Три любви Достоевского

Его особенно притягивало ее самоутверждение. Это было и сложнее и значительнее простого эгоизма: она считала себя в праве совершать всё, что ей заблагорассудится, потому что отвергала все моральные условности и запрещения. Она даже не столько отвергала их теоретически, сколько презирала в действительности. И тут дело было не в ее "нигилизме" или приятии лозунгов эпохи, а в ее натуре. Она была бунтаркой по своему душевному складу и исконной русскости. Она постоянно искала свободы, но понимала ее по своему отказываясь от обязанностей по отношению к окружающим и считая, что она ничем ни с кем не связана. В самый разгар драмы с Сальвадором она записала в Дневник (и потом, наверное, прочла Достоевскому): "сегодня я много думала и осталась почти довольна, что Сальвадор меня мало любит, я более свободна...

Жизнь, которую я предполагала, не удовлетворит меня. Нужно жить полнее и шире". Это не обычные мечтания романтической барышни: все ее поступки доказывают, что она способна была разрушать препятствия и брать барьеры.

В какой-то мере ее решительность и самовластие "взорвали" глубины Достоевского. От столкновения с Аполлинарией вышли наружу все те уклоны его мысли и чувства, которые прежде, хотя и существовали, но оставались на втором плане: на первом была жалость, сентиментальный гуманизм, религия страдающей личности - ею дышат и его первые произведения и вся история его первой любви и брака. Но теперь он был захвачен религией дерзающей личности; в его произведениях этой эпохи мятеж идет от теоретического отрицания ("Записки из подполья") и вызова судьбе {164} ("Игрок") до открытого действия ("Преступление и наказание") - и всё это связано с Аполлинарией. Его основной темой становилась проблема свободы воли и восстание человека метафизическое, моральное, социальное: в Аполлинарии мятеж воплощался в ее эмоциях и в ее воле. Конечно, весь вопрос в том, в какой мере Аполлинария влияла на него, когда он писал романы шестидесятых годов, до какой степени она окрасила начало этого второго периода в истории его творчества. Помогало ли общение с ней кристаллизации его идей о личности, отвергающей норму, или же Аполлинария очаровала его именно потому, что всё внимание его, как писателя и мыслителя, было направлено на проблему самоутверждения и своеволия, морального анархизма и безответственного деяния?

Аполлинария удивительно похожа на героиню из его романа - и черты ее разбросаны в ряде женщин Достоевского: отчасти в Дуне, сестре Раскольникова ("Преступление и наказание"), отчасти в Настасьи Филипповне (в ней смешаны Аполлинария и Марья Димитриевна) и Аглае ("Идиот"), несомненно в Ахмаковой ("Подросток"), в героине "Вечного мужа", в Лизе из "Бесов" и, опять-таки частично, в Катерине из "Братьев Карамазовых", не говоря, конечно, о Полине из "Игрока".

Уже один этот перечень показывает, до чего Аполлинария "пронзила" Достоевского. Но следует спросить: оттого ли персонажи его романов похожи на Аполлинарию, что сердце его было полно ею и он вспоминал о ней, или же он полюбил ее и мучился ею и тянулся к ней, ибо она была похожа на образы, рожденные его воображением и желанием, ибо она соответствовала тому видению женщины, которое создала не жизнь, а творческая фантазия. Не произведения его копировали его биографию, а в жизни он выбирал тех, кто походил на героинь его романов, воплощая его мечты и тайные стремления. Но ответить полностью на {165} эти вопросы, значит разрешить одну из самых сложных и противоречивых проблем психологии творчества.

В Аполлинарии очень резко выступали те стороны ее характера, которые Достоевский вообще считал ключевыми для объяснения человеческой сложности: она была способна на бунт и дерзание, и она в себе совмещала самые противоречивые склонности.

Ее темперамент одинаково проявлялся и в любви и в ненависти. Она быстро увлекалась, строила идеальные образы, - и резко разочаровывалась. И так как она не умерла прощать и не знала снисхождения, это разочарование немедленно превращалось в иронию и беспощадность, в гнев и жестокость. Она сама порою от этого страдала, ее требования к жизни и людям фатально обрекали ее на поражения и удары, и это бросало трагическую тень на всё ее существование Достоевский это почувствовал в Париже, и от этого еще больше полюбил ее. Дыхание беды, почти катастрофы, которое овевало ее, - это ее естественное влечение к абсолютному, к непомерному, и ее неспособность войти в рамки всё это было его кровное, родное. Он порою точно в зеркало, вглядывался в эту молодую девушку: в ней самой волновалось то, что он пытался вложить в свои романы, и в ней было больше "достоевщины", чем в ряде его героев и героинь. Но она этого не знала, не думала об этом, и она ведь не любила его.

Но даже и в этом он не был вполне уверен. Он постоянно сомневался в ее чувствах и настроениях и никак не мог ясно прочитать в сердце собственной возлюбленной. Точно ли она собиралась его покинуть? Был ли это конец или же перерыв, после которого она целиком будет принадлежать ему?