Три мести Киоре (СИ)

Герцог Хайдрейк безмолвствовал. Внутри боролись ненависть, страх, ярость и боль, и он боялся невольно оскорбить друга и императора. Папку хотелось сжечь, отказаться от чести снова идти в Догир с женщиной, хотелось высказать всё, что он думал о неожиданной командировке в разгар необъяснимых событий в столице… Но сдержался и чуть дрогнувшими пальцами открыл папку, откуда ему в сердце взглянули темно-карие глаза наивной блондинки, сильно похожей на Лааре. Он невольно очертил кончиками пальцев контуры лица, выискивая все несоответствия образу из памяти.

— Паоди, ты жесток!

— Она похожа на Лааре и характером. Милая, кроткая, любящая. Из графской семьи. Доран, она — то лекарство, которое тебе нужно.

— Тебе не жалко отдавать эту девочку замуж за мою репутацию? — он спросил с доброй насмешкой, хотя эмоции внутри кипели.

— Доран…

Но договорить император не успел — в кабинет ворвалась младшая принцесса:

— Мама родила! — этот темноволосый вихрь подлетел к столу и замер у него, сияя глазами.

Паоди поднялся, и лицо его одновременно выражало и удивление, и радость, и беспокойство. Жесткий император пропал, появился старый друг Дорана, который вновь стал счастливым отцом.

— Наречешь? — спросил Паоди его.

— Пойдем, — кивнул, потому что от таких предложений не отказывались.

Дворец захлестнула атмосфера свершившегося чуда, и передаваемая шепотками новость облетела все его коридоры, каждый невольно застывал, ощущая собственную причастность к самому таинственному явлению мироздания — рождению жизни. У дверей в покои Саиры стоял седой лекарь с чемоданчиком, а его трясла и допрашивала с фамильной настойчивостью старшая принцесса, жаждавшая увидеть ребенка.

— Ваше Высочество, сначала должно случиться наречение, и только после этого вы сможете увидеть ваших младших братьев, — растолковывал он нетерпеливому подростку, но та, как заведенная, не