьба не щадит Майклсонов.

Хейли помогает надеть дочери рюкзак. В руках черный чемодан и они готовы проститься с городом и пережитым. Готовы проститься, только вот все это не отпустит их.

— Готова?

— Да…

Мать и дочь уходят держась за руки, а Фрея натягивает улыбку только ради Киллин, которая подходит к ней. Только Киллин понимает ее, сможет утешить и только ради Киллин она живет и улыбается. Ради нее и их любви она будет жить и сражаться.

Темное прошлое, где зарыта его боль, за красной дверью, где захоронено его отчаяние.

Элайджа Майклсон есть — с давящим грузом прошлого за плечами, с лихорадочной тоской по семье, виной перед Хейли, что не стал ее прекрасным принцем, а обратился в чудовище. Всегда таким был и будет. Всегда был и будет Элайджей Майклсоном с его яко бы благородством и верой в силу семьи. Всегда был и будет и только смерть сможет остановить его, только тьма разбавит пролитую им кровь. Только смерть освободит его от страданий, тьмы и клятвы. Элайджа задумал убить себя и именно сейчас он выплатит в жизнь задуманное. Он воплотит в жизнь свое самоубийство и ничто и никто его не остановят.

— Ты должен покончить с этим для меня.

— Чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я убил тебя?

— Я хочу, чтобы ты освободил меня от «Всегда и Навечно».

— Ты уверен, что действительно хочешь этого?

— Да.

Элайджа Майклсон никогда не сможет сделать выбор между семьей, братом и свободной жизнью, любовью. Семья братья и сестры, Хоуп, Хейли — люди, которых он взял под своё крыло, оберегал и защищал. Элайджи только разбили сердце, не впервые. А Кетрин стала его целым миром. Миром, который рухнул по его же вине. Больше он ее не видел: ни во снах, ни в глубине своего разума. Сейчас, он даже посмотреть на их на их счастливые фотографии не может.

У него ничего не осталось: ни семьи, ни любви, ни жизни. Теперь только убить себя, а сердце не сжимается от нестерпимой боли, когда он смотрит в глаза Марселя. Элайджа понимает, что не сможет иметь всё. Но он знает наверняка, что не сможет без семьи и это стереть воспоминания, если же выйдет, с помощью Марселя и Винсента. Элайджа до изнеможения боится одиночества, но его слабое место — семья и его ударили по самому больному. Без семьи ничего не имеет смысла. Без семьи ему не нужна вечность.

И он забудет.

— Ваша клятва. Обещание навсегда и навеки. Забудь. Всю ту боль, что она принесла… И все ту любовь… Забудь. Семью, которой ты дорожишь… Клятву, что ты почитаешь. Забудь. Отпусти. Навсегда и навеки.

Элайджа смутно помнил, что сказал Винсент.

— Элайджа…

Он слышит голос Марселя, но пропустил мимо ушей, отдирая режущий взгляд мужчин от своего лица. Он боялся посмотреть ему в глаза, потому что и так остро ощущал его тяжелый взгляд. Успокоится и Элайджа ощущает только пустоту и горечь, которая обжигает язык, щиплет глаза, разрывает сердце. Марсель помнит замораживающие своей строгостью и неприступностью глаза Элайджи, а он уже ничего не помнит. Элайджа убил себя и это его решение. Элайджа Майклсон убил себя. Элайджа Майклсон совершил самоубийство.

А что дальше?

Что дальше ждет Майклсонов, которые теперь вынуждены быть вдали друг от друга.

========== Глава 83. Эпилог. Кровь, виски, бриллианты и лаванда. ==========

— После стольких лет?

— Всегда…

— After all this time?

— Always…

Джоан Роулинг. Гарри Поттер и Дары Смерти.

*** Новая Шотландия. ***

Женщина в медицинской форме наблюдает за ним.

Это уже третья чашка кофе из автомата, только вот это ему не помогает.

Он и не знает, что за ним наблюдает Санди — его первая, школьная любовь. Именно эта хрупкая, девушка с длинными прямыми волосами и опущенными уголками глаз первой похитила его сердце и первая же предала.

Это, похоже, становится его главным занятием — смотреть, как Одри погибает.Переживать.

Бояться. Заботиться. Любить.

Он кажется сбился со счету времени.

Сколько уже прошло времени, а к нему никто не вышел, никто не сказал.

Если честно, Шон не знает что думать и сходит с ума.

Он ступает ногами по полу, чуть морщась, когда слышит звуки телефона, на посту медперсонала, останавливается только у окна, чтобы пробраться под легкую занавеску. За окном желтый диск едва поднялся над линией горизонта, только-только начал золотить светом этот мир и Шон верит, что свет всегда побеждает тьму. Он встречает очередной рассвет, а сможет ли встретить этот рассвет Одри? Он не знает и мало чего помнит. Он помнит перепуганное лицо матери, плачь матери и то, как убирал осколки разбитой чашки, перед тем, как поехать в госпиталь. Давно не ощущал такого беспокойства и страха. И так хочется втянуть воздух, заполнив им лёгкие до отказа, широко распахнутыми глазами посмотреть на мир, но он не может. Не может жить без Одри. Вот так просто, улыбнуться новому дню, когда ее нет рядом он не может. Он ведет плечами, отгоняя остатки сна, и смотрит на восходящее солнце. Если она перестанет бороться. Если она проиграет смерти?

Это так странно стоять здесь, не видеть человека и думать, только о нем, только о безопасности Одри, что вот — его настоящее и будущее. Одри — его будущее.

Его девочка. Его любимая. Мать его двоих детей может умереть и этого он точно себе никогда не простит.

Санди наблюдает, как он стоит и смотрит на солнце пять минут, прежде чем, будто ощутив его взгляд, обернуться. Ему страшно, а сейчас он видит перед собой Санди. Вызов из прошлого. Сам не свой, пошатнулся. Сердце и так разрывается на части.

— Санди…

— Здравствуй, моя любовь… Только не грохнись в обморок или с инфарктом. Я этого не перенесу.

— Это невозможно… Ты же уехала вместе с Коллином при этом предав меня и наши чувства… Я ведь любил тебя…

— Мы развелись и я вернулась сюда, а ты женился на наркоманке.

— Бывшей.

— Бывших не бывает и ты очень хорошо знаешь это Шон.

