Три горы над Славутичем

Тем, казалось, сходка и завершилась — неясно чем. А пир ночной никак не останавливался, пока последний полянин не споткнулся о вытянутые ноги другого, блаженно храпевшего под звездами, сам не вытянулся ничком — а вставать было ох неохота! — и не увидел в тотчас наступившем сне то, что видел изо дня в день, из лета в лето: жирно-черную землю… теплую… готовую уродить — только кинь в нее зерна… вспоротую наральником и выползающую под ноги — пласт за пластом, пласт за пластом… Другой полянин, едва закрыв глаза, видел рыжие хвосты векшей и такие же рыжие стволы сосен… Третий — серые спины сбившихся в кучу бестолковых овец…

Хорошо на Горах над Днепром, под ясным небом. Как нигде в другом краю, хорошо здесь…

Светило, так и не сгоревшее на закате за сосновым бором, отдохнуло за ночь и выбралось из-за левобережного окоема, расталкивая предзоревой туман. Ясное, круглое, как натертый песком медный щит. Выбралось и заторопилось, разгораясь все ярче, вдогонку бледневшему месяцу, уж который день пошедшему на убыль.

Поляне пробуждались кто где. Вода в ручье под Лысой горой — чище слезы девичьей — освежила похмельные головы, воротила ясность мысли и верность движений. Подкрепились кто чем припасся и опять — на Майдан, откуда уже подали зазывной голос звонкие била. Собирались без вчерашнего шума, без суеты, занимали каждый свое место.

Без шуму и протяжки решили все дела, много не спорили. И тогда старики, глядя в давешние берестяные полоски, напомнили сходке, что те же дела обсуждались и решались еще вчера, но во хмелю.

Вчера с вечера решили отдать Кия в жертву богам, поскольку сим ушел, а отца оставил на погибель. Нынче же поутру предложили избрать того же Кия князем вместо отца его Рекса, ибо не по своей воле ушел с Истра, а не посмел старшего ослушаться. Не совпали решения — вечернее и утреннее, хмельное и трезвое. Стало быть, ни тому, ни другому на сей раз не давать ходу. Таков древний обычай, сбереженный еще со времен сколотов. И еще напомнили старики, что вчера с вечера решила сходка позволить Кию одно любое желание. И нынешним утром то же позволили. Совпало. Значит, так тому и быть.

Дали слово Кию, побледневшему, осунувшемуся. Из похода воротясь, не отдохнул толком и эту ночь не спал. Он вышел к дубу, поклонился старейшинам, поклонился сходке полянской на все стороны. И все услыхали в утреннем безветрии, какой крепкий, зычный у него голос. Еще громче, чем был у отца его Рекса.

— Поляне! Дозвольте сказать одно мое желание! А после делайте со мной что сами пожелаете…

— Сказывай!!! — дружно рявкнула сходка и притихла в ожидании.

— Сказывай, — разрешили старейшины, благосклонно кивнув.

— Поляне! Среди нынешнего полона была взята рабыня. Взята с дозволения моего отца. В дороге она родила, а сама не выжила. Другие полонянки сберегли младенца. Мое желание одно, поляне! Подарите того младенца моей матери, вдове Рекса.

Сходка помолчала. Небывалое желание! Молчали, задумавшись, и старейшины. Наконец присудили: рожденного рабыней младенца отдать вдове Рекса, матери Кия и Щека.

Назвали его Хоривом.

Теперь мать кормила двоих — Щека и Хорива. И когда они оба, насытившись, начинали утомленно задремывать, осторожно клала их в рядом висящие люльки и, покачивая обе разом, тихо напевала ту же колыбельную, под которую засыпал когда-то Кий, под которую засыпали и те братья его, что теперь вместе с отцом их Рексом спят беспробудно…

Ой, люленьки-люли!
Прилетели гули.
Сели на воротах,
в червонных чеботах.
Стали думать и гадать,
чем сыночка годувать…
А-а, а-а-а!..

4 ГУЛЬТЯИ

Поначалу думали, что вновь пришли бродячие гунны из степи. Оказалось — гультяи с поля. Те, кто когда-либо уходил с антскими дружинами вниз по Днепру, но далеко почему-то не ушел, отщепился от своего племени, остался в поле, но и на землю не сел. Гультяи собирались ватагами и таились по ярам да перелескам. Кормились набегами на близживущих антов — россичей, полян и других. Отнимали зерно, угоняли скот, арканили жен и дев. Нередко сговаривались с бродившими по степям племенами недобитых гуннов — набегали вместе, а после грызлись из-за неподеленной добычи.

Когда дружины антские уходили из своей земли в дальний поход, гультяи наглели. Вот и эти — явились как раз в ту пору, когда хозяин дворища — отец маленького Брячислава — ушел в далекий поход с недавно избранным на сходке молодым князем Кием. Налетели нежданно-негаданно, порушили невысокое жилище-мазанку и запалили камышовую кровлю — занялась пламенем тотчас. Пожгли и припасенное к зиме сено. Среди сыплющихся во все стороны жгучих искр перемахивали через поваленный плетень бешеные приземистые кони, крутились по дворищу всадники с закатанными выше локтя рукавами, топтали очумевшую с перепугу птицу. Вместе с искрами и дымом кружились под разоренным хозяйством пыль и перья.

Мать Брячислава, когда заарканили ее и поволокли по земле, сумела голову в камень направить — все лучше, чем в гультяйском плену…