Три грации

— Они недолговечные. Если они останутся здесь, они увянут через несколько дней. А у тебя они проживут долго и будут радовать тебя несколько недель. Поставь их подальше от окна и клади кубики льда в воду.

И я взяла эти нежные заморские создания, и, когда я смотрела на них, то мне казалось, что я не так одинока. У меня были друзья, радующие меня. И еще я вспоминала парня-цветочника. Вспоминала часто, гораздо чаще, чем следовало бы.

Теперь, выходя из дома, я часто останавливалась рядом с дверью цветочного царства, чтобы поговорить с его серьезным и неказистым владельцем. Дани жил один, без родных, он отслужил в армии, и на деньги, полагающиеся каждому солдату-одиночке, открыл магазин, напоминающий ему его деревенский дом в далекой Польше, и жил работой и воспоминаниями о родине. Часто после работы я помогала ему возиться с цветами — составлять букеты, разбирать охапки декоративных трав, разлапистых пихтовых ветвей, красиво развешивать разные маленькие безделушки из сухих трав, корней и сухих декоративных тыкв, которые так любят в наших домах. Мы мало говорили, с головой уйдя в работу, мы просто были рядом, и этого было достаточно.

Однажды утром в пятницу, когда я проходила мимо цветочного магазина, нагруженная продуктами, Дани жестом пригласил меня войти на минутку. Он явно был смущен и немного растерян — и это не подходило к спокойному и уверенному его характеру.

Немного встревожившись от его напряженного взгляда, как-то вся внутренне подобравшись, я качнула головой — мол, чего?

— Можно тебя попросить?.. — Парень был взволнован и по-птичьи косил карим глазом куда-то вбок.

За все надо платить! — пронеслось у меня в голове, и одна мысль, что Дани может оказаться таким же гадким, как все, заставила меня отступить полшага назад.

— У меня есть давняя мечта, — продолжал запинаться мой добрый знакомый. — Когда я был еще совсем маленьким, в Польше, бабушка зажигала субботние свечи. Это было так красиво!.. — Он вздохнул, и забытая улыбка осветила его серое лицо. — Можно, я попрошу тебя — ведь больше у меня никого нет! — приди ко мне и зажги свечи!

Я была ошеломлена. Я ожидала чего угодно, но только не этого.

— Но это делает хозяйка дома, — возразила я, — мать, жена или дочь хозяина. Мы ведь — никто.

— Да, я знаю, — понурился парень, и солнечная улыбка погасла сама собой, — но я больше незнаком ни с какой женщиной. Не поставщиков же мне просить!

— Да и молитв я не знаю! При этом нужно читать молитву!

— Ну это не так важно, — оживился Дани и вновь робко улыбнулся. — Это можно и пропустить. Ты только зажги свечи. Я так любил это тогда, когда бабушка еще была жива…

В пятничный вечер, когда солнце из сжигающего огненного шара превратилось в плоский малиновый диск, склоняющийся над крышами невысоких беленых домов, я вошла в небольшой опрятный коттедж. Вошла — и остолбенела.

В самом центре гостиной на широком дубовом столе, покрытом белоснежной скатертью, золотилась субботняя только что испеченная хала, на широких фарфоровых тарелках стояли накрахмаленные салфетки, из кухни шел головокружительный аромат каких-то польских яств; а в самом центре стола возвышались старинные тяжелые серебряные подсвечники — как руки, поднятые к небу, к чистоте, к покою. Рядом со столом, сияя ослепительной улыбкой, стоял хозяин — в новой белой рубашке, выбритый до зеркального блеска, он светился праздничной неземной чистотой и святостью. На голове его красовалась белая шелковая кипа — никогда раньше я не видела его в кипе. Ничего пыльного, помятого и замшелого не было ни в лице, ни в фигуре его, даже карие глаза светились золотым янтарем, и я поняла, что самый главный поступок своей жизни я выполнила — я сделала человека счастливым. Это было здорово!

Я подошла к столу, взяла приготовленный коробок спичек и уже собиралась зажечь свечи, как обнаружила на скатерти маленький листок с напечатанной субботней молитвой — и подивилась, насколько предусмотрительным был мой хозяин. Прикрыв глаза левой рукой, в правую я взяла листок и, скосив глаза, стала вслух читать напечатанные слова. Они ничего не говорили мне, но я старалась читать внятно и с выражением. Потом я положила листок, зажгла одну за другой толстые витые свечи и посмотрела на Дани. Он стоял молча, по-детски разрумянившись, и ангельская улыбка ходила по его лицу, как облака по небу. Он был счастлив.

Потом он откупорил бутылку вина, разломил халу, произнес благословение вину и хлебу и пригласил меня за праздничную трапезу.

После ужина мы немного посидели, рассматривая фотографии его родной Польши, а после, уже в темноте, он проводил меня домой. На прощание он подарил мне громадный букет белых роз:

— Пусть у тебя в доме тоже будет праздник! — тихонько шепнул они церемонно, по-старинному, поцеловал мне руку.