— Если ты, что-то сделала с ней… Она мать моих детей! Если с ней что-то случится, то спрошу я с тебя! Не играй со мной и говори правду!

Он не видит, но знает точно, что у неё на губах играет слабая улыбка, когда он зло поджимает губы, иногда сосредоточенно прикусывает нижнюю и прижимает к окну, нависает сверху всем своим весом.

— Спокойнее Шон, но таким ты мне нравишься больше, — ее голос выдергивает из мыслей и взгляд замирает на ней, смуглая кожа в контрасте с белой тканью халата, и хочется сейчас только задушить ее.

— Когда ты успела вернулась? — спрашивает он.

— Неделю назад, — отвечает Санди, жмёт плечами и щурится от ярких лучей. — Полчаса назад она пришла в себя и зовет тебя. Это был сердечный приступ, только не пойму, что его спровоцировало в таком возрасте. У меня сердца не хватает это сделать, если ты думаешь, что я могла убить ее ради мести. Иди сейчас, к ней, а главное не накручивай. Я и мистер Ньюлтор спасли ее, — тянет она последний слог и в то же время заключает его в объятия. Ближе к себе. Слишком близко.

— Спасибо, — тихо шепчет на ухо. — Я пойду.

— А как же завтрак? Ты все это время жил на кофе и как медик, я это не поддерживаю, — слабая попытка вырваться из ее объятий.

— Позавтракаю позже, — словно безумный Шон отталкивает ее от себя.

— Эй! — кричит она вслед, скрещивает руки на груди. — Моя ночная смена окончена и мы позавтракаем вместе. Я напишу нужные для Одри лекарства и успокоительные для тебя.

Любить опасно, так слепо следовать за кем-то, так стараться стать лучше. Но стала ли Одри лучше, ведь только довела Шона до этого состояния. С ней случился сердечный приступ. Влюбляться — то же самое, что жить у воды — всегда существует опасность прыгнуть вглубь и потерять желание возвращаться на сушу.

Шон уже прыгнул.

Одри уже прыгнула.

Она могла и не вернуться, только Шон не даст ей утонуть.

Шон держит ее за руку, эмоционален, касается губами ее холодного лба, а та прикрывает глаза ведь за это время Шон думал столько, думал столько плохого. На его глазах слезы, а все самое плохое позади. Теперь его душа успокоится. Теперь все будет хорошо. Теперь он ее не потеряет, стоит перед ней, а она вытирает слезы с его лица. Теперь он обнимает ее.

— Как Милли и Тео? Я волнуюсь за детей.

— Они с моей матерью. Я позвоню и скажу, что с тобой все в порядке.

— Что со мной? Моя магия слаба, я даже простейшее заклинание не могу прочитать…

— Сердце. Тебе нужно беречь себя, любимая. Я говорил с Санди.

— Твоей бывшей?

— Да, она вернулась в город и спасла тебя. Она сказала, что и не думала мстить и простила. Санди сказала, что мне нужно поесть и пригласила на завтрак.

— Ты такой измученный… Ты не ел и не спал?

— Я так переживал за тебя, Одри, правда… Я всего лишь хочу оберегать тебя…

— Я сильная, а ты иди на завтрак. Я не переживу, если ты упадешь в голодный обморок прямо здесь. Иди и позавтракай. Я тебе полностью доверяю, потому что люблю.

— И я люблю тебя, детка. Принесу тебе блинчики с курицей и чай.

— Похоже, ты знаешь меня лучше, чем я сама.

Влюбляться — то же самое, что жить у воды — всегда существует опасность прыгнуть вглубь и потерять желание возвращаться на сушу.

Они любят друга друга, доверяют друг другу и уже давно утонули, их унесла волна в океан счастья. Океан, по которому плыть вместе им придется всю оставшуюся жизнь.

*** Мистик Фоллс. ***

Эта алая-алая роза, что она кладет на каменную плиту давно стала ее символом. Одинокая алая роза на надгробной плите.

Не могла Кетрин Пирс не прийти в особенности после увиденного: Керолайн и Аларик открыли школу в пансионате Сальваторе и она видела Хейли Маршалл, которая разговаривала с семилетней девочкой. Похоже это и есть тот чудо ребенок, дочь Хейли Маршалл и Клауса Майклсона, вот только Хоуп стала слабостью Клауса, а Пирс рассчитывала, что это станет его отвлечением от ее и Элайджи. Все же это стало своеобразной местью Кетрин Пирс тому, из-за кого потеряла столько веков своей жизни. А может, виновата в этом только она? Но женская месть может еще страшнее смерти? Они оба все помнят и оба изменились. Еще она видела Елену с новой прической и обручальным кольцом, все же Деймон сделал ее Миссис Сальваторе, а видя, как они держатся за руки и целуются в больничном коридоре Пирс готова крушить все, что попадёт ей под руку. Она могла бы убить их прямо здесь, разделать по кускам, ведь они люди, а она вампир. Неужели им не жаль и их счастье не горчит потерей Стефана? Они просто живут дальше. Они просто борются за свое счастье и живут каждую минут своей человеческой жизни. Наблюдая за пешеходами снующими по тротуару рядом с больницей она почти беззвучно дышит, прислушиваясь к дыханию окружающих.

Видя такую Елену Пирс тоже желает изменить прическу и даже идет в салон, но почему-то в последний момент останавливает парикмахера прося убрать только секущиеся концы и сделать укладку.

Не готова меняться так кардинально.

Не готова покинуть этот город не попрощавшись со Стефаном Сальваторе и не принеся на его могилу одинокую розу. Она ведь знала, что умер он, как герой, который спасал весь город, а на ее смерть всем наплевать, потому что героем быть Кетрин Пирс не может.

Не могла не прийти ведь за столько столетий она так и не поняла, что же было между ними: безответная любовь или связь двойников.

Она не знает, что было между ними, но знает, что теперь она свободна от всего этого.

Свободна и жива благодаря Элайджи Майклсону и тому, что их души оказались связаны.

Все же Стефан был частью ее жизни и любовью.

Теперь же ее сердце будет преданно только одному и больше не будет метаний, путонницы и неразберихи в чувствах.

Теперь она чувствует.

Теперь положив цветок на каменную плиту она обнимает руками саму себя.

