Три месяца на любовь (СИ)

Лёня был моим зятем и по совместительству мужем сестры. Вернее, сначала он был её мужем, а уже потом всё остальное.

— Не надо, — окончательно поникла я, ещё только Лёньки в моих переживаниях не хватало. Я тогда точно сквозь землю провалюсь.

Но Суриков не стал дожидаться нашего приглашения и сам нарисовался в дверях комнаты.

— О-паце, это что у нас тут опять за нахлебники? Ходют тут всякие…

Отношения с зятем у меня были хорошие, но выражались в вот такой странной форме. Я оторвала голову от Ленкиных коленей и показала Лёне язык. Тот в долгу не остался и показал мне фигу.

— Детский сад, — покачала головой сестра, почти привыкшая за десять лет к нашим вечным стычкам.

В коридоре раздался шум, и сбоку от Сурикова нарисовались Дашка с Машкой, мои горячо любимые племянницы, которые были по совместительству… Ну вы поняли.

— Пап, у них тут страдания, ты что, не видишь? — карикатурно по-взрослому возмутилась одна из близняшек.

— Давайте Свету уже замуж выдадим, — опустил всякую тактичность Лёнька, — и конец страданиям.

— Так они над этим и работают, — закончила вторая из девочек.

***

Жизнь продолжалась. Утро понедельника выдалось до ужаса обыденным: классный час, уроки, разборки, страдания…

Конец учебного года — дурацкая пора, когда никому уже ничего не надо, в том числе и нам, учителям, а дел выше крыши и единственное желание — взять и отпустить всех домой, но совесть на позволяет. И не потому, что администрация заругает, а потому, что уроки — это святое. Всегда срабатывает банальное опасение, что стоит только ослабить контроль, как всё, кирдык дисциплине. А дисциплина — дело крайне… эфемерное, никто толком не понимает, что это такое наверняка, но все за неё ратуют и переживают.

Ведь хотелось не просто послушных детей на уроке, но ещё и живых, мыслящих. А живой ребёнок, он думает о чём угодно, только не о спряжении глаголов.

Короче, меня, как обычно, понесло на философские размышления. Зачастую они являлись предвестниками профессионального кризиса, который со мной случался раз в пару лет. Но сегодня было такое ощущение, что я искала повод остаться. Голос разума упорно кричал: «Беги!», и я поддавалась, честно ходя на работу и выполняя свои обязанности, с одной простой целью — дожить до августа, там и видно будет.

Ещё и Родька, который продолжал всеми силами демонстрировать свою великую обиду. На уроки он больше не опаздывал, да и не хамил, видимо, Ленкины внушения достигли своей цели. Вот только наши отношения не потеплели ни на йоту. Родителей в эту часть наших взаимоотношений негласно было решено не посвящать, но мама, будто что-то чувствуя, всё чаще стала интересоваться школьными успехами брата. И все мои отсылки к классному руководителю не помогали.

— Света, — вздыхала мама, — ну ты же понимаешь, что она мне никогда не скажет того, что знаешь ты. Они с первого класса придерживаются профессиональной этики и о половине его косяков умалчивают.

И вываливают их на голову мне.А мне, в свою очередь, приходится жить в извечном выборе: молчать о Родькиных выходках или же доносить их до мамы. Чаще всего молчала, подсознательно защищая брата от долгих нотаций, которые так уважали наши родители.

Поэтому в результате мы имеем то, что имеем — кучу обид и подозрений.

А потом началась пора экзаменов, и какой-то умник в министерстве образования решил, что это хорошая идея — вписать дни экзаменов в ещё не завершившийся учебный год. Поэтому мы всем коллективом дружно мотылялись по городу, живя в режиме «день в своей школе, день где-то там».

Экзамены я не любила, и даже не за нервозность, а за скуку, ибо в нынешних реалиях экзамены для нас, экзаменаторов, сводились к многочасовому сидению на одном месте и ничегонеделанию. Единственной доступной деятельностью в эти временные отрезки было «подумать». Вот я и думала, от и до… о Исаеве. Он не звонил и не объявлялся. Умом я вроде как всё понимала, запрещая себе надеяться и ждать, но что-то неугомонное у меня в душе заставляло нервно поглядывать на каждое сообщение, приходившее на телефон.

В результате окончание учебного года я встречала в настолько фиговом настроении, что даже мой пятый класс, стоя со мной на линейке, выглядел каким-то пришибленным жизнью. Клянусь, я этого не хотела, но накатившая печаль всё равно прорывалась через каждую выдавленную улыбку.

— У меня для тебя грандиозная новость! — восторженно объявила Лерка мне в трубку в первый день лета. — Ты идёшь на свидание!

Со стула я почти упала.

— В смысле?

Первая мысль, конечно же, была об Андрее. Но Крутикова не знала того, что произошло между нами, поэтому, пока я соотносила одно с другим, радостно продолжила:

— У моей подруги есть брат…

— Твоя подруга — это я, — попыталась обратить всё в шутку. — И брат твоей подруги — это Родя.

— Подруга, подруга, — хохотнула Лерка, — но не единственная.

— Так, кажется, пришло время пересмотреть наши отношения…

Мы дружили уже с десяток лет, поэтому я привыкла не удивляться любым её выходкам.