Три месяца, две недели и один день (СИ)

— Я вовсе не хороший, — поднимаясь со стула и возвышаясь над ней, качаю головой я, и моя рука неконтролируемо дотрагивается до острой правой коленки, вызывая, я бы сказал, изумлённый взгляд, — знала бы ты, сколько отвратительных мыслей крутится внутри меня, — наверное, это можно назвать утешением, до которого я клялся себе не снисходить, но женщина передо мной опасно близка к тому, что в её исполнении похоже на истерику, и к тому, чтобы уйти, но я реально не позволю ей это сделать, пока мы не осуществим то, зачем пришли, и вообще что ещё я могу сказать? Снова повысить голос и пригрозить? Ну тогда она точно встанет, обует свои каблуки и, на прощание наступив ими на мою ступню, чтобы я ни за что не смог броситься её возвращать, вылетит прочь, словно торнадо. — Но я всё стерплю, ясно? И неважно, что ты скажешь и как поступишь в следующую секунду. И всё ради этого, — и так я впервые прикасаюсь к уже значительно, учитывая худощавую конституцию тела, округлившемуся животу, даже через ткань ощущая, насколько он выпуклый и увеличившийся, а Оливия, наверное, предсказуемо вздрагивает:

— Что ты делаешь?

— То, с чем тебе придётся смириться.

— Да без проблем. Вот только вряд ли он чувствует это так же отчётливо, как я, — ничего колкого, что можно было бы сказать в ответ, на ум мгновенно не приходит, а пока я пытаюсь сообразить нечто язвительное, в кабинет уже заходит врач:

— Я сильно извиняюсь, но если вы оба готовы, то мы можем начать, и я рада, что сегодня вы с мужем, Оливия, — супругом меня посчитали, едва мы вошли, буквально в дверях, и я не стал никого разубеждать и представляться, что являюсь лишь отцом ребёнка. В остальном же то, что хоть кто-то видит в моём присутствии сплошь положительные моменты, это здорово. Хотя думала ли бы так эта рыжеволосая женщина в медицинском халате мятного оттенка и соответствующих ему штанах, если бы видела, какие на самом деле отношения между нами, и как ранее мы нещадно грызлись? Что-то я сильно сомневаюсь. Скорее уж она бы выставила меня вон с формулировкой, что беременным нервничать строго запрещено, а я тем временем никак не способствую расслаблению и спокойствию, и была бы идеально права.

***

— Ты ещё не чувствуешь шевелений?

— Нет, — мы спускаемся на лифте в холл клиники, закончив со всеми обследованиями и анализами, результаты которых станут известны через пару дней, и я разговариваю всё равно что со стеной, потому как Оливия вся погрузилась в свой телефон, словно исчерпала весь сегодняшний лимит по взаимодействию со мной и теперь просто ждёт, когда совместная поездка подойдёт к концу. Но это глупые мысли. Она пока ещё не знает, что я говорил вполне ответственно и серьёзно и за руль её не пущу.

— Но уже по идее должна, — ребёнок не пожелал сотрудничать, и таким образом его пол узнать не удалось, но я всё равно значительно воодушевлен и чувствую себя очарованным увиденным на экране, ведь это сделало всё таким настоящим и реальным, каким не смогли бы и сотни чёрно-белых зернистых снимков. Моё настроение не омрачает даже то, что Оливия едва ли интересовалась двигающимся изображением, пальчиками, ручками и ножками и на все вопросы о собственном самочувствии и ощущениях отвечала в основном односложно и скупо, а большую часть времени смотрела куда-то в мою сторону, но никак не на малыша. Ну ладно, почти не омрачает. Признаться, мне вроде бы хочется, чтобы она притворялась. Но для чего? С целью увидеть нечто достойное прощения и воспылать желанием снова быть с ней? А с другой стороны, это доказывает, что, подходя ко всему с точки зрения провинности, за которую необходимо ответить, или обязательства, которое приходится нести, словно некое бремя или обузу, она всё решила единственно правильно. Я буду гораздо лучшим родителем, чем когда-либо станет она. — Всё-таки двадцать недель.

— Да ты просто эксперт, я смотрю.

— Я просто внимательно слушал. А ты даже не в состоянии сделать усилие над собой. Знаешь, мне кажется, нам стоит обратиться к другому врачу. Вот у Брук…

— К нему будешь ходить с ней. Вот забеременеет она, и вперёд, — Оливия переводит взгляд от телефона к цифровой панели, будто в сомнении, что мы нажали на нужную кнопку и едем, а не стоим на месте, и мне становится горько. Не от того, что Брук как бы съехала, а потому, что я не работаю сразу на два фронта и никогда так себя не вёл, но своими же собственными усилиями создал соответствующий образ, которому даже не желаю соответствовать.

— Не забеременеет.

— А что так? И с чего вдруг такая категоричность? Она бесплодна, или у тебя банально на неё…