Три года ты мне снилась

Так же рвался вперед и кинорежиссер Константин Земсков.

Зато у Ирины появилось море новых забот. Рождение внука счастливо совпало с перерывом между съемками, и она помогала дочери чем могла: варила им обеды трижды в неделю. Борщи, гуляши, котлеты, кисели, компоты. Конечно, не забывалась и селедочка, чтобы молодой маме хотелось пить и молочко бежало неоскудевающим родничком, и фрукты-овощи, чтобы в питании ребенка присутствовали все витамины и микроэлементы, как говаривал молодой отец.

Здесь-то, на этой новой для нее кухне, и случилось то, чего она меньше всего могла ожидать.

Как обычно, Ирина сварила полный обед и присела на табурет, поджидая, когда проснутся мать и сын. Эти милые хлопоты не утомляли ее, в дни, когда она здесь бывала, сюда заходил с работы Клим. Они обедали и вместе уезжали к себе домой.

Вот заплакал малыш, и через несколько минут Киска в халатике, с ребенком на руках, слегка заспанная, но свежая и румяная, появилась на кухне. Сладок сон, когда дети маленькие!

— О, как вкусно пахнет! Мамуля, можно я сначала киселя попью, а салат потом? — Она потянулась к стакану с клюквенным киселем и с наслаждение выпила его.

— Замечательно! Мамуля! Давай поболтаем, а то у меня разговорный голод. Уже хочется в институт. Правда, правда.

Она повернулась, держа на руках маленького сыночка. На стене за ее спиной висели две тарелочки.

— А знаешь, эта женщина в соседней квартире...

Ирина замерла. Она не слышала, что говорила дочь, вновь переживая далекий-далекий солнечный день и то, что тогда произошло.

Не эту ли картинку увидела она тогда, в ту чуть не ставшую гибельной минуту своей жизни? Неужели? Все это она уже видела однажды, тогда, в отчаянное мгновение.

— Жить, жить, — прошептала она.

— Что, мамуля, что так смотришь? — насторожилась дочка, покачивая ребенка. — Что-нибудь не так?

— Любуюсь тобой, — ответила Ирина, задохнувшись от волнения. — Все так, Катюшка моя милая. Спасибо тебе.

— Мне? — Присев на табурет, молодая мать расстегнула халатик и приложила сына к груди.

...Клим и Ирина давно рассказали друг другу все о своей жизни. Но до откровений о Виталии или о Любаше не доходило, эти случайности каждый считал давно исчерпанными внутри себя. Главное, что они вместе, а досадные ошибки прошлого можно было навсегда вычеркнуть из памяти. Их по-прежнему поражало то, как странно и сложно шли они навстречу друг другу, но погружаться в мистические подробности казалось излишним.

И напрасно. Потому что невысказанные сильные чувства или былой душевный надлом требуют выхода.

В тот день к вечеру к ним приехал Костя Земсков. Развалившись на широкой тахте, Костя внимательно слушал предысторию их знакомства.

— Скажи, Клим, откуда у тебя это свойство предугадывать угрозу? Это касается только твоей жизни, или тебе удается отвести беду и от других людей?

Клим задумался.

— Мой прадед, говорят, был северным знахарем и умел многое, о чем я и понятия не имею. Однако кое-что, видимо, передалось.

Костя пришел в возбуждение.

— Так-так-так! Значит, все идет из глубины веков и передается по роду. — Он потер руки. — Для исторического фильма серии на три-четыре материала хватит. О, там можно многое показать, и все наше, русское. Хроники поднять, летописи, предания. И вывести на современность. Да, именно! ...А скажи, когда это случилось в последний раз? Ведь оно же работает, это свойство!

Клима не слишком привлекали эти расспросы, а режиссерская кухня так просто раздражала, но он понял, что для Ирины это находка, что она будет играть в этом фильме, и потому нехотя продолжил:

— В последний раз меня за это чуть не убили. В поезде, уже в пределах Подмосковья. Я помню разлив реки и старую колокольню на берегу. Как обычно, послышался знакомый звук, вроде пересыпающихся железных опилок, и я ощутил впереди, прямо на рельсах, нечто родное, близкое. Кто это был, не ведаю, но действовать следовало незамедлительно!

— Как? — напрягся Костя, словно это он сам был сейчас и в поезде, и на рельсах.

Клим усмехнулся.

— Остановить поезд, который шел в это время по арочному длинному мосту. Это было, конечно, безумие — тормозить состав в таком месте, но меня словно силой вынесло из купе в коридор к стоп-крану. Все решили, что это припадок помешательства. Пассажиры сбили меня с ног, и я, придавленный к полу их телами, успел крикнуть, послать наудачу, в никуда зов о помощи. Локомотив-то ведь тоже ревел так, словно предупреждал кого-то.

Он замолчал, удивленный устремленными на него глазами Ирины. В них было нечто необъяснимое.

— Ну?! — нетерпеливо воскликнул Костя.

— Что-то мне удалось, — ответил Клим, раздумывая над ее взглядом. — Стало легко, словно угрозу ту сдуло, будто пушинку.

Стиснув руки, Ирина выбежала из комнаты. В коридоре, уткнувшись лицом в вешалку, она затихла, не шевелясь. Мужчины замерли, понимая, что происходит нечто такое, во что нельзя, невозможно вмешиваться.

Через несколько минут Клим все же вышел к ней в коридор. Она плакала, но это были слезы облегчения, освобождения.

— Что, родная?

Она прижалась к нему.