Три круга Достоевского

Из этой, второй, беседы еще более ясно, что Кириллов не верит в бога внешнего, в загробную жизнь, а следовательно, для него не существует «большого предрассудка». Он знает, что бо­га нет и не может быть. Это исходный тезис героя. Другим те­зисом является утверждение, что бог для человека необходим, и, следовательно, он, бог, должен быть. Эти два тезиса не позво­ляют человеку, обладающему личностью, существовать. Кирил­лов удивляется, что при наличии и осознании этих двух противо­стоящих, несовместимых тезисов люди соглашаются жить. Жить с этими тезисами может лишь безличность. Личность не сможет. По двум причинам. При несовместимости утерян смысл — первая. Вторая — надо дать людям нового бога, если он необходим. То, что бога нет, есть признание свободы, воли человека. Никто, зна­чит, над ним не хозяин, кроме его самого. И Кириллов считает, что в силу этих причин найдется на земле хоть один человек, который захочет убить себя. И тем утвердить себя, человека, в качестве бога. Не конкретного человека, а человека вообще. Не из желания повелевать, а из желания показать могущество че­ловека. По Кириллову: «Если нет бога, то я бог». Или: «Если бог есть, то вся воля его, а из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие» [10, 470].

Таких людей, людей, способныхтак мыслить, мало. И если ты таков, то действуй, нельзя не действовать. Почему нельзя? «Потому что вся воля стала моя. Неужели никто на всей планете, кончив бога и уверовав в своеволие, не осмелится заявить свое­волие в самом полном пункте? Это так, как бедный получил наследство и испугался и не смеет подойти к мешку, почитая себя малосильным владеть. Я хочу заявить своеволие. Пусть один, но сделаю» [10, 470].

Он действительно «получил наследство» — узнал сам, что нет бога. И он хочет стать примером поведения человека в этом без­божном мире. Он хочет показать, что без бога человек — не сирота, а еще больший хозяин. Кириллов хочет проявить свою волю. И не по пустякам, а в главном. Где ставка — жизнь.

«Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия — это убить себя самому» [10, 470]. Вот к чему стремится освободившийся человек, человек, ощутивший себя творцом. Он творит свою личность, жертвуя для этого своим физическим существованием. Он утверждает свое духовное бес­смертие.

Силу и высоту духа Кириллова особенно ярко видищь, сопо­ставив образ героя с образом Петра Верховенского, слушающего изложение теории самоубийства.

Атеист Верховенский тоже освободился от бога. И почувство­вал состояние своеволия. И намерен своеволие проявить. Но, с точки зрения Петруши, Кириллов — просто дурак. Если свобо­ден, то зачем убивать себя, тут-то только и жить. «Знаете что, — заметил он раздражительно, — я бы на вашем месте, чтобы по­казать своеволие, убил кого-нибудь другого, а не себя. Полезным могли бы стать. Я укажу кого, если не испугаетесь. Тогда, по­жалуй, и не стреляйтесь сегодня. Можно сговориться» [10, 470]. Совсем другая шкала ценностей: свободен, так бей других. Шкала безличности.

Ответ Кириллова поразительно верен: «Убить другого будет . самым низким пунктом моего своеволия, и в этом весь ты. Я не ты. Я хочу высший пункт и себя убью» [10, 470]. Очень резкое размежевание личности и безличности.

Стать богом для Верховенского значит подмять всех под себя, поработить всех, превратить их в средство. Стать богом для Кириллова значит быть для всех примером величия личности. Отдать себя всем. И два пути исходят из одной установки — из атеизма.

Симпатии Достоевского, естественно, на стороне Кириллова. «Я обязан неверие заявить, — шагал по комнате Кириллов. — Для меня нет выше идеи, что бога нет. За меня человеческая история. Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить, не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать бога. Пусть узнают раз навсегда» [10, 471]. Живущие ради «иметь» всячески оберегали свое существование. Они-то, свободы не имеющие, и выдумали бога, исходя из принципа самосохра­нения. И вот им-то Кириллов и бросает вызов. Показывает иной путь, показывает иные измерения бытия.

На замечание Верховенского, что пример Кириллова люди могут и не заметить, не узнать о нем, будущий самоубийца от­вечает словами,4 которые позднее у Достоевского повторит Вер­силов: «Всем узнавать; все узнают. Ничего нет тайного, чтобы не сделалось явным» [10, 471]. Вера в торжество справедливости у Кириллова велика. Он видит, что человечество прошло через ложь религии, что «вся планета есть ложь и стоит на лжи и глу­пой насмешке». Стало быть, «самые законы планеты ложь и диаволов водевиль. Для чего же жить, отвечай, если ты человек?» [10, 471]. Опираясь на себя, Кириллов верит в человека. Верит в то, что человек, которому надо опираться не на природу, не на внешнее, а на себя, найдет в себе точку опоры, преодолеет ложь религии.