Три круга войны

— Ты че так раскипятился? Она тебе сестра, что ли? А хоть бы и сестра… Все делалось по доброму согласию. Спроси у нее. Вон она, посмотри: очень довольная и даже улыбается. Все приговаривала: «Гут… гут…»

— Пошляк.

Грачев обернулся к немкам, крикнул сердито:

— Ком, ком! — и махнул рукой, чтобы они уходили поскорее прочь. Снова догнал Гурина, прошипел угрожающе: — Слушай, предупреждаю: вякнешь кому…

— Договаривай.

— Ладно, — сказал он примирительно. — Молчи. Вон Манноха идет.

Подошел Манноха, спросил:

— Ну шо, выяснили? То не хозяйки?

— Нет… — ответил бодро Грачев. — Так, прохожие. А вы что-нибудь нашли?

— Нашли! Хряка от такого загнали в сарай, — Манноха рукой показал метра на полтора от земли.

— Ну? — обрадовался Грачев и заторопился к сараю. Там в дверях на страже стоял ефрейтор. — Что, хорош?

— Авось… — ответил тот.

В глубине сарая у противоположной стенки стоял огромный, но уже изрядно отощавший кабан. Он затравленно, исподлобья смотрел на солдат, будто знал, что они пришли за ним.

— Хорош! — одобрил Грачев и весело, по-приятельски толкнул Гурина в бок. — Давай, комсорг, долбани его!

А Гурин с детства не мог видеть даже, когда мать курицу резала.

— Спасибо за доверие, — хмуро сказал Гурин. — Сам, у тебя это лучше получится. Только бей из карабина, надежнее, — посоветовал он и отошел в сторонку.

— Во, видали? — обиделся Грачев. — Вояка!

Через какое-то время раздался выстрел, потом второй, и Авось побежал за телегой. Подкатил к самым дверям, крикнул Гурину:

— Товарищ старший сержант, иди помогни, авось!..

С трудом взвалив тушу кабана на телегу, они поехали в обратный путь. Ехали всю дорогу молча. Возле лагеря Гурин соскочил с телеги и напрямик направился к себе. Его догнал Грачев, остановил, заговорил просительно:

— Слушай, давай по-дружески: ни ты никому, ни я. Ну че нам ссориться? Давай по-дружески? А?

— Пошел ты… «По-дружески». Я не могу об этом молчать! Понял? — Гурин отвернулся и быстро ушел.

Дома Гурина ждало письмо от матери. Как всегда, он не мог читать его спокойно. В конце письма она сообщала:

«А тут на днях приходили и всё расспрашивали о тебе и всё записывали. И у соседей тоже расспрашивали: чем занимался при немцах, где работал, что делал, с кем дружбу водил. Я так перепугалась, что и до сих пор не успокоюсь и места себе не нахожу. Что это такое? Зачем? Может, с тобой что-то случилось? Сыночек мой дорогой, напиши мне все про себя, не скрывай. Я мать твоя, мне надо все знать. Прошу тебя — ответь поскорее».

Прочитал Гурин письмо и усмехнулся: «Ну какая же мама странная! И чего испугалась? Обычное дело: я на офицерской должности, а теперь хотят, наверное, и звание мне присвоить, вот и послали запрос. Офицер — дело серьезное!» И вдруг вспомнил разговор с майором Кирьяновым о вступлении Гурина кандидатом в члены партии — майор обещал поговорить в политотделе полка, чтобы сделали на него запрос в райкоме. Вспомнил и обрадовался: «Вот и хорошо! Скоро придет официальная бумага, и все встанет на свои места. И тогда заткнутся наконец со своими упреками и подозрениями и Грачев, и Шульгин…»

Тут же Гурин написал ответ, объяснил матери все, как думал, — ее успокоил и себя взбодрил, на душе сделалось радостно, будто и впрямь уже и офицерские погоны у него на плечах, и кандидатская карточка в кармане.

В эти дни почта принесла газеты, и среди них «Правду», в которой была напечатана статья «Товарищ Эренбург упрощает». Гурин удивился: что же он упрощает? Всю войну запоем читали его статьи — и вдруг он упрощает. Набросился на статью, прочитал. Раз прочитал, другой, смотрит на майора — что тот скажет. А сам хоть и любил статьи Эренбурга, а чувствует: прав Александров. Разве не об этом был последний спор у него со старшиной Грачевым?

Поднял голову майор, постучал пальцем по газете:

— Довести до каждого курсанта. Читать и разъяснять! Это «Правда» напечатала! Очень своевременная статья! И — правильная!

А вслед за «Правдой» прибыл в батальон и агитатор из полка — тот самый майор, что приезжал к ним в Польше.

На этот раз курсанты не сидели, как в польском лесу, а стояли полукругом по команде «вольно» и слушали майора, который популярно разъяснял, почему Эренбург не прав.

Нельзя отождествлять весь немецкий народ с фашизмом, это в корне неверно.

— Все они на одну колодку! — выкрикнул кто-то из задних рядов. — Их всех, гадов, надо передушить, все они хороши.

— Нет, товарищи, нет… Наша задача победить фашизм, осудить и наказать виновных. Нельзя весь народ стричь под одну гребенку. Среди немцев есть честные люди, коммунисты.

Курсанты притихли, но по всему было видно — не очень им по душе была эта беседа.