Три комнаты на Манхэттене

На следующий день Буэн впервые после того, как поселился в этом доме, сам убрал свою постель; Маргарита в это время застилала свою.

Сделал он это вовсе не назло Маргарите. Он уже выздоровел, и голова у него была светлая. Но, поскольку они теперь не разговаривали и ничто их не соединяло, кроме подписей, сделанных в мэрии и церкви, для него было естественным ничего не принимать от жены. Возможно, это ребячество, но он так решил, и потому, когда увидел, что она собирается идти за едой, написал на клочке бумаги: «Пообедаю в городе».

Решив никогда больше не есть ничего приготовленного женой, он счел долгом порядочности освободить ее от необходимости стряпать на двоих.

Пообедал он в ближнем ресторанчике, в разговоры ни с кем не вдавался и решил не заглядывать в кафе на площади Данфер-Рошро, где мог бы встретить знакомых.

Буэн не признавался себе в том, что ему не терпится поскорей вернуться и посмотреть, чем занята жена. Но когда он пришел в тупик Себастьена Дуаза, оказалось, что дома никого нет, и Эмиль растерялся. Он был сбит с толку. Прежде он не спрашивал себя, чем ему заняться.

Было три часа дня. Решив полюбопытствовать, что ела жена, Буэн открыл холодильник и обнаружил остатки паштета, две по отдельности завернутые картофелины и мисочку со стручковой фасолью. Два предыдущих дня Маргарита позже выходила из дому. Не означает ли это, что сегодня она отправилась куда-то в другое место?

Испытывая беспричинное беспокойство, Буэн пошел на второй этаж, отворил платяной шкаф и убедился, что жена ушла не в пальто, а в каракулевой шубе, которую обыкновенно надевала по воскресеньям. Спросить, куда она ходила, он не сможет, так что остается лишь высматривать да строить догадки.

А может, попугай уже подох? Из-за попугая Буэн ел себя поедом, хотя твердо решил никогда не признаваться в этом. Разве она корила себя, когда отравила его кота?

Затопив камин, Буэн сидел и читал газету, и тут возвратилась она, поднялась наверх, а затем спустилась в кухню. В гостиную она заглянула лишь на минутку — взять вязание. Она что, решила расположиться в столовой или в не слишком теплой кухне?

Тянулись бесцветные часы, в которых не было ни света, ни тени, — часы, заполненные только размышлениями, какими вряд ли можно гордиться, бесплодными, если не нелепыми вопросами.

«Не попытается ли она отравить меня?»

Внезапно Буэн задумался: «Буду ли я горевать, если она умрет?»

Нет! Он не будет горевать. Даже не опечалится. Ну, может, ему будет ее не хватать. Буэн не любил смотреть, как умирают люди. И не потому, что испытывал к умирающим какие-то чувства, а просто смерть внушала ему ужас.

А много ли шансов у них, в их возрасте, на долгую жизнь?

Бывало, засыпая на спине, Буэн складывал руки на груди, но если замечал это, прежде чем погрузиться в сон, тут же менял позу: такое положение придают покойникам, перед тем как вложить им в руки четки.

А где, интересно, поставят гроб? В спальне? В гостиной? И Буэн очень живо, в подробностях представил себе, как вносят гроб, еще пахнущий свежим деревом.

Умирать первым ему не хотелось. Но и Маргарите он не желал смерти. Лучше об этом не думать. Несмотря на холод и северный ветер, Буэн решил пойти побродить по улицам. После снегопада задул ветер и быстро разогнал тучи на небе:

Зайти на кухню, где сидела Маргарита, и выпить стакан вина Буэн не посмел. Впрочем, отсюда не так уж далеко до Нелли. Он решил пойти повидать ее, но без особых намерений. Не так, как когда-то. Они с Нелли знакомы уже лет десять, а то и все пятнадцать. В ее малюсенькое кафе на улице Фёйянтин он захаживал, еще когда был жив ее муж Тео — все его звали только по имени. Над узкой темной витриной кафе желтыми буквами по коричневому фону выведено: «На стаканчик сансерского». В кафе ведут несколько ступенек из синеватого камня. Красный плиточный пол посыпан опилками. Стойка находится в глубине, рядом со стеклянной, завешенной тюлем дверью, которая ведет на кухню.

Во времена Тео сюда заглядывали в основном завсегдатаи, причем для каждого часа дня были свои посетители: ранним утром — каменщики, зашедшие перед работой выпить кофе или стаканчик белого вина; позже — небогатые обитатели квартала, лавочники, ремесленники, любители луарских вин и приятели весельчака-хозяина.

Лицо у Тео было почти того же цвета, что плитки пола. В десять наступало время его основной работы: через люк, находящийся позади стойки, он спускался в подвал и разливал там вино по бутылкам. Жена занимала его место и обычно становилась прямо на крышку люка.

— Так, по крайней мере, ты уверена, что он не смоется от тебя, — подшучивали над ней.

Нелли была, что называется, женщина в соку и моложе Тео лет на двадцать. Уже в те времена Буэн был не единственным, кто пользовался ее темпераментностью. Она всегда готова была заниматься любовью и делала это с такой же непринужденностью, с какой клиенты выпивали стакан вина. Как-то Эмиль поинтересовался у нее, надевает ли она когда-нибудь панталоны, и Нелли ответила насмешливо, но совершенно искренне:

— Зачем? Того гляди, случай упустишь.