Теперь она скажет и уйдет. Уйдет навсегда и больше никого не потревожит.

Теперь с каждым словом ей все сложнее говорить.

Кетрин Пирс почему-то не такая, словно сейчас маска чёрствости и эгоизма сорвана и показалось её настоящее лицо полное доброты и милосердия. Лицо Катерины, а не Кетрин Пирс. Она не говорит, хотя уже поняла, что все это помогло ей очнуться.

— Стефан, если бы знал, как все закончится и то, что ты умрешь героем спасая весь город. Ты умер ради счастья брата и Елены. Ты мог бы быть счастливым с Керолайн, и зря Деймон так волновался и устраивал всю ту фальшивую свадьбу мечты Керолайн, а затем еще и протыкал меня клинком пытаясь заткуть меня. Керолайн все равно будет помнить тебя. Но дух ведь убить не так просто. Я выжила благодаря Элайджи застряв в его разуме. Я помню все. Зачем теперь все это? Ты умер, а я жива, — говорит чувствуется слабость и беспомощность, смешанная с адскими муками ее решением. — Мне не безопасно быть здесь и я уеду и приняла решение заключить себя в добровольную тюрьму из одиночества. Если говорить о нас и наших отношениях, то я не знаю, что это было. Была ли это безответной любовью или связью двойников. Я не знаю Стефан, но знаю только знаю, что ты второй мужчина, который занял особое место в моей душе и сердце. Эти чувства были настоящими. Знаешь, я ведь только сейчас поняла, что в тебе пыталась найти того, кого полюбила будучи человеком. Я пыталась разглядеть в тебе Элайджу. Он знал меня человеком и думаю, что ты оценил бы мою человеческую сторону. Элайджа знал меня и черную. Могли бы мы бить счастливы с ним или с тобой? Я не знаю… Я все рушила сама. Я во всем не могу разобраться и видимо только Элайджи, я старалась не лгать. Он ведь всегда спасал меня. Он знал меня лучше, чем я. Всегда спасал, хотя знал, какая в реальности я дрянь и иногда он показывал мне это, как тогда в гробнице. Я столько лгала, что и вправду стала верить в собственную ложь. Теперь я смотрю на себя иначе. Сейчас я хочу остановиться и жить тихо. Тихая вечность в одиночестве, то что я заслужила, видимо. У меня никогда не было любви, поддержи семьи. Я выбрала одиночество. Я опустошена. Я больше не желаю никого терзать и мстить. Я даже не знаю, где могила моей дочери, но могла ли я остановить это или изменить. Я могла только умереть ради нее. Я могла сделать все правильно для своей дочери. Я и сделала — умерла. Но поминаешь, я пережила роды, затем нас разлучили и я даже вернулась, чтобы найти ее. Я была не готова отпускать ее и принимать, то, что больше никогда не увидеть ее. Я утешала себя мыслями, что она счастлива и без меня. Надя нашла меня, чтобы умереть. Но ее запах напоминал мне: о доме, о семье, о любви. Я думала, что если не буду вдыхать этот запах, то забуду. Человек ведь не может забыть. Я не забыла и не забуду. Я только могу уйти, раствориться. Даже в беде и горе выживаю. Я всегда ведь выживаю, но не заслуживаю любви, быть с тем, кого могу полюбить. Теперь мне придется жить в одиночестве с этой болью. Не должна была так закончится эта история. Не так должна была закончиться эта история любви. Прощай…

Снова леденящий голос, снова маска безразличия и никаких слез. Она поворачивает голову и долго смотрит на розу, источающую яркий аромат. В эту минуту она вновь понимает, что сейчас Стефан — единственный человек на земле, который нужен ей и слышит ее, всю ее боль и то, что она и не скажет вслух.

— Я просто хотела, чтобы ты слышал и знать, что ты обрел покой, Стефан Сальваторе, теперь же прощай, — шепчет, касаясь пальцами каменной плиты.

Она тихо выходит из фамильного склепа, закрывает железную дверь, не обращая внимание на пение птиц и звуки вокруг. Только в руках ручка от чемодана на колесиках.

На плите, лежит алая роза.Ее привычка, традиция, попытка изложения чувств.

Она уходит, а за спиной тяжелый груз. Груз воспоминаний.

Кетрин заглянула через прутья — роза всё-таки не увянет еще несколько дней. А как же быть ей?

Она увяла.

Она уходит навсегда унося за собой неподъемный груз воспоминаний.

*** Новый Орлеан — Нью-Йорк. ***

Что ждет Марселя, который принес этому городу бед не меньше, чем Майклсоны.

Теперь он понимает это. Понимает, что пролил крови не меньше, чем Майклсоны. Понимает, что причинил боль не меньше, чем Майклсоны.

Никто не говорил, что будет все именно так.

Что город ему достался именно таким.

Что власть, которая его опьянила прежде теперь уже не такая сладостная, терпкая, пьянящая и желанная.

Зачем ему власть, если она принесла ему только боль.

Власть больше не опьяняет и кажется Марсель Жерард протрезвел.

Во имя власти и амбиций, мощи он отказался от любви и теперь ему больно, теперь он сожалеет.

Что больно, одиноко, пусто внутри? Ему так, хочется закрыть глаза и никогда-никогда их не открывать. Никогда.

София видит это и понимает. Еще она женщина и чувствует более глубоко и тесно.

Она продолжает улыбаться, глядеть ему в глазах.

Она все уже решила.

Женщины ведь чувствуют, если в сердце другая. Даже не нужно было быть уверенным в том, что в его сердце другая. Она прекрасно видела, как Марсель смотрел на Ребекку и видела как та смотрит на нее.

Марселю привычно терять, но легче от этого не становится.

Эмоциональный удар очевиден.

Так, что сердце сжимается, пропускает свой ритм, когда он возвращается в свой пентхаус, целует Софию, в руках которой мобильный. Отчаянно и безуспешно — раствориться раз и навсегда. Интересно, такое возможно?

Невозможно.

Никто не говорил, что будет так больно. Никто не предупреждал. Никто и намека ему не оставил, давая понять, всего на мгновение, что боль — единственное, заставляющее чувствовать себя живым. Он ведь жив или умер вместе с отъездом Ребекки. Может с собой Ребекка забрала свое и его сердца?

А что если она ушла навсегда?

