Три месяца, две недели и один день (СИ)

Совсем скоро уже полночь, и я не хочу создавать напряжение в новогоднюю ночь. Не хочу говорить, что и сам не то, чтобы не доверяю, но также нервничаю не меньше, а то и больше, когда одно накладывается на другое. Эти мысли просто становятся словно одним целым, начисто теряя первоначально имевшуюся разницу и стирая неуловимые грани.

— Почему нет?

— Потому что я чувствую панику, — на автомате убирая руку от живота с его периодически появляющимися неровностями то тут, то там, я провожу ею по острой коленке Лив, попадающейся на пути, и обнаруживаю лишь усиливающееся переживание в ответ на собственную неспособность всё-таки промолчать. — Ты не готова, но и я тоже не готов. Вдруг меня не будет дома, или вдруг мы вообще окажемся на выездных играх? Не быть с тобой… Я этого не выдержу. Узнавать всё через кого-то это ведь далеко не то же самое. В феврале у нас мало игр, и ещё меньше их в гостях, и вообще он для всех команд довольно свободный. Но что, если я едва улечу на игру восьмого числа, и всё начнётся?

— Ну тогда мы что-нибудь придумаем. Я позвоню маме или Дениз.

— Дениз? — я несколько обескуражен тем, что услышал это имя, и ощущением упущенных вещей, но если подумать, то в случае моего отсутствия это может стать наиболее удачным и выигрышным вариантом. Ведь кто, как не Дениз, знает, через что нам придётся пройти, и при этом, в отличие от Мэриан, не будет сильно сюсюкать с Лив. Чувство излишней заботы и чрезмерного внимания, наполненного суетой и явной тревогой в сочетании с беспокойством, вероятно, лишь всё ухудшит. Усилит все эмоции и возможный страх. Не уверен, что ей захочется действительно особенного отношения даже в такой момент.

— Мне было спокойно с ней тогда.

— Правда?

— Ты говорил, что у меня нет друзей, и это ведь правда, — она придвигается ближе ко мне и обвивает своей правой рукой мою ставшую неожиданно чувствительной и восприимчивой шею, реагирующую на этот физический контакт мурашками в каждой клеточке откликнувшейся кожи. — И она тоже не подруга, но если не ты, то может быть…

— Давай пока не будем об этом говорить? Мне не хочется думать, что это, возможно, потребуется.

Это сведёт меня с ума, сделает слабым и неизбежно отразится на тех, кто в тот момент окажется рядом со мной. Это будет ужасно и нестерпимо. Я надеюсь, этого не произойдёт. Что всё случится ровно тогда, когда должно, и в моём присутствии. Расстояние иногда губительно, пагубно и отвратительно.

— Ты не оставишь меня?

В голосе слышны надрыв и дрожь, толкающие меня на объятия. Я, как могу, прижимаю Лив настолько близко, насколько позволяет живот, и прислоняюсь своим лбом к коже её лица между линией волос и бровями. Проникающий в самое сердце пронзительный взгляд буквально сражает меня наповал неуверенностью и уязвимостью.

— Ну, конечно, нет, детка. Я же сказал, что ты застряла со мной, — приподнявшись, моя рука прикасается к нежной щеке, пока мягкие из-за ткани одежды ноги частично лежат на моих бёдрах, а наши дыхания тесно смешиваются в незначительном расстоянии. — Это я и имел в виду. От первого и до последнего слова. Всё, что ты слышала… Это была правда. Я люблю тебя даже больше, чем когда-либо прежде, Лив, — чуть отстранившись, я смотрю в её глаза, так тепло и умиротворённо взирающие на меня. Даже несмотря на некоторое поселившееся в них непонимание, сопровождающееся огорчающим сердце унынием.

— Ты любишь?

— Ты же знаешь, что люблю, — может, в последнее время я и перестал говорить ей это вслух, но мои чувства нисколько не изменились. Они по-прежнему внутри меня, крепкие, значительные и стойкие.

— Как ты можешь?

— А почему не могу?

— Ты не делал того, что сделала я. И я же ничего тебе не даю. Нет ни подарка, ни еды подобной той, что готовит Кимберли, и неважно, что ты скажешь. Это имеет значение, я знаю. Я не дура, — она качает головой, будто отказываясь от прозвучавшего признания, но в неослабевающей нужде во мне сжимает мою шею теперь обеими руками, позволяя увидеть чуждую моему взгляду и непривычно-неестественную влажность в глазах. — С ребёнком… ему всё это нужно. Он будет этого хотеть.