Три круга Достоевского

В „Братьях Карамазовых“ широкость русскую прежде всего представляет Митя. Тут уж, нет никакого фокуса. Хотя, конечно, доброе в герое побеждает, хорошего в герое много, но оно не сразу заметно.

Митя стремится к фокусу, произнося известные слова о широкости русского человека и необходимости его сузить. Но остаться при этом русским. Сузить не до европейской узости.

Достоевский показывает и суженных до начала европейского русских. Утерявших русскую широкость. Одного из них, Лужина, я уже называл. Но есть и другие. Вот стремится сузить себя до европейца герой „Идиота“ Ганя Иволгин. Его портрет (глазами Мышкина): „Это был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным и очень красивым лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.

Он, должно быть, когда один, совсем не так смотрит и, может быть, никогда не смеется, — почувствовалось как-то князю“ [8, 21].

Уже здесь, в портрете, намечен французский вариант европейца, отмеченный и в „Игроке“. Далее это подтверждается. Ганя хочет денег. Ему чужд немецкий путь. Ему надо все и сразу.

Рогожин говорит Гане: „Да покажи я тебе три целковых, вынь теперь из кармана, так ты на Васильевский за ними доползешь на карачках, — вот ты каков! Душа твоя такова. Я и теперь тебя за деньги приехал всего купить…“ [8, 96].

Но рогожинское утверждение не соответствует действительности. За три целковых Ганя не поползет. Мало. Рогожин принял его за „поляка“ из „Игрока“, а он „француз“. Но вот ему дают возможность испытать французский вариант, бросают в горящий камин сто тысяч — лезь. Хотел лезть, но удержался. И тем подтвердил, что он не есть русский европеец, а только хотел стать им. Но удержался. На самом краю русской широкости. Не сузил себя.

А сколько их — сузивших себя русских! Мало сузивших по-немецки (Птицин и вначале Подросток), но много сузивших по-французски (Валковский, Анна Версилова, брат Рогожина, срезавший с покрывала на гробе отца золотые кисти). Путь их сужения — стремление к деньгам как к самоцели. Что, по Достоевскому, чуждо истинно русскому человеку.

Неприязнь к европейцам, о которой уже говорилось применительно к роману „Игрок“, проявилась и в других произведениях. Французы в художественные произведения вводились редко. Но много не лестных слов по их адресу было высказано в письмах (см., напр., письмо Н. Страхову от 26 июня — 8 июля 1862 года) и в статьях (см., напр., „Ряд статей о русской литературе“).

Немец есть почти в каждом произведении. В „Записках из Мертвого дома“ — это убитый Баклушиным рассудительный немец. В „Униженных и оскорбленных“ немцы — „все хозяева различных заведений“, они любят слушать мещанскую песенку об Августине, которую позднее в „Бесах“ Лямшин соединит с „Марсельезой“. В „Преступлении и наказании“ немки — тоже хозяева, домов или публичных домов. Выведен здесь и некий статский советник, примечательный тем, что он однажды не уплатил за работу. В „Идиоте“ — безымянный „немчик-поэт“ и „молчаливая незнакомка“, примечательная своей глупостью. В „Крокодиле“ немец делает деньги; алчность, жадность, расчет приглушили в нем все другие чувства. В „Игроке“ помимо упоминаний о немцах вообще выделен некий барон, в выражении лица которого было что-то баранье. В „Бесах“ немец — хозяин губернии. И, естественно, глуп. И, естественно, пристроил у себя другого немца. В „Подростке“ есть „немчурка“, барон Бьоринг, грубый и чопорный любитель денег. В „Братьях Карамазовых“ — это доктор, боящийся больных; к тому же у него „тугое, картофельное“ остроумие. Много нелестного сказано о немцах в статьях, письмах, записных книжках, „Дневнике писателя“. Продолжается старая традиция — давать немцам немецко-русские имена: Луиза Ивановна, Дарья Францевна, Федор Карлович и т. п.

Еще более резко изображены поляки. В „Записках из Мертвого дома“ характеристика поляков устойчиво негативная, вроде „полячок из беглых солдат, очень гаденький“ [4, 35]. В „Преступлении и наказании“ представлены „полячишки“, „жалкие полячки“, как правило, бесчестные. В „Идиоте“ в компании Рогожина — „один увивавшийся полячок“ [8, 95]. „Заезжий очень юливший полячок“ — в „Бесах“. В „Братьях Карамазовых“ „полячишка“ — соблазнитель Грушеньки. Мелочность, расчетливость, вымогательство, чрезмерная узость — вот их черты. То же самое — в письмах и записных тетрадях.

Много негативного высказано о евреях. Первый еврей — это обитатель острога Исай Бумштейн, трусливый, „общипанный цыпленок“. „Жид“, „жидок“, „два жида“ — много их, безымянных рассыпано по романам, письмам, „Дневнику писателя“.