Любовь он ведь контролировать не мог.

А что было бы если бы он никогда не встречал Ребекку? Никогда бы не заглядывал в прозрачные, будто вода на озере ранним утром, голубые глаза. Никогда не слышал ее голос и тогда жизнь сменила бы ориентацию. Тогда мир был бы куда лучше, куда правильнее. Тогда он мог бы не корить себя за то, что выбрал власть и защиту города, который он так любит. Он отказался от личного счастья. Теперь, к сожалению, уже поздно. Тогда бы он не полюбил так искренне и навсегда.

Теперь поздно корить себя за то, что он не может любить Софию, с которой ему спокойно и хорошо.

Марсель не знает, как так вышло. Как случилось, что один-единственный человек стал центром его мира, ведь факт, что любовь в его сердце к Ребекки живет его сердце более двухстах лет. Марсель нашел и потерял свою родственную душу, своего лучшего друга, свою самую большую любовь, самую выстраданную и оттого еще более желанно-болезненную любовь — Ребекку Майклсон.

Марсель закрывает глаза. София задерживает дыхание и ловит каждый его вздох. Просто она понимает, что происходит и почему объятья и поцелуй Марселя не согревают.

Понимает, что если телом он и с ней, то душу давно отдал другой. Душу и сердце Марселя украла Ребекка Майклсоню. Просто, взгляд Вороновой скользит по его чертам, останавливаясь, наверное, впервые дольше обычного. Просто, ребра у нее внутри готовы разойтись в стороны, сломаться, позволяя ему единственное — забрать уже, наконец, кровоточащее сердце из груди, позволив ее сердцу конвульсивно сжиматься в чужих — родных, любимых — ладонях.

На секунду, не дольше, ощутить тепло его кожи в своей руке.

— Марсель, я приняла решение.

— Поверь, сегодня я думаю о другом… Я думаю о нас… Думаю о вкусном ужине, который ты приготовила и я достал обещанное белое вино.

— Ты думаешь о ней… Ребекки. Она в Нью-Йорке и я нашла ее адрес. Ты поедешь и оставишь Новый Орлеан, потому что без нее тебе не нужна корона.

Слова режут слишком — больно, с размаху, глубоко. Выдыхает из легких простую истину, до которой он, великий король Нового Орлеана — Марсель Жерард, был слеп такое долгое время, но эту истину знают и понимаю женщины. Ребекка была права « — Я живу намного дольше тебя, Марселус. Я видела становление и падение королей и знаю одну непреложную истину — не важно, сколь велика твоя империя. Она ничто, если тебе не с кем её разделить. Хочешь Новый Орлеан? Он твой.»

Она охватывает его лицо руками и даже пытается улыбнуться, а он видит только слезы.

Она смелая, жестока, беспринципная, если дело касается врагов.

Она мудрая, нежная, отзывчивая, если дело касается любви. Именно поэтому она и понравилась ему.

— Мы же и не друзья вовсе, ты знаешь ведь? Я люблю тебя, София. Я всегда буду заботится и оберегать тебя. Что, черт возьми происходит?

— Ты можешь поехать вместе со мной. Ты любишь Новый Орлеан и Ребекку Майклсон. Выбери второе. Ты ведь и сам это понимаешь сейчас.

— Понимаю…

— Я никогда не потревожу вас и уеду, но если я буду нужна тебе на твоей стороне, то ты всегда найдешь меня, Марсель. А город ты можешь оставить на того, кто любит его, сражается за него, оберегает и готов жизнь отдать — Винсент. Я же знаю, что ему ты можешь доверить Новый Орлеан.

— Куда ты поедешь?

— Мне снились мои родители, сестра и Пустота запугивала меня этим — их смертью и Клаусом. Я устала бояться, но в моем разуме был уголок в котором я видела тебя и именно ради тебя я продолжила сражаться с Пустотой. Пришло время вернуться мне на Родину и навестить могилы семьи. Знай, что я тоже люблю тебя Марсель Жерард. Ты достоин любви. Ты столько для меня, а я могу только отпустить. Спасибо тебе за эти сказочные года, но любой сказке есть конец. Это конец.

Она отпускает.

Если сердце может остановить свой ход на пару мгновений, то, наверное, с ним только что такое случилось. Глаза жжет соленой влагой непролитых слез, будто им, глупым, того и надо, что скатиться по его коже, совсем как у девчонки, совсем Марсель стал слабым. Может плакать — совсем не зазорно, ничуть не глупо или сентиментально. Мужчины ведь плачут только в двух случаях: из-за смерти или любви. Сейчас, как раз тот случай, когда Марсель Жерард имеет права пролить слезы. У Софии осталась только гордость, чемодан с вещами, билеты на самолет до Москвы и чертовы слезы наперевес с глушащей болью, почти пустой, отупляющей.

Они вместе едут до Нью-Йорка и он провожает ее на рейс, София даже целует его в губы и обнимает на прощание. Последний поцелуй со вкусом слез, но это было самое верное решение.

Он отпускает.

Он обещает плюнуть на все и быть счастливым рядом с Ребеккой и она верит ему.

Она ведь поступила так, только ради его счастья. Она поступила так, чтобы он понял, что истинное счастье в настоящей и искренней любви, а не ослепляющей и туманящей рассудок власти.

Иногда он думает, что мог бы справиться, но посадка завершена и София удобно расположилась в кожаном кресле. Она летает только Первым классом и на меньшее не соглашается.

Могла бы решить, что жизнь ничуть не кончена, на одном человеке не завинчена. Только сдерживает слезы, потом смотрит в иллюминатор и в собственных зрачках, почти бесконечных, таких одиноких, ничего не осталось и понимает: это совсем другая история.

Новая история.

Учтивый и заботливый персонал выполняет все прихоти клиентов первого класса, предлагает выбрать еду или напитки из обширного меню, только София даже не открывает меню в кожаной папке.

— Двойной виски со льдом.

— Извините, мы не предлагаем напитки во время взлета и набора высоты.

— Дорогуша, ты меня не поняла. Виски со льдом принеси. Я лечу домой.

София говорит и смотрит ей в глаза, что молодой борт проводнице не по себе, страшно, руки порылись холодным потом и она может только проглотить подступивший к горлу ком и подчиниться.

— Как пожелает… Сейчас принесу.

Так, что делает Ребекка, когда освободилась и выплакала достаточно слез, наоралась и разбила окно запустив тяжелую статуэтку, из камня, в окно, в своем пентхаусе в Нью-Йорке с большими окнами. Все, о чем мечтала Ребекка Майклсон оказалось пеплом, пылью и не сбылось. Она может быть свободной. Она всегда мечтала о свободе, но это только сделало ее слабее. Она так желала, чтобы ее наградой стала любовь, но именно этого в награду Ребекка Майклсон и не получала. Она готова отказаться и потерять любовь.

Она отказалась от всего.

Теперь она встречает рассвет в своем пентхаусе, пропадает до наступления темноты в городе, который никогда не спит. Из окна этого пентхауса не видно только того, что она одинока и желает только любить.

Та, кто всегда бежала и искала настоящую любовь остановилась и любовь сама нашла ее.

— Ты не попрощалась.

— Я подумала, что ты слишком занят со своей Сабриной.

— София, ушла навсегда.

— Что ж жаль, но я надеюсь ты пришел сюда не потому что твоя девушка бросила тебя, я не собираюсь заменять кого-то.

— Она попросила меня поехать с ней, но вместо этого я здесь.

— Избавь меня от подробностей, Марсель, я не хочу играть в эти игры, я наконец-то свободна и не хочу тратить ни секунды.

— Ты свободна как и я, и больше никто и никогда не скажет нам, что мы не можем быть вместе. Никогда. Так что ты хочешь делать?

Так, что она желает делать сейчас. Стать свободной? Жить для себя?

Она оставляет долгий поцелуй на его губах. Наконец, заглянув в светлые глаза напротив, Марсель мягко улыбнулся, а Ребекка тоже улыбнулась ему.

Больше нет боли и слез.

Теперь на душе легче.

Теперь вместе и никто не скажет, что им нельзя быть вместе.

Теперь, когда она перестала искать любовь, то любовь нашла ее сама.

Любовь отыскала Ребекку Майклсон.

Пришло время любить.

Две половинки соединись в единое целое.

Их объединила любовь.

*** Сан-Франциско. Калифорния. ***

Если бы не Давина Клер, то Кол Майклсон никогда бы не пожертвовал ради семьи, которой всегда было наплевать на него, но Колу не наплевать и Давина Клер делает его лучше. За столько столетий гниения в гробу, пролитой крови, жажды, ненависти и тьмы — Давина стала единственным светом в жизни Кола Майклсона. Все же идиотом, глупцом. Он всегда желал быть частью семьи, а это все отдалило его. Теперь он поступил правильно и спас племянницу, не обрек Фрею жить без магии. Он поступил правильно и теперь, стоя в ювелирной лавке он протягивает бриллиант пожилому человеку. Теперь он не разделяет на черных и белых, бедных и богатых, ведь в любви нет деления. Давина полюбила его черную душу, а он принял свет ее души. Сперва Кол полюбил ее внешность, но затем полюбил ее душу. Одно ее объятье может подарить ему тепло и счастье. Теперь он намерен связать себя с ней куда более серьезными и крепкими узами — узами брака, если она согласиться. Теперь вместе с Давиной навсегда. Если раньше он был скорее бунтующем подростком, тем, кто убивал и мог слушать Nirvana или другую. Сейчас он решил меняться ради любви. Он принял решение взять в жены Давину Клер. Принять решение — полностью в его власти, ну, а пока он будет молчать. Пока Давину Клер ждет сюрприз. Кол заберет ее с собой на веки вечные. Пока он возвращается к ней.

— Я хочу, чтобы вы сделали из этого ожерелье, серьги и одно огромное обручальное кольцо. Спасибо.

Он не забывает о не ни на минуту, а она не забывает о нем, волнуется.

*смс от Давины *: Ты уже почти здесь?

*смс от Кола *: Скоро буду, и с подарками.

Они очень скора будут вместе навечно и Кол верит в это он улыбается, сжимает в руках мобильный на заставке которой лицо и улыбка и лицо той, которая изменила его и заставляет улыбаться — Давины Клер.

*** Мистик Фоллс. Вирджиния. ***

— Она неплохо вписалась.

— Она легко приспосабливается. Я думаю, она всегда этого хотела.

— Я провел много времени со сверхъестественными людьми не способными принять свою сущность, этих детей ждет судьба получше.

Хейли чувствует себя счастливой из-за Хоуп, улыбается потому, что ее дочь, наконец, смогла иметь нормальную жизнь и друзей, но также Хейли, как мать, знает, что она никогда не перестанет искать путь обратно к её отцу. Привезя ее сюда, Маршалл желала только лучшего для дочери. Желала обычной и нормальной жизни, ведь пансионат — это не тюрьма.

Хейли надеется, что здесь ее дочь будет счастлива и обретет себя.

*** Маноск. Франция. ***

Черный лаковый чемодан на колесиках.

Черный пластиковый чемодан на колесиках.

Кажется воздух Франции пропитан лавандой, красным вином и запахом сыром.

Этот чистейший горный воздух.

Эти горы и лавандовые поля.

Эти постройки средних веков окутанные плющевидными растениями или вьющей розой.

Эти узкие улочки и асфальтированные дороги, запах из кафе или свежей выпечки из пекарен, уличные фонари.

Эта башня с часами и колоколом.

Эта церковь тринадцатого века.

Элайджа Майклсон искал именно это. Застыл, смотря на черные стрелки часов. Это не сон и стоя здесь, с одним чемоданом, в душе только пустота и черная дыра в сердце. Чего-то явно не хватает. Чего-то важного, что заполняло его сердце и заставляло жить и бороться. Он уехал туда, где ему хорошо.

Рядом с ним никого нет и ему некуда спешить.

Здесь, в городе мечты вряд ли он сможет спать спокойно.

Вечность бы стоял здесь и смотрел на стрелки этих башенных часов, слушал бы звон колокола. Теперь у него есть на это время.

Теперь у него есть вечность для себя.

Теперь он может жить для себя.

Словно вернулся во время благородных рыцарей, лордом, маркизов, графов, королей и королев, придворных дам, леди.

Во времена, когда почтительно обращались « Милорд» и « Мидеди.»

Он там, где хорошо и не может надышаться этим чистым воздухом пропитанным лавандой.

Он свободен и волен начать все сначала.

Он вправе жить той жизнью, о которой мечтал.

Он свободен и здесь, чтобы начать все сначала, жить и стать тем, кем всегда мечтал быть пианистом.

Смех девушки сидящей за рулем белого скутера раздается эхом, ударяется о каменные стены. Майклсонон невольно начинает улыбаться ответ, настолько заразен смех этой француженки в легком сарафане цвета шампань, ее голову защищает белый мотоциклетный шлем, а в плетеной корзине, вместо багажника пучок цветов лаванды. И поверить невозможно, что такое возможно. Возможно просто быть счастливым и улыбаться. Элайджа же опустошенный и сломленный.

Кетрин вдыхает воздух пропитанный запахом лаванды, обжигающий потрескавшиеся губы, на которых всё ещё ощущается привкус горечи. Кетрин может лишь на миг прикрыть глаза, приказывая себя мысленно успокоиться и собраться с силами, которых осталось разве что на нервный и болезненный вздох. Зачем она вообще приехала в Маноск? Потому что тело дрожит, как при лихорадке, и она ощущает как теряет контроль над собственным разумом, слыша смех девушке на скутере. Она ведь свободна и вольна жить, как пожелает, в отличие от Кетрин Пирс, которая всегда жила только выживала и за пятьсот лет одиночества, ей так редко выпадал шанс жить для себя и улыбаться.

В руках ручка чемодана.

Ей и так и тяжело, внутри пустота, так еще и тащить за собой этот тяжелый чемодан, звук колесиков которого только раздражает.

И сколько сил Пирс бы не прикладывала сил, головная боль, не исчезает и не оставляет в покое. Лишь усиливается, отзываясь эхом в голове, вынуждая вновь и вновь жмуриться от этого смеха девушки, которая промчалась мимо оставляя после себя столб пыли и запах.

Она и так раздражена, измотана долгим перелетом и возвращением в мир живых.

Спасения от этого попусту нет.

Кетрин зажмуривает глаза.

Элайджа кашляет от этой пыли.

— Элайджа…

Ее тихий и ласковый шёпот заставляет его обернуться, оторвать голову от стрелки башенных часов.

Ее голос проникает внутрь, разносится по венам вместе с кровью, и отравляет, подчиняет себе, умело подавляя его волю и вынуждая затеряться в собственных мыслях, словно в лабиринте, где за каждым поворотом поджидает болезненное воспоминание, наносящее удар прямо в сердце. Он искал ее в своем сознании и нашел.

Первая встреча на балу и то, как Тревор представил их друг другу, то, как он поцеловал ей руку, а та боялась, дрожала от страха или была взволнована этой встречей, но склонилась в реверансе и заглянула в его глаза.

— Простите меня. Вы мне кое-кого напомнили.

— Катерина, позвольте представить Вам Лорда Элайджу.

— Очень приятно, Милорд.

— Это мне приятно Катерина…

Он отыскал в своих воспоминаниях не только эту встречу.

И он уже видит перед собой ее, в зеленом бархатном платье и говорит откровенно, сидя рядом с ним на каменной скамейке. Теперь уже он смотрит ей в глаза, ведь за все это время эта женщина не только заставила его поиграть с ней в догонялки, но и поверить в нечто большее. Поверить в то, что возможно будучи мертвом можно чувствовать себя живым. Любовь заставляет чувствовать. Любовь заставляет жить.

— Ты же должен бежать за мной… И поймать!

— Но если я поймаю тебя, игра закончится.

— Спасибо, что отвлек меня…

— Ты выглядела такой одинокой, вот я тебя и пожалел.

— Клаус обещал провести со мной день, но он не вернулся.

— Да, Клаус живет лишь по собственным правилам.

— Он очень обаятельный человек. Думаю девушкам сложно ему отказать.

— И все же…

— Я не понимаю, почему он начал ухаживать за мной… Мне кажется, что я ему полностью безразлична.

— Многие браки были основаны и на меньшем…

— А разве плохо хотеть большего?

— И думаешь, что Тревор даст тебе это?

— Тревор верит, что любит меня, но настоящей любви нет, если она безответна… Ты согласен?

— Я не верю в любовь, Катерина.

— Я не могу согласиться, милорд. В жизни множество жестокости. Если мы перестанем верить в любовь, зачем тогда вообще жить?

Она любит, только он не знал. Она пыталась достучаться до него тем разговором, ведь сказать открыто, что любит не могла, не имела права, к тому же, что если в его сердце была другая. Элайджа полностью погружён в самые тёмные уголки своего сознания, потому что не помнит кто такой Клаус и почему они говорили о нем. Кто вообще такой Клаус? Ее жених, которого выбрала ее семья? Лорд? Друг? Знакомый? Семья? Он даже лица не помнит этого Клауса, зато помнит, что был знаком с Тревором и убил его, снес голову уже в двадцать первом веке при встрече, помнит, что был зон на Тревора, который привел не ее, а Елену — двойника. Еще он помнит их первую встречу в двадцать первом веке и то, как освободил Стефана, а ей приказал оставаться в гробнице, пока он не позволит ей уйти. Тогда он видел страх в ее глазах и его стоило бояться.

— Элайджа?

— Добрый вечер, Катерина. Ты правильно делаешь, что боишься меня.

Он помнит и прежде, чем прикрыть болезненно слезящиеся глаза вздыхает, отпускает ручку чемодана.

Слишком многое могут нам рассказать глаза другого человека и ее глаза говорят ему больше, чем слова. Ее темные, полные слез глаза говорят, и он понимает без слов.

Слишком много событий произошло за последнее время, и они никак не хотят укладываться в голове Майклсона и последнее воспоминание добивает его, слез он уже не сдерживает, только понять не может, как вышло так, что встретив ее он поверил в любовь и был с ней, а потом оставил. Оставил, уехал в Новый Орлеан. Если он любил эту женщину, то почему оставил? Почему он помнит их разговор в той гостиной. Он помнит только часть разговора, но этого достаточно.

— Пришло наше время. Элайджа, прошу.

— Катерина. Прощай.

Брюнетка старается сосредоточиться, понять Элайджа ли перед ней или его тень, двойник?

Тот Элайджа Майклсон, которого она знает всегда носит костюмы, удавку на шеи, которую называют галстуком и жертвовал и убивал любого, во имя семьи, защиты, тех, кто ему дорог.

Этот Элайджа Майклсон не носит костюмы, на нем черный полувер из легкой синтетической ткани сквозь который виднеется горло серой нижней майки, его прическа похожа на ту, когда они впервые встретились в этом столетии и волосы не уложенные гелем, а аккуратно распределены и отделены пробором и челка уложена на левую сторону, образ дополняют темные джинсы и кожаные туфли.

Что произошло?

Он хочет понять.

Она желает разобраться во всем и не зря ведь ее сердце тянуло именно сюда.

Сердце желает простить его?

Она не знает, что делать.

Отвернулся, лишь бы не видеть вновь и вновь терзающие душу воспоминания из далёкого прошлого.

Видел позабытое Средневековье.

Видел эпоху « Милордов » и « Миледи».

Видел, перед глазам, измученное бледное лицо кареглазой женщины, цепляющейся за него с разъедающим душу отчаянием, пока онемелыми губами она шепчет мольбу о том, что настал их час: жить для себя и любить друг друга, а он целует ее в лоб, зажмуривает глаза, только бы не поддаться эмоциям и не заплакать, остаться с ней, а ведь ему больно, шепчет ее имя и отпускает из своих объятий, исчезает и это конец, а она задыхаясь попросту от боли и подавляющей её слабости осматривается, пытаясь принять всю суть произошедшего. В ее карих глазах с лёгкостью читается поглощающая боль и угасающая жизнь. Их счастливая жизнь вместе. Он ушел, а ей нужно держаться и унять дрожь в трясущихся ладонях.

Дважды ведь невозможно прожить одну и туже жизнь, обрести утраченное счастье.

А дальше он просто плачет и нет даже тени сомнения, что это искренние слезы.

А Кетрин касается его руки, а он словно и не знает ее.

— Катерина. Прощай.

Он произносит те же слова, а у нее желание только ударить его, захлебнуться слезами и возненавидеть себя еще больше.

Почему он опять произносит эти страшные слова?

Почему Элайджа говорит эти слова вслух?

Почему он опять убивает ее этими словами, вгоняет острый нож в сердце?

Ненависть, что затопляет собою даже белок глаза. Хватка Кетрин становится в сотни раз сильнее. Настолько сильнее, что Элайджа не может выбраться, и потому прикладывает всю свою сверхъестественную силу, вот только бесполезно противиться и драться с обозленной и обиженной женщиной. Она не ослабляет стальную хватку, только еще сильнее схватилась за эту синтетическую ткань полувера, что еще какая-то доля секунды и она разорвет ее, разорвет его в клочья. Она смотрит прямо в глаза и взгляд ее протитан только ненавистью и злобой.

— Заткнись, Элайджа! Поиздеваться решил, после всего того, что было? Помни меня. Ты обязан помнить меня! Заткнись и вспомни! Заткнись!

И слова слетающие с её губ кажутся такими пугающими, порождают в теле первородного страх перед неизведанным. А затем всё заканчивается. Так быстро и внезапно, и перед ней Элайджа снова растерянный, до дрожи испуганный, взгляд его темных глаз. А что было? Что они пережили вместе? Почему она так зла? Зла, что он оставил тогда? Когда это было? Где это было? Чей это был особняк?

Он не помнит.

Вот только она плачет и кричит, бьет его кулаками в грудь, а взгляд его холоден, и он молчит стойко перенося каждый удар, Элайджа же ведь мужчина и ему не привыкать терпеть боль.

Вот только Кетрин отшатывается, кричит и плачет, кажется, не обращает внимание уже и на него, закрывает лицо руками и проклинает себя, что приехала именно сюда.

Будто бы дала ему и себе передышку. Сердце в груди отбивает спешный и загнанный темп, а пальцы дрожат от напряжения, что затопляет каждую клеточку тела, будто оно противится всему происходящему.

« Катерина…»— зовёт её этот бархатный, знакомый и такой родной голос. Голос зовет по ее настоящему имени, данному при рождении.

Элайджа сам делает шаг в ее сторону, берет дрожащую ладонь в свои руки, а перед глазами начинают мелькать странные образы прошлого, которые он не может уловить лишь ничтожными, ничего не значащими, обрывками. Он видит ее. Он видит ту самую женщину, которая мучила его во сне уже несколько дней. Мучила с тех самых пор, как он решил покинуть Новый Орлеан и отправится вслед за своей мечтой — в Маноск.

Ясно видит ее улыбку и слезы, кровь, смех, страсть, касания и поцелуи. Он помнит.

Обрывками, не все, но он помнит эту женщину, что прокралась вглубь его сердце и сознания.

Он вспомнил.

— Я всю свою жизнь был одинок, скитался по миру. У меня не было ни семьи, ни места, которое я бы смог назвать своим домом. Я монстр, что столько веков в полном одиночестве бродит по этой Земле и скрывается от всех. В груди у меня дыра и пустота. Я не помню, что привело меня в Новый Орлеан, но я помню, что всегда мечтал жить здесь и играть на фортепиано. Я мечтал стать музыкантом будучи в реальности монстром. Еще меня тревожил сон, в котором я видел силуэт женщины, но не видел ее лица. Она шла ко мне через горячие угли. Идет босыми ногами, ощущает огонь на своих пальцах, но не кривится и не кричит от боли, не плачет, а лишь идет ко мне. Я кричу, говорю, чтобы она остановилась, что я не стою всей той боли, через которую она проходит, но женщина встречает с жёсткой усмешкой и внезапным ликованием. Она победила. Она всегда побеждает. Раньше я не видел лица, а теперь вижу твое лицо. Это ты Катерина… Я любил тебя столько столетий и почему-то оставил, отрекся, отказался от любви. Почему? Ссора? Измена? Чувства угасли? Я не помню… Но я четко уверен, что виноваты мы оба.

Кровь в венах от этого бурлит, и чувствуя тепло его руки дрожит от страха, понимая что все становится всё сложнее и сложнее, будто кто-то другой стоит перед ней. Перед ней стоит тот, кто убил себя, отрекся от семьи и воспоминаний, клятвы « Всегда и навечно.»

Если Элайджа Майклсон отрекся от всего этого, значит случилось нечто ужасное и серьезное. Кетрин ведь знает, что он не может существовать без своей семьи и всегда действовал в ущерб себе, но во благо семьи. Она будет молчать, ведь дважды шанс на счастье выпадает не каждому. Можно ли вновь стать счастливым, вернуть утраченное счастье? Не спроста сердце тянуло ее сюда, чтобы она затерялась именно в этой французской деревушке.

— Неважно, Элайджа, то осталось в прошлом, а сейчас впереди у нас будущее, наше будущее, — вновь шепчет настойчиво охватывая его лицо руками, заставляя посмотреть в глаза.

Просто рядом с ней он вспомнил, ее влияние давит на разум Элайджи, заставляя его дать трещину, начать попросту осыпаться жёсткой каменной пылью. Пытью восмонинаний. Пылью прожитого.

Мучительные воспоминания. Он столько пытался убедить себя в том что он — самый настоящий монстр. Монстр, который питается кровью невинных жертв и убивает, существует вечность. Элайджи чудятся видения связанные с ней, где раз за разом задвигают на задний план имена членов его семьи и все пережитое связанное с ними, вновь и вновь разум выбирает то, что не связанно с его семьей и тем самым вонзает острый клинок в его без того израненное сердце, превратившееся не более чем в кровавые ошмётки, мякотный субпродукт. И эти воспоминания путаются. Настолько, что Элайджа уже с трудом различает где правда, а где искусно сотканная иллюзия, пробирающаяся в самые далёкие уголки сознания.

Запутался.

Забыл.

Одинок.

Одинока.

Она только и может крепко обвить своими руками его шею.

Он только и может стирать с ее лица слезы подрагивающими ладонями.

Он знает, что любил эту женщину, оставил ее и вот теперь она вновь встала на его пути. Не случайно ведь все происходящее?

Он знает, что не смог отпустить эту женщину.

Он знает, что они связаны.

Он знает, что она монстр, как и он, а если даже такие монстры, как они способны были любить однажды, верили в то, что любовь заставляет чувствовать себя живым, то они смогут полюбить и сейчас.

Сейчас Элайджа не отпустит Катерину.

Сейчас Катерина не отпустит Элайджу.

Сейчас есть только их двое.

Сейчас они попытаются стать счастливымы во второй раз и пережить все дважды.

— После стольких столетий, одиночества, блужданий по миру, темноты, пролитой крови, ненависти к зверю, что живет внутри меня, померкших воспоминаний и лиц, что я видел, сегодня я встретил утраченную любовь и если ты останешься вместе с обреченным и одиноким, — в его внезапно раздавшемся голосе скользит трепет и мольба. — Я поверю в любовь… Я поверю сегодня в судьбу.

Вот только ответа не следует, а Элайджа теперь слышит лишь прерывистое женское дыхание, улавливая сквозь него стон боли и жалостливый всхлип, вынуждающий его вмиг стать серьёзным и сильнее сжать пальцами ее руки.

— Сегодня я поверил в судьбу и то, что когда я осуществлю свою мечту, со мной будет, женщина, которую я любил и смогу полюбить вновь.

« Всегда не к месту ты появляешься в моей жизни, Элайджа Майклсон. Всегда любовь встает на моем пути. А может, судьба всегда будет сводить нас? Может, черная любовь и вечность — синонимы? Может, так суждено? Суждено стерве Кетрин Пирс дважды встать в это болото, которое затягивает или эта сказка накроет вновь с головой и мы будет счастливы? Год, три, пять лет, столетия. Неважно, потому что это будут наши минуты, часы, дни года, века счастья. Всегда. „ — каждое её слово, произнесенное внутри собственного разума, будто удар, выбивающий весь кислород из лёгких, что Элайджи кажется, что она задохнется прямо у него на глазах, вместе с непередаваемо светлыми и черными воспоминаниями связанными с этим мужчиной, которые бережно хранила в своём сердце, ценя их редкость. Ценя счастья. Ценя их три года счастья.

Она простит, не отпускает. Сердце, которое стучится и так преданное ему не отпускает, даже если оно будет вновь разбито и Элайджа оставит ее.

Они переживут свое счастье дважды.

— Что происходит?! — отпуская ее руку спрашивает Элайджа, ощущая впервые столь дикий страх, попросту парализующий его и сдавливающий сердце острыми тисками.

Одинокая.

Одинокий.

Разбитый и преданный.

Разбитая и преданная.

— Идем, Элайджа и если это судьба, то в этот раз, мы будем счастливы, вместе “ Всегда и навечно », — вновь с силой зажмуриваясь, с отчаянием мотает головой, смотря на свой чемодан упавший на асфальт.

— « Всегда и навечно »? Первый раз слышу эти слова, но это станет нашей клятвой любви, я прав? — он улыбается, берет за ручку ее чемодан. — Идем?

— Пожалуйста, Элайджа, уведи меня отсюда, — на выдохе шепчет она, понимая что попросту не осталось уже сил сопротивляться, нет сил больше противиться судьбе и тому огню любви, что распространяется по венам, будто бы сжигая её сердце изнутри.

« Всегда и навсегда » — может клятва и любви, но только любви к семье, которую дал тысячу лет назад Элайджа Майклсон.

« Всегда и навсегда » — клятва семьи Майклсонов, которые всегда держались, как единое целое, а сейчас, чтобы эта клятва и любовь к семье не уничтожила его, он забыл.

Забыл любовь к семье, ради которой был готов на все, испытывал величайшую боль, сражался, верил в искупление, проливал кровь, а сейчас в сердце только пустота. Пустота, которую сможет заполнить другая любовь.

Эту пустоту заполнит любовь к женщине. К Божественно красивой и Дьявольски жестокой женщине.

Больше не нужно лишних слов и каких-то глупых оправданий.

Он забрал ее с собой, будет держать за руку и не собирается отпускать.

За спиной два чемодана на колесиках, которые тащит за собой Элайджа Майклсон, а она идет рядом, сворачиваем вместе с ним за угол и звук этих колесиков уже не так раздражает, не так давит на виски и отдает головной болью.

Они уходят вместе.

Они ушли вместе.

Сегодня они ушли вместе.

А что осталось за их спинами?

Правильно, остались только два черных чемодана на колесиках: кожаный и пластмассовый.

Остались только два чемодана воспоминаний.

Конец Первой части.