Три круга Достоевского

И пока каждый на земле не получит сполна за свою жизнь, бу­дет существовать религия. Она — реакция на попранную справед­ливость. Об этом Достоевский говорит, касаясь любви народа к Зосиме: «О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и миро­вым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, не­правда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то свя­той и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам пе­рейдет и воцарится по всей земле, как обещано» [10, 9, 41 — 42].

Это — гимн безумцу, навевающему сон. Но в тех условиях, ко­гда нет иной дороги. Дорога, конечно, лучше. Но надо показать ее, прежде чем обругать и разрушить сон. При бездорожье рели­гия облегчает существование человека.

Но если справедливость на земле восторжествует, то будет ли это означать, что близка смерть религии? По Достоевскому, нет. Это лишь будут условия для смерти официальной религии. Рели­гия как нравственность бессмертна. Одной наукой, одним «реализ­мом» человек не проживет. «Реализм есть ум толпы, большинства, не видящий дальше носу, но хитрый и проницательный, совершен­но достаточный для настоящей минуты» [ЛН, 83, 213]. Для мину­ты. У человека же есть и вопросы, выходящие за пределы данно­го момента. У него есть вопросы о вечном. Во многом они обус­ловлены смертностью человека.

Человек боится исчезнуть без следа. Исчезнуть — это еще ни­чего. Но без следа — это страшно. И в этом случае кто-то должен снять напряжение. У слабых. Сильные проживут.

Человеколюбие религии, по Достоевскому, проявляется и в про­возглашении равенства неравных по своей сути людей. «В христи­анстве, в настоящем христианстве, есть и будут господа и слуги, но раба невозможно помыслить. Я говорю про настоящее, совер­шенное христианство. Слуги же не рабы» [1895, 11, 489 — 490]. Это высказанная в конце жизни мысль была выношена. Природа дает не всем одинаковые способности. И каждый занимает свое место. Не равное место. Равенство — в уважении каждого места и каждого человека как такового.

Достоевский показывает положительную роль религии в разви­тии человечества в целом. На слова Федора Карамазова, в кото­рых выражено желание повесить выдуманного бога, Иван отвеча­ет голосом самого автора: «Цивилизации бы тогда совсем не было, если бы не выдумали бога» [10, 9, 171].

Достоевский отвечает и тем критикам религии, которые указы­вали на ее неспособность излечить общество от его болезней. Он ссылается на то, что не так уж много было в мире истинных хрис­тиан. А кроме того, на запущенность самой болезни. Но и это не главное. Главное в неправомерных ожиданиях лечения откуда-то извне. А начать-то надо с себя. Верят в какое-то чудо, как верили в него при смерти старца Зосимы. А тело старца оказалось под­властно тлению. Отсюда — безверие: не святой, значит. Ибо у тел некоторых умерших святых «осязалось явственно благоухание». Ожидающие благоухания от тел усопших не понимают сути рели­гии Достоевского. Все — от себя, а не от чудес. Чудо в тебе. Извне его не жди. В этом суть его религии. Опирающиеся на рассуж­дения не всегда понимают эту суть и ждут внешнего чуда. Мысль эта была выражена устами князя Мышкина: «...сущность религи­озного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступ­ки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то, тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы. И вечно будут не про то говорить» [8, 184].

Суть религии Достоевского — в гуманизме. Религиозный чело­век, по писателю, гуманен, светел, спокоен. Безбожие — суета, тос­ка, мрак.

После утери бога, после утери нравственности теряется все, и, как часто повторяется в черновиках к «Подростку», «игра двух лавочников в шашки бесконечно умнее и толковее всего бытия и вселенной» [ЛН, 77, 70]. А потому Достоевский, так же как и из­вестный «старый грешник» XVIII века, считает: «...если бы не было бога, то следовало бы его выдумать» [10, 9, 294]. Только он редко обращался к богу выдуманному, а больше к тому, что дол­жен быть внутри каждого человека. И в словах из записной тет­ради: «Нет, бога слишком трудно искоренить» [ЛН, 83, 454] пре­жде всего выражена вера в человека, неспособного искоренить свою нравственность.