Три круга Достоевского

Казалось бы, что можно найти социального в насмешках окружающих над Ползунковым? Мало ли кто над кем смеется. Но социальное тут есть. Оно не только в том, что материально необеспеченный постоянно просит взаймы и играет роль шута. Социальное здесь — в извращении в обществе понятий, ценностей. Смеются над словами героя, что он не брал взяток. И не потому смеются, что герой элементарное ставит себе в заслугу. Смеются потому, что, с их точки зрения, Ползунков не дорос до взятки. Социальная иерархия.

В досибирский период жизни Достоевский мало касался про­блем государства, его институтов. В частности, суда. Возможно, потому, что не имел непосредственных столкновений с этим ин­ститутом. Несправедливость этого института показана лишь че­рез долгую волокиту по делу Горшкова. Но в конечном счете суд героя оправдал.

Почти во всех произведениях существует служебная зависи­мость героев. Исполнители зависимы от других. Служба не при­носит им радости. Небольшой, но важный штрих. Макар одному и тому же адресату в один и тот же день пишет два письма. До работы — тон розовый. После — тон мрачный. Конечно, возмож­ны разные причины этого явления, автор их не называет. А по­тому и службу сбрасывать со счета не следует.

В «Двойнике» дана строгая иерархия людей служащих: титулярный советник (Голядкин), статский советник (Берендеев), коллежский советник (Андрей Филиппович). Место каждого стро­го определено, независимо от их внутреннего мира. Очень ярка обнажено это в одной сцене. Его превосходительство, Андрей Фи­липпович, ждет карету, остановившись на лестнице, внизу. Оста­новились и идущие вслед за ним — кто где шел. Замерла лестни­ца, застыла, окостенела. Сам разговаривает и улыбается. «Не­много поодаль от двух советников и Андрея Филипповича стоял Антон Антонович Сеточкин и кое-кто из других чиновников, ко­торые весьма улыбались, видя, что его превосходительство изво­лит шутить и смеяться. Столпившиеся наверху лестницы чиновники тоже улыбались и ждали, покамест его превосходительст­во опять засмеются» [1, 199].

Впечатляющая картина. Все — как сам. Не улыбался лишь «толстопузый швейцар» Федосеич. Один. Вне иерархии. Знает себе истинную цену. Так думаешь, читая повесть. Но мысль эта кратковременна. Быстро все разъясняется. Не было исключений. Швейцар не улыбался по другой причине — он был весь вни­мание. Он стоял, «вытянувшись в струнку (это «толстопузый»-то! — Ю. С.) и с нетерпением ожидавший порции своего обыден­ного удовольствия, состоящего в том, чтоб разом, одним взмахов руки, широко откинуть одну половинку дверей и потом, согнув­шись в дугу, почтительно пропустить мимо себя его превосходи­тельство» [1, 199].

Нет исключений из иерархии. Но есть люди, получающие от раболепия удовольствие. Четкая номенклатура. Каждому свое. Один раскрывает дверь, другой важно в нее входит. Раскрываю­щие тоже входят в двери, но без важности. Даже сама дверь и та знает номенклатуру: «Дверь из другой комнаты вдруг скрип­нула тихо и робко, как бы рекомендуя тем, что входящее лица весьма незначительно» [1, 146].

Одной сценой мастер дал глубокую картину раболепия перед власть имущими. Алгебру этого раболепия. Сколько раз да «Двойника» и после него повторялась подобная сцена! Губы под­чиненных ловили еле намечающуюся улыбку руководителя и улы­бались автоматически, строго в такт. Глаза смотрели с предан­ностью, явно превышающей хрестоматийную преданность «бра­тьев наших меньших». Руки в нужный момент устраивали ова­ции. Алгебра взаимоотношений власти и подчиненных. Целуют ноги.

В другом произведении Достоевский вернулся к социальной иерархии. Он показал ее проекцию на детей. На елке раздают детям подарки. «Потом я не мог не подивиться мудрости хозяев при раздаче детских подарков. Девочка, уже имевшая триста тысяч рублей приданого, получила богатейшую куклу. Потом следовали подарки понижаясь, смотря по положению рангов ро­дителей всех этих счастливых детей. Наконец, последний ребе­нок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький, получил только одну книжку повестей, толковавших о величии природы, о слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки. Он был сын гувернантки хозяйских детей, од­ной бедной вдовы, мальчик крайне забитый и запуганный» [2, 96 — 97].

Иерархическая психология проникла и в детей. Мальчик, по­лучивший книжку, хочет поиграть игрушками. Но прямо попро­сить не смеет. Да и не дадут.

Люди занимают определенное место в служебной иерархии. Но по-разному к этому относятся. Голядкин, например, четко делит свою жизнь на служебную и частную. В первой он безропот­но подчиняется, вторую считает только ему принадлежащей. И чувствует при этом, что всю его жизнь пытаются сделать слу­жебной, официальной. Он чувствует отчуждение его личности. Чувствует социальную проблему, которая позднее очень тревож­но станет над миром. Голядкин протестует против посягательства на него социальности.