Три года в аду. Как Светлана Богачева украла мою жизнь

«Тань, привет. Это Ян из органов, помнишь, ты меня сразу определила. Мы с тобой виделись на дне рождения Светы».

«Помню. Что-то случилось?»

«Света – большой друг нашей семьи, и Люся замечает, что ей плохо. Люся сказала мне, что вы вместе живете. Хотел вот поинтересоваться, как Света на самом деле. Нам-то она всегда говорит, что все хорошо».

Я вообще не поняла, какого черта он мне написал. Мне уже было достаточно Глеба Когановича, внезапно ставшего частью моей жизни.

«У нее все неплохо, правда, не волнуйтесь».

«Точно? Скажи мне правду, пожалуйста».

«А то что, в тюрьму посадите?» – не удержалась я.

«Таня, я понимаю твое отношение ко мне. Сразу понял. Не знаю, как это поможет, но хочу, чтоб ты знала, что я в органы пошел людей защищать и закон соблюдать. Я хотел маньяков ловить».

«Вы знаете, что там творится, и остаетесь там. Что мешает вам уволиться?»

«Очень много чего. Из органов не так просто уволиться. Мы даже за границу не можем выезжать. Поверь, если бы я мог – давно бы ушел».

«И чего же вы со мной так откровенничаете?» – удивилась я.

Меня пугало, что какой-то мужик откровенничает со мной, оправдываясь перед, по сути, незнакомой девочкой. Это выходило за рамки моего представления о мире.

«Даже сам не знаю. Ты добрая и человек хороший. И Свете помогаешь. Ладно, прости, что спросил. Я даже сквозь текст чувствую, как неприятен тебе».

«Простите, но мне мало приятны люди, причастные к разрушенной судьбе моего отца. Он был младшим научным сотрудником, когда его подставили и посадили, даже не доказав кражу, которую он не совершал. От нас отказались почти все адвокаты, потому что такие дела практически невозможно выиграть».

«Ваш отец Сергей? “Эрмитажное дело”?»

Слезы подступили к глазам. Меня переполняла ненависть.

«Да».

«Дело кошмарное. Я слышал о нем. И пусть конкретно я непричастен именно к этому делу – мне очень жаль. Все, что происходило с вашим отцом, очень несправедливо и ужасно. Простите меня, если сможете».

Слезы уже текли градом по моему лицу. Я знала, что папа невиновен. Его уже отпустили из-под ареста, но суды длились до сих пор. Он сидел в СИЗО три года, и у суда не было и нет ни одной улики против него. Однако его жизнь была разрушена. Из следственного изолятора он вышел больным стариком и очень долго восстанавливался. Искусствовед, умнейший и достойнейший человек, он смог устроиться только на низкооплачиваемую работу, перекладывать с места на места бумажки.

Папу отняли у меня, когда мне было всего пятнадцать лет, и он был очень мне нужен. Я всегда знала, что его «дело» – беспредел. И только сейчас я услышала подтверждение этого от кого-то, кто работал в органах.

«Спасибо за извинения. Надеюсь, у вас однажды получится оттуда уволиться. Света переживает тяжелую травму, связанную с гибелью ее семьи, поэтому чувствует себя разбитой. У нее очень тяжелая терапия, но она справляется».

«Спасибо тебе, Таня! И прости меня еще раз».

Спустя несколько недель каждодневных переписок мы даже немного подружились с Яном. Он рассказывал, как хочет уйти с этой работы и открыть цветочный магазин. А мне было очень ценно, что он – представитель органов, который искренне сокрушается о полицейском беспределе.

* * *