Три любви

С ней заговорила сестра Адриана – старая женщина, носившая одеяние монахини ордена уже почти шестьдесят лет, а за плечами у нее лежало все восемьдесят. У Адрианы было худое, иссохшее тело, морщинистое лицо, беззубый рот и слезящиеся глаза с каймой, как у голубя, но при этом ясные и добрые, как ее улыбка. Читая бесконечную молитву по четкам, свисающим с рукава, она ковыляла по саду в солнечные часы. Однажды она споткнулась и, когда Люси поддержала ее, вдруг обратилась к ней. Только благодаря своему возрасту – Адриана была самой старой в общине – имела она привилегию заговорить с новициаткой.

– На празднике Двенадцати святых мучеников наступит моя шестидесятая годовщина служения, – неожиданно сказала она. – Разве не замечательно?

Кроткая простота ее обращения вызвала на бесстрастном лице Люси сдержанную улыбку.

– В связи с этим, если хорошо себя проявишь, – продолжила Адриана, – получишь в обед кофе и кусочек gâteau glacé[44].

Люси знала об этом угощении для каждой послушницы – уже несколько дней эта тема с восторгом обсуждалась в часы отдыха.

– Я должна вас поздравить, – неловко пробормотала она.

Адриана снова улыбнулась, но не ответила и, тряся опущенной головой, побрела по тропинке. Но на следующий день она вернулась и вновь заговорила с Люси.

– Вчера я тебя приметила, – сказала она. – Ты поздравила меня с годовщиной, которая приходится на праздник Двенадцати святых мучеников? Тогда прими эту картинку для твоего требника.

Она протянула вызолоченную картинку с изображением младенца Иисуса. При взгляде на нее глаза Люси увлажнились.

– Вы так добры, – прошептала она, до глубины души тронутая этим простым проявлением человеческой доброты.

– Это младенец Иисус, – сказала старушка и закивала. – Такой милый, кроткий. Благословенна Дева Мария, ставшая матерью этого дитяти. Тебе нравится?

– Да, нравится, – тихо сказала Люси.

– Держать на руках Младенца… – вздохнула Адриана. – В самом деле завидую доброй Богоматери.

Люси с трудом сдерживалась. Грудь разрывалась от нахлынувших чувств, она всхлипнула, пытаясь подавить рыдания. С глаз словно упала пелена, и она увидела себя с маленьким сыном на берегу близ Ардфиллана. В душе боролись противоречия: она терзалась мукой и вместе с тем была охвачена сильным желанием достичь духовных высот – желанием, которое стало сущностью ее жизни. Люси застыла, непроизвольно сжимая в руках картинку. Потом, не говоря ни слова, скованным шагом побрела прочь. Старая монахиня посмотрела ей вслед кроткими печальными глазами, медленно повернулась.

– Je vais la suivre[45], – пробормотала она. – Je vais la suivre.

Они начали встречаться и беседовать в саду. Это было немного странное общение, не совсем соответствующее уставу, но в тот период жизни Люси дружба Адрианы – если это можно было назвать дружбой – была как передышка, как внезапное вмешательство добрых сил перед лицом надвигающейся беды. Люси, казалось, привязалась к старухе, стараясь научиться у нее спокойствию, к которому так отчаянно стремилась.

Шестьдесят лет в духовном сане! Сумей Люси постичь глубины души старой монахини, она наверняка разрешила бы мучившую ее вечную загадку. И Люси подталкивала Адриану к этому откровению.

– Да, на празднике Двенадцати святых мучеников исполнится шестьдесят лет, как я ношу одежду монахини.

– И теперь вы испытываете великое счастье – эта жизнь дала вам все, чего вы хотели? – напирала Люси.

– Счастье для меня – погреть старые косточки на солнце, – с довольным видом ответила Адриана, – кроме того, приближается моя годовщина, которая приходится на праздник Двенадцати святых мучеников! Подумать только!

– Но…

– Ах, я вступала в общину с великим пылом и рвением, – задумчиво пробормотала старуха. – Я это помню. Как моя бедная мать рыдала, когда я приняла постриг! На самом деле она была против. Но потом… все это рвение… не знаю. – Она замолчала. По ее кроткому сонному лицу ползала муха. – Понимаешь, – после паузы сказала она, – в этой жизни все время заставляешь себя что-то делать. Однажды я прочла об одном великом святом – не помню где, теперь я быстро все забываю. Он не раз в своей монашеской жизни испытывал благодать подлинного религиозного экстаза и постоянно молился об этом. Но, несмотря на это, во имя доброго Бога он заставлял себя делать то, чего ему не хотелось. Он говорил: «Я верую». Вот она, вера. И это можно понять. – Она вновь мечтательно умолкла. – Я сама не святая, но и у меня точно так же.

Люси с тревогой взглянула на нее.

– Но награда, сестра… – пробормотала она, – награда после смерти.