Три юных пажа

— У меня, кажется, денег при себе нет, — с трудом ответил Сева.

«Господи, покажи мне всю мерзость этой женщины, — молил кто-то в читанной им старой книге. — Открой мне всю грязь ее тела, все нечистоты в ушах ее и носу…» Сева не имел права обращаться к Всевышнему с такой просьбой: он всё это видел, как будто она стояла перед ним нагая и лишенная кожного покрова, и ему было стыдно и страшно. Страшно еще и оттого, что это сочащееся мелкой кровью чудище говорило красивым, почти человеческим голосом и глядело красивыми, почти человеческими глазами. Глаза эти, светлые и бессовестные, чего-то просили. Но не мог же он отвечать за все на свете вытоптанные сады, за все освежеванные человеческие души… Альбина закурила.

— О таких пустяках, — сказала она, выдыхая дым, — о таких пустяках, пока я жива, ты можешь не беспокоиться. Знаешь, у меня такое чувство…

Сева содрогнулся от омерзения, предчувствуя уже, что услышит непоправимые, гибельные для себя слова, но Альбина этого не заметила.

— У меня такое чувство, что я не зря тебя встретила. Ты мой хранитель, понял? Теперь ты мой хранитель, и ты будешь любить меня и беречь. Всё остальное не твоя забота…

Она хотела еще что-то сказать, но в это время раздался новый звонок, непохожий на все остальные. Это был хрустальный, чистый звонок, бесхитростный, как детское счастье.

— Кого это там? — удивилась Альбина. — Вроде все наши дома…

Она посмотрела на Севу — и умолкла. Лицо его было обезображено такой радостью, что на него было неловко смотреть. От уха до уха и даже по стеклам его очков блуждала мучительная улыбка. Руки, в которых Сева комкал платок, мелко дрожали.

— Ах, — сказала Альбина и засмеялась сухим и колючим смехом, шуршащим, как толченое стекло. — Ах, вот оно что, а я-то, халда… Молодец, отдежурил. Сменщики у тебя есть?

Сева ничего не ответил. Голова у него кружилась, как будто он хлебнул чистого кислорода.

Бодрый, энергичный, обутый, из спальни выскочил Лутовкин. Царапины на его лице были довольно прилично припудрены, и оттого оно припухло и вроде бы даже помолодело. Следом за ним чинно, рука об руку появились Олег и Женя.

— Так-так-так, хорошо. — Лутовкин окинул взглядом стол. — Грязные тарелки — убрать! Шестой прибор поставить! Три пары, три пары, три пары! Всё, как в лучших домах Минусинска.

Альбина и Олег сели за стол. Альбина тронула себя за шею — в том месте, где темнели синяки, выразительно взглянула на Олега, тот юмористически пожал плечами: да вроде бы так, ничего особенного. Лутовкин, виновато улыбаясь, протянул Але пудреницу. Церемонным кивком Аля поблагодарила его, раскрыла пудреницу и принялась приводить себя в порядок. Женя с отрешенным видом начала собирать посуду. Сева стоял в стороне и изо всех сил пытался справиться со своим бессмысленно улыбающимся лицом.

Новый звонок.

— Предупреждает! — сияя, пояснил Лутовкин. — И ключ-то у нас есть, но мы же такие деликатные, как бы не застать разброд и шатания. Олег, дай, пожалуйста, музыку!

Женя понесла стопку тарелок на кухню. Олег, перегнувшись назад, включил магнитофон.

— Сева, а ты что стоишь, как неродной? — глядясь в круглое зеркальце, спросила Альбина. — Всё только начинается. Иди сюда, — она похлопала рукой по сиденью соседнего стула, — а не то место займут!

Сева дернулся и, поколебавшись, подошел и сел рядом с нею.

— Надо, Сева, надо, — сказала Альбина, защелкнула пудреницу и обняла его за плечи. — Надо, серенький, надо. Надо, синенький мой жучок. Чтобы всё было хорошо… — добавила она шепотом, наклонившись к нему и трогая губами его ухо. — Чтобы милая наша ничего не узнала.

— Так-так-так… — В счастливом возбуждении Лутовкин метался по комнате, проверяя, всё ли в порядке, и украдкой расставляя по местам дары природы.

Вернулась Женя, принесла чистые тарелки, с достоинством села.

— Потому что, если она не узнает, — жарко шептала Альбина, — всё опять будет хорошо. Но уж ты прижмись ко мне понежнее, а не то она возьмёт и поймёт…

— Ну, за воссоединение семей, — пробормотал Олег, наливая.

— Нет, за нас с Себастьяном, за хорошую встречу, — возразила Альбина, ероша Севе волосы. — У меня день рождения, я так хочу.

Уткнувшись носом в тарелку, Сева потел от тоски. Он уже знал, что ему предстоит. Поры этой женщины источали едкую слизь, она пачкала Севу, но он не смел от нее отодвинуться.

— Ты это… — усмехаясь, сказал Альбине Олег, — резвись потихоньку, палку не перегни.

— Какую палку! — весело воскликнула Альбина и звучно чмокнула Севу в нос. — Бедненький мой Иисусик! Наконец-то я тебя нашла!

Лутовкин выскочил было в прихожую, вернулся, обнял друзей за плечи, подмигнул Альбине.

— А третий любил королеву, — запел он душераздирающим голосом, — и молча пошел умирать…

— Не мог он направо-налево, — подхватил Олег, — священное имя шептать.

И вместе:

— Кто любит свою королеву, тот молча идет умирать!

Еще один чистый, но уже нетерпеливый звонок.

— Лечу, Надежда, лечу! — крикнул Лутовкин и выбежал в прихожую.

1991