Три года в тылу врага

Чуть в стороне, пристроившись на упавшем дереве, Вифатнюк начал, уже в который раз, возиться с радиостанцией. Опухшими пальцами он разобрал ее, прочистил гнезда ламп, концы проводов, затем снова тщательно собрал все и закинул антенну на ольховое деревцо. С большим трудом он надел наушники. Настраивал долго, потом махнул рукой.

— Нет, ничего не получается, — тихо произнес Вифатнюк и тут же припал на бок, затем повернулся на спину и вытянулся во весь рост. Вслед за ним в снег скользнула рация. Его приподняли. Он открыл глаза и с последним усилием прошептал:

— Умираю. Крепитесь, ребята.

Нас становилось все меньше и меньше. Совсем прекратились разговоры. Каждому хотелось выбросить из своих карманов и мешков лишний груз и посмотреть заодно, нет ли какого сухарика.

Ночью пошел сильный снег, потом подула поземка. Партизаны коченели от холода. Не спасла и усиленная ходьба.

К утру умерло более тридцати человек.

Пятидневные поиски прохода через вражескую оборону ничего не дали.

— Надо еще раз попробовать искать проход через немецкие траншеи, — сказал Ефимов, и три группы разведчиков в пургу отправились к берегам реки Полисть, где проходил передний край. Им отдали остатки картошки.

Две группы вернулись через сутки.

— Пройти невозможно, — сообщили разведчики. — Место открытое. Блиндажи и дзоты построены шахматным порядком. Все ложбины и мелкий кустарник заминированы.

Осталась одна надежда — на третью группу. Прошли еще сутки, затем еще одни. Группа не возвращалась. К исходу четвертых суток неподалеку послышалась автоматная стрельба. Вскоре она утихла.

— Может, наши шли? — сказал Клочко и, накинув на себя единственный маскировочный халат, покачивясь, пошел туда, откуда час назад доносились автоматные очереди.

Он вернулся через несколько часов.

— Ну как? — спросил его Горячев.

— Никого не видел. Наверное, погибли.

Больше никто не задавал вопросов. Все молчали. Каждый понимал, что смерть бродит где-то рядом и от нее могут избавить только партизанское счастье, сила воли и Находчивость, которые не раз выручали из самых тяжелых, казалось бы, безвыходных положений.

— Выход найдем, не погибнем, — твердо произнес Григорий Иванович и приказал перебираться на новое место.

Снова в ночной тишине, через заснеженные поля и кустарники, еле живые, шатаясь и падая от истощения, пошли партизаны. Откуда-то справа доносились артиллерийские залпы, короткие пулеметные очереди, потемневшее небо прорезали ленты трассирующих пуль, вспыхивали разноцветные ракеты. А слева стояла гнетущая тишина, темень и не было в них ни просвета, ни выхода.

Шли молча. Делали частые привалы. Никому не давали уснуть, толкали друг друга, заставляли подниматься. Время от времени многие падали в глубокий снег. Человека тут же старались поднять, облегчали его и без того легкую ношу.

Остановились в небольшом ельнике. Здесь было лучше, чем на прежнем месте: невысокие елочки маскировали наше расположение, сюда меньше проникал холодный ветер.

Костров не разжигали. Страшно хотелось есть. Наступал седьмой день, как партизаны ничего не ели.

Перед рассветом начали изучать местность и сразу же опешили. Метрах в трехстах оказалась немецкая оружейно-ремонтная мастерская. Здесь ремонтировали стрелковое оружие, а во второй половине дня пристреливали его и как назло в нашу сторону.

— На новое место переходить не будем. Останемся здесь. Попытаемся искать лазейку через фронт, — сказал Ефимов.

Под вечер снова ушли разведчики в сторону переднего края. Но пройти далеко не удалось. У первых же блиндажей разведчики наткнулись на трупы партизан, входивших в третью группу и не вернувшихся с задания. Они подорвались на вражеских минах.

Люди опухли от голода, глаза стали безжизненно-стеклянными, ноги еле двигались, руки едва держали оружие. Часовые уже не могли стоять на посту — они сидели. А морозы становились все сильнее и сильнее. Временами налетали ветры, которые пронизывали ветхую одежду насквозь. Чтобы согреться, мы разводили небольшие костры.

Уйти подальше в немецкий тыл мы были уже не в состоянии. До населенных пунктов, где можно ночью раздобыть что-нибудь съедобное, было далеко, к тому же кругом лежал глубокий снег.

К исходу девятых суток с поста приполз Виктор Смирнов. Он подтянулся к костру, начал расстегивать и снимать свой рваный полушубок, затем неожиданно сунул руки в горящий костер и стал загребать угли.

Я позвал Пашнина. Он посмотрел на Смирнова. Партизан не узнавал врача.

— Сошел с ума. Это случается на почве голода, — заключил Пашнин.

Через полчаса Смирнов умер.

Прошло каких-нибудь минут пятнадцать-двадцать, как сидевший рядом со мной Петр Данильчук слегка вскрикнул и вытянулся. Я пощупал его пульс. Он не бился.

К концу дня смерть отняла у нас еще пятнадцать товарищей. Мы были бессильны не только спасти людей, но и похоронить умерших, отдать им партизанские почести. А смерть становилась все безжалостнее. Живые лежали вперемежку с мертвыми.

Во второй половине дня мы собрали весь отряд у костра.

— Что будем делать? — Такой вопрос поставил перед партизанами командир бригады Ефимов.