Три королевских слова

В круге рембрандтовского света, лившегося откуда-то сверху, лежала кайлеановская толстовка, уютно свернутая в виде гнездышка.

Я остановилась и навострила уши.

С этой светло-серой толстовкой был связан один досадный эпизод. Кайлеан отрыл ее среди вороха убогих одеяний, хранившихся в одном из шкафов. Выглядела она действительно приличнее остального и по размеру подходила идеально. Кайлеан собственноручно выстирал толстовку хозяйственным мылом (не прошли даром мои уроки!) и, когда вещь высохла, разложил ее на кровати, собираясь переодеться. Далее он зачем-то вышел из комнаты, а я зачем-то туда зашла — это оказалось роковым стечением обстоятельств. Обнаружив новую одежду, я внезапно ощутила совершенно непреодолимый импульс покататься-поваляться на этой самой прекрасной, самой мягкой ткани в мире. Любая нормальная кошка сочла бы своим святым долгом улечься здесь. Вернувшийся Кайлеан обнаружил меня, вольготно раскинувшуюся на толстовке; я довольно урчала, впуская и выпуская когти, а светлая ткань была вся в черной кошачьей шерсти. Между нами состоялся нелицеприятный разговор, полный обоюдных упреков, тонко балансирующих на грани оскорбления. Потом мы несколько дней почти не разговаривали, а Кайлеан с тех пор всегда убирал толстовку в шкаф, если ее не носил. Иногда я крутилась возле шкафа и печально мяукала, Кайлеан в этот момент подчеркнуто делал вид, что ничего не слышит.

И вот оно, яблоко раздора, манит совершенно определенно: «Полежи на мне».

Поразмыслив, я решила, что, пожалуй, да, это можно считать подарком — делают же презенты в виде приятного времяпровождения, дарят билеты в кино или путевки в круиз… А учитывая нежную привязанность демона к данному предмету туалета, можно было даже считать такой жест жертвенным.

Немного потоптавшись, я устроилась в мягком гнездышке из толстовки. Моя кошачья половина испытывала приятнейшие эмоции, как от встречи с давно потерянным, но вдруг вновь обретенным другом. Когти пришли в движение, внутренний моторчик затарахтел, глаза мирно щурились на золотых рыбок, которые затеяли водить вокруг хоровод.

Хотя некое предчувствие не покидало меня. Казалось, главный кайлеановский подарок еще впереди.

Когда я заподозрила неладное, было уже поздно.

Сперва началось тревожащее покалывание, словно затекло все тело и требовалось срочно наладить кровообращение. Мне удалось встать — с большим трудом, будто я увязла в глубокой луже густой патоки, но дальше не получилось сдвинуться ни на шаг. Рукава толстовки оплели лапы подобно силкам. Потом все тело принялось невыносимо зудеть, а вокруг вместо волшебных новогодних игрушек начали плавно парить крупные черные хлопья… как на пожарище. Хлопья были похожи на клочья шерсти; вскоре стало понятно, что это и есть шерсть.

Я в панике задергалась, но опять безрезультатно.

Вслед за тем к плавающим черным клочьям присоединились белые, тоже из шерстинок, а потом и розовые размытые струйки стали виться вокруг, и я поняла, что кровь покидает мое тело. Хотелось кричать, но горло пересохло, а после я и вовсе не была уверена, что у меня есть горло. Плоть размывало неумолимыми волнами. Впрочем, боли не чувствовалось — я осознавала только горькое ощущение полного распада организма.

Наступил момент, когда от меня осталась только крохотная блестящая пылинка, одна из миллиардов, мертво висящих в бесконечном черном тоннеле.

Вряд ли я смогла бы сказать, сколько прошло времени, но тоннель вдруг обрел границы, и свет в конце тоннеля все-таки появился. Моя пылинка понеслась навстречу новой ослепительной вселенной, и, когда я воссоединилась с этим сиянием, все вдруг внезапно закончилось.

…Не сразу, но я открыла глаза и увидала перед собой две странные длинные конечности, обтянутые бледной лысой — без шерсти — кожей. Конечности уходили вниз и опирались о деревянные доски неестественно длинными пальцами, тоже лысыми. Когти у этих пальцев были розовыми, плоскими и бессмысленно тупыми.

«Руки» — всплыло вдруг из глубин понимание.

Наверное, я заболела, появилась следующая мысль.

Заболела руками.

Некоторое время я тупо рассматривала эти странно-безобразные руки (на запястье одной из них была повязана красная нить) и доски пола (пол располагался слишком далеко, что тоже казалось мне неправильным), потом вдруг стало мерещиться, что с левой стороны находится нечто, на что следует обратить внимание. Это чувство напоминало не то зуд, не то легкое жжение, словом, причиняло неудобство и требовало моего вмешательства. Я скосила глаза, но мешала какая-то густая завеса из волнистых золотистых нитей, доходящая до самого пола.

Я дернула головой, и завеса колыхнулась.

«Волосы» — вернулось еще одно понятие.