Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

«Монико» находился всего лишь в двухстах метрах отсюда, недалеко от порта, на узкой улочке, заставленной машинами, — их обычно там оставляют на весь день. Двери были открыты, и Селита, раздвинув портьеру, увидела в зале двух уборщиц — мадам Бланк и мадам Тузелли, которые выметали серпантин и маленькие разноцветные шарики, а в воздухе еще не выветрился запах спиртного и шампанского.

Окно над банкетками гранатового цвета, задернутое ночью плотными шторами, сейчас было не занавешено, и помещение кабаре при свете дня казалось таким же неприличным, как и нагота Мари-Лу, когда она, неодетая, готовила завтрак в их квартирке.

Селита удивилась, не обнаружив хозяина, месье Леона, который обычно проводил в «Монико» вторую половину дня. Когда же она зашла в служебное помещение и увидела в конце бара открытый люк, то поняла, что он спустился в погреб.

Селита поднялась по винтовой лестнице, которой пользовалась множество раз за последние месяцы, и оказалась в небольшой комнате с низким потолком, выполнявшей роль артистической уборной.

Ей редко доводилось бывать здесь днем и видеть и окно двор, заставленный рядами бочек — изделия соседа. В стенном шкафу висели платья, разобранные по стилю и по расцветке. Она сняла с вешалки свою красную юбку испанской танцовщицы, сбросила с плеч пальто и, усевшись на табурет, принялась за шитье.

Вскоре она вспомнила об американской пудре, которую подарил Наташе какой-то морской офицер. Эта ценная коробка находилась в длинном туалетном столике, где каждая из женщин хранила свои личные косметические принадлежности. Селита распахнула окно, вытряхнула содержимое своей пудреницы и заполнила ее до краев Наташиной пудрой.

Она не задавалась вопросом, гложет ли ее печаль или у нее просто дурное настроение, но была хмурой, кик сегодняшнее небо. От этого черты ее лица заострились, взгляд сделался напряженным и тревожным. Селита была похожа на животное, напуганное приближающейся грозой, готовое кусаться и царапаться. Селита терпеть не могла шить, как и вообще заниматься хозяйством. Надо сказать, что она много чего не могла терпеть!

Снизу донесся какой-то шум. Через небольшое круглое застекленное окошечко, расположенное почти на уровне пола, она увидела, что из погреба поднимаются хозяин и Эмиль, нагруженные бутылками виски.

— Это ты расставишь в шкафу, — говорил месье Леон.

Свои бутылки он поставил на стол в баре. Эмиль тем временем разглядел через стекло Селиту и подмигнул ей, улыбнувшись ей с радостным изумлением.

Селита знала, чем они оба занимались в погребе: наполняли контрабандным дешевым виски бутылки из-под дорогих сортов напитка. Конечно, это ее не касалось, но она не имела бы ничего против того, чтобы хозяин когда-нибудь попался, ибо всей душой ненавидела мошенников и обманщиков. Если и ей самой приходилось порой идти на обман, когда это было необходимо, то она ненавидела и себя.

К чему об этом думать? Закончив работу, она перекусила нитку. Юбка, которую она надевала каждый вечер уже три года подряд, изрядно пообносилась и долго не протянет. Красный цвет юбки при свете дня казался погасшим. Эмиль внизу делал ей какие-то знаки, которые она не могла понять, и, приоткрыв дверь, спросила:

— Чего ты хочешь?

Приложив палец к губам, он приглашал ее спуститься и не шуметь.

Ему было семнадцать лет, но он был настолько маленьким и тщедушным, что ему можно было дать пятнадцать, и все обращались с ним как с мальчиком. Он помогал месье Леону делать закупки во второй половине дня, затем прыгал от машины к машине, подсовывая под дворники рекламные проспекты, прославляющие «Монико».

Вечером и ночью до четырех утра, утопая в слишком большой для него униформе, он стоял перед входом, открывая дверцы автомобилей и сопровождая посетителей в кабаре.

В данный момент он торчал у небольшого круглого отверстия, проделанного в двери, выходящей в зал. В него было видно, что там происходит.

Селита пропустила начало, но совсем немного, судя но тому, что она услышала. Обе уборщицы продолжали работать. В центре помещения, освещенного дневным светом, стояла молоденькая девушка с перепуганным видом. Глядя на нее, никогда не подумаешь, что она может оказаться здесь, в кабаре. Она была бы уместнее в толпе любопытных, восхищающихся брачной церемонией.

Месье Леон, без пиджака, в рубашке с засученными рукавами на волосатых руках, стоял, прислонившись к стойке, и внимательно разглядывал гостью тяжелым и медленным взглядом.

— Кто тебя сюда прислал?

— Никто, месье. Я пришла сама.

Эмиль слегка подтолкнул локтем Селиту, предлагая встать рядом с ним у отверстия в двери. Ее близость заметно волновала его.

— Ты сказала, что из Бержерака?

— Да, месье.

— Это в Бержераке ты услышала о «Монико»?

— Нет. Я попала сюда к вам не сразу.

Одета девушка была очень просто: скромное черное платье, красная шляпка и белые нитяные перчатки; в таких обычно ходят в церковь.

— Расскажи подробнее.

— Что я должна рассказать?

— Где ты была, прежде чем добралась до нас.

— Сначала в Тулузе, где есть кабаре «Голубая мельница».

— Знаю. Ты там работала?

— Нет.

— Почему?