Три Ярославны

Так он сказал и горько заплакал. Харальд говорит, немало удивлённый его словам и слезам:

   — Признаться, я и в этом не вижу особого греха. Враг достоин смерти.

   — Да, — говорит Роберт Дьявол, вытирая слёзы седою бородой, — и я так думал прежде. Пока вдруг не постигла меня кара Божья — болезнь, которая сделала меня из сорокалетнего мужчины дряхлым стариком. Я обращался к лучшим врачам Европы и Востока, но никто не смог мне помочь. И вот я встретил одну святую женщину, и она сказала: пойдём со мной, в Святой Земле ты очистишься от грехов, омывшись в реке Иордан. Мы прошли пешком всю Францию, Италию и Грецию, достигли Иордана... а вчера ночью на Иерихонской дороге разбойники отняли у нас то малое, что у нас было, и убили моих слуг и святую женщину. Я же спасся лишь потому, что в суматохе твои подоспевшие люди приняли меня за одного из тех, кто на нас напал.

И Роберт Дьявол стал возносить благодарную молитву и молился долго.

Харальд, выслушавший его с сочувствием, говорит:

   — Печальная твоя история, и не похож ты на дьявола. Плохо придётся твоим грабителям, даю слово.

Тогда старик протягивает к Харальду руки, трясёт головою и просит слёзно:

   — Видит Бог, не хочу им мести. Я их простил, и ты прости, как велел нам Христос.

Харальд говорит:

   — Хоть бы ты их и сто раз простил, у меня служба такая — не спускать разбойникам. Лучше скажи, что я ещё могу сделать для тебя.

Роберт Дьявол говорит:

   — Ничего, кроме того, что сделать не хочешь. А мне нужно спешить, ибо силы оставляют меня, а я хочу вернуться домой и благословить перед смертью сына своего и наследника Вильгельма.

И они дружески прощаются, и Харальд даёт Роберту денег на дорогу и двух воинов с Чудином во главе, чтобы проводили старика до Кесарии, куда приходят корабли.

Солнце поднимается выше, и всё жарче зной. И Харальд собирается отдохнуть в тени. Но тут к нему в ротонду приходит Фома Эротик, патрикий. И в руке у него книга, в которую нотарий записывал его беседы с Архитектором.

Патрикий жадно выпил весь кувшин вина и говорит:

   — Знаю, славный Харальд, что не любишь, когда мешаются в твои дела. Но многое не сходится в этой книге с отпущенными суммами.

   — В этом я плохо понимаю, — говорит Харальд. — Скажи, кто виноват и кого наказать, и я исполню.

   — И разбойники, — продолжает грек, — всё ещё грабят на Иерихонской дороге, и прибыль от паломников уходит в их руки мимо казны. Слышал, что они ограбили самого герцога Норманнского. И, думаю, мало он расскажет хорошего о службе безопасности в Святых местах.

Харальд говорит:

   — Не будут отныне грабить.

И больше ничего не сказал, и патрикий ничего не спросил, потому что знал цену слова Харальда.

Тут халиф Дахер вошёл и, улыбаясь льстиво, говорит им:

   — Труды — до полудня, а теперь прохладная баня и жаркие гурии ждут вас!

Грек сразу оживился и, облизнув губы, спрашивает:

   — Хороши гурии?

Халиф в ответ только закатил глаза и защёлкал языком. Грек говорит:

   — Отдохнём, Харальд?

   — Мои труды — после полудня и к ночи, — сказал Харальд и вышел. А халиф Дахер хихикает:

   — Харальд так верен своей Эллисив, что, я боюсь, у него кое с чем не всё в порядке.

Фома Эротик говорит:

   — Главное, чтобы у него меч был в порядке. И чтобы не меньше, чем Эллисив, он служил василевсу.

Харальд же, выйдя из дворца, велит Ульву привести пойманного разбойника. И велит развязать его, ведя меж тем разговор с Ульвом, что сегодня ночью пройдёт караван с дорогими тканями из Дамаска и как жаль, что все воины в дозорах по другим местам и некого послать на Иерихонскую дорогу.

Ульв ничего не понимает, но, зная, что Харальд не скажет зря, не спорит.

Разбойника развязывают, и Харальд говорит ему:

   — По законам Империи должно ослепить тебя. Но человек, которого ты ограбил, просил простить тебя во имя Господа. Иди и подумай об этом благом деле, и, может, оно отвратит тебя от разбоя.

И разбойника отпускают, и он славит Аллаха и Харальда, а Харальд начинает совещаться с Ульвом.

Настаёт ночь, и спадает зной, и всё сущее радуется прохладе. Луна освещает пустыню, и дорога Иерихонская, вытоптанная до глади, блестит под луной, как река.

И по этой дороге шагает караван из десяти верблюдов с двумя погонщиками. Между горбами у верблюдов свисают мешки с дорогими тканями, как и говорил Харальд.

И они доходят до моста через ручей, откуда невдалеке видна бедуинская деревня. И в этот поздний час многие жилища в ней светятся.

И вот, едва верблюды ступают на мост, из-под моста, подобные чёрным пантерам, выскакивают двадцать человек с укрытыми лицами и кривыми саблями и останавливают караван. И погонщики в страхе падают на колени, потому что нет сомнений, что это разбойники.

Старший над ними, в чалме, говорит:

   — Помолитесь хорошенько вашему Христу, или как там его, — ваша смерть пришла.

Тогда один из погонщиков бьётся об землю и жалко вопит:

   — Возьмите всё, добрые люди, там — настоящее добро, а наши жизни ни драхмы не стоят!

   — Они дороже стоят, потому что нам не нужны свидетели, — говорит старший. И заносит над бьющимся саблю.