Три Ивана

Этого молодого, по-цыгански черного мужчину со злым и решительным лицом Старик приметил еще на станции, где их выгружали из вагонов. Приметил еще и потому, что у него было одно ухо, левое. Правое начисто стесано. Синеглазого же паренька, совсем еще мальчишку, старик видел впервые. Видать, он тоже из другого лагеря. Колонну на станции сбивали из трех лагерей.

Они не сговаривались, но кинулись враз, едва родные Илы пронеслись над колонной и охранники влипли в землю. Первым рванулся Одноухий, за ним с обмиранием сердца, ожидая «хальт!» и автоматную очередь, бросился Старик. Он бежал, видя перед собой полосатую куртку Одноухого, и старался не отставать. И только когда отбежали порядочно и свалились в овраг, Старик вдруг обнаружил, что бегут они не вдвоем, а втроем. Третьим был щупленький паренек с ясными синими глазами. Он бежал, припадая на ногу, и молил взглядом не бросать его.

— Надо рвать дальше! — прохрипел Одноухий, переставая пить и оглядывая своих нежданных попутчиков. — А то накроют!

— Собак у них нету, — запаленно выдохнул Старик, хватаясь за сердце. — Им теперя не до нас.

Одноухий зорко окинул взглядом Старика и Синеглазого и согласился:

— И то верно, самим припекает.

Он наконец напился и пополз вдоль оврага в чащобу, густо разросшуюся по крутым склонам.

— Отлежимся малость, — предложил Старик, судорожно захлебывая воздух фиолетовыми губами. — Силов боле нету.

— Наши близко, — подал слабый голос Синеглазый. Он тоже запаленно дышал, по проваленным щекам стекал струйками пот. — Может, сегодня придут.

— Не говори «гоп»! — зло бросил Одноухий. Он не знал, радоваться ему или, наоборот, горевать. Когда он кинулся бежать, он думал только о себе. Он рисковал собственной шкурой и не хотел никого в это впутывать. Орел — решка, как выпадет. Теперь все осложнилось.

Синеглазый морщился и легонько поглаживал ногу.

— Чего у тебя? — спросил Одноухий настороженно.

— Натер. — Синеглазый опустил ресницы, с лица его отлила кровь. Он испугался, что они не возьмут его с собой.

— А ну дай гляну, — сказал Старик.

Синеглазый снял грубый башмак на деревянной подошве, и Старик с Одноухим увидели чуть выше пятки кровоточащую рану с фиолетовыми вспухшими краями.

— Швах дело, — процедил сквозь зубы Одноухий.

— Ничего, — понял его Старик. — Наши близко.

— Близок локоток, да укусить еще надо, — огрызнулся Одноухий.

«Плохо твое дело, парень, — подумал Старик о Синеглазом. — Это ж антонов огонь». И еще он подумал о том, что парню нечего было терять, его все равно бы пристрелили по дороге охранники. Как еще до сих пор шел!

— Ты обувку больше не надевай, — сказал он. — Давай перевяжу.

— Давайте, — поспешно согласился Синеглазый и стал отрывать у куртки полу. Треск разрываемой эрзац-ткани показался громовым.

— А ну, тихо! — пришикнул Одноухий и насторожился.

Старик и Синеглазый затаили дыхание. Нет, погони не было слышно.

— Показалось, — с облегчением выдохнул Одноухий и расслабленно прислонился к травянистой стене оврага, но тут же вскинулся как ужаленный, напряг слух. Гула канонады не доносило. Все утро громыхал восток, теперь же легла тишина. Одноухий многозначительно поглядел на Старика.

— Остановились, — ответил тот на его взгляд. — В кулак сжимаются, опосля вдарют. К вечеру, даст бог, тут будут.

«Увязались. С ними не уйдешь, — подумал Одноухий, глядя, как Старик бережно перевязывает парню ногу. — Этот — старик, а этот — безногий. Сейчас надо дальше двигать. Один-то я бы где уже был! А с ними…»

Старик читал мысли Одноухого и с укором смотрел на него. Встретились взглядами, Одноухий отвел глаза. Старик кончил перевязку.

— До свадьбы заживет.

Синеглазый вымученно улыбнулся. Старик зачерпнул горстью воды из ручья, напился. Синеглазый тоже.

— Зуболомная водица. — Старик вытер тыльной стороной ладони седую щетину на подбородке. — Такой много нельзя.

Одноухий закашлялся. Старик укоризненно сказал:

— Не послухал, остудился.

— А-а! — раздраженно отмахнулся Одноухий. — Не такое бывало. Пойду посмотрю.

Он выбрался наверх и исчез в кустарнике.

Старик прилег и молча глядел на Синеглазого, который измученно привалился калачиком к стене оврага. Совсем еще мальчонка — отощавший, с испитым пепельно-серым лицом и синими девичьими глазами. По-лагерному обритая голова, тонкая шея. Кожа на голове шелушится и покрыта болячками. Еле живой. Везли их четыре дня в вагонах для скота. Каждый вагон был набит так, что люди могли только стоять, и тот, кто умирал, упасть не мог. На какой-то разбомбленной станции их выгрузили. Одних оставили чинить разрушенную железную дорогу, других погнали дальше пешком. За два дня половина их осталась лежать на дороге: каждого отстающего эсэсовцы пристреливали. Как еще этот паренек выдюжил?

Старик посмотрел на перебинтованную голову и опять подумал: «Плохо твое дело, парень». Спросил:

— С чего это у тебя?

— Травили.

— Собаками?

— Собаками, — кивнул Синеглазый.