Три комнаты на Манхэттене

Эмиль насмешливо хихикнул! Еще немного, и он призвал бы суд в свидетели, таким неслыханным и чудовищным показалось ему нахальное утверждение Люска, что он был обидчив. Он с трудом удержался, чтобы не встать с места, не запротестовать вслух.

– Насколько я вас понял, вы хотите сказать, что он был завистливым… Не торопитесь отвечать… Маню, как и вы, жил в скромных условиях… Многие ваши одноклассники были не так далеки друг от друга по своему имущественному положению. В таких случаях часто возникают различные кланы… Рождается зависть, которая легко переходит в ненависть…

Тут послышался голос Маню, который начал было:

– Да что ты там…

Но председатель прикрикнул:

– Молчать! Дайте говорить свидетелю!

Впервые с начала процесса Маню взбесился от злости и готов был призвать весь зал в свидетели такой неслыханной наглости. Не в силах сдержаться, он продолжал что-то ворчать, и председатель повторил:

– Молчать! Только свидетель имеет слово…

– Да, господин председатель…

– Что да? Означает ли это, как сказал господин прокурор, что ваш товарищ был завистлив?

– Да…

Тут заговорил Рожиссар:

– Судя по вашим прежним заявлениям, подсудимый – впрочем, он сам это подтверждает – просил вас познакомить его с вашими приятелями… Припомните-ка хорошенько… Не было ли поведение Маню в отношении Эдмона Доссена вызывающим с первого же вечера, то есть с того вечера, когда произошел несчастный случай?

– Чувствовалось, что он его не любит!

– Хорошо! «Чувствовалось, что он его не любит». Выражал ли он свою неприязнь более откровенным образом?

– Он обвинил Эдмона, что тот передергивает…

Временами казалось, что Эмиль не выдержит и перепрыгнет через перила, отгораживавшие его от публики, до того он был напряжен.

– А что ответил Доссен?

– Что это правда, что он самый из всех нас умный и что Маню, если только сумеет, пусть тоже передергивает…

– В течение последующих дней вы часто виделись с Маню? Если не ошибаюсь, вы оба работали на одной и той же улице?

– Первые два-три дня.

– Что?

– Он со мной разговаривал… Потом, когда у него с Николь все пошло хорошо…

Хотя на брюках у него не было складок, все заметили, как дрожат его колени, словно Люска била лихорадка.

– Продолжайте… Мы стараемся установить истину.

– Он перестал интересоваться нами, и мной в том числе…

– Короче, он достиг цели! – отрезал Рожиссар, самодовольно выпрямляя стан. – Благодарю вас. Больше вопросов не имею, господин председатель…

Лурса медленно поднялся с места.

Первые же его слова были началом боя:

– Не может ли свидетель сказать, сколько отец давал ему карманных денег?

И когда Люска живо повернулся к адвокату, сбитый с толку этим вопросом, Рожиссар сделал знак председателю.

Но Лурса уточнил:

– Господин прокурор требовал от свидетеля не точных, вполне определенных сведений, а, так сказать, сугубо личного мнения. Да позволит он мне в свою очередь осветить личность Эфраима Люска, называемого Жюстеном…

Не успел он закончить фразу, как Люска стремительно произнес:

– Мне не давали денег! Я сам их зарабатывал!

– Чудесно! Разрешите узнать, сколько вы зарабатывали в «Магазине стандартных цен»?

– Примерно четыреста пятьдесят франков в месяц.

– Вы оставляли их себе?

– Из этой суммы я давал родителям на питание и стирку триста франков.

– Сколько времени вы работаете?

– Два года.

– Есть у вас сбережения?

Он злобно бросал свидетелю вопросы прямо в лицо. Рожиссар снова беспокойно шевельнулся в кресле и наклонился с таким расчетом, чтобы председатель мог услышать его слова, произнесенные вполголоса.

– Больше двух тысяч франков, – буркнул Люска.

Лурса с удовлетворенным видом повернулся к присяжным:

– Свидетель Эфраим Люска имеет больше двух тысяч франков сбережений, а ему только девятнадцать лет. Работает он всего два года.

И снова злобно спросил:

– А одеваться вам приходилось на оставшиеся сто пятьдесят франков?

– Да.

– Значит, вы одевались на эти деньги, и тем не менее вам удавалось откладывать примерно по сто франков в месяц… Иными словами, у вас не оставалось на личные расходы и пятидесяти франков… Может быть, вы тоже умеете передергивать в покер?

Люска растерялся. Он не мог отвести глаз от этого мастодонта, от этой лохматой физиономии, от этого рта, откуда, как пушечные ядра, вылетали вопрос за вопросом.

– Нет…

– Стало быть, в покер вы играли честно! Может быть, вы воровали деньги из кассы родителей?

Даже Эмиль и тот оцепенел от изумления! Рожиссар соответствующей мимикой старался показать, сколь ненужным, если не просто скандальным, считает он этот допрос, и жестами умолял председателя вмешаться.

– Я никогда не воровал у родителей…

Председатель стукнул по столу разрезальным ножом, но Лурса не слышал.

– Сколько раз вы кутили с Доссеном и его приятелями? Не знаете? Попытайтесь припомнить… Хотя бы приблизительно. Тридцать раз? Или больше? Сорок? Что-нибудь между тридцатью и сорока? И вы пили наравне с другими, полагаю? То есть больше четырех рюмок за вечер…

Голос председателя прозвучал одновременно с вопросом Лурса, и Лурса, мгновенно утихомирившись, повернулся к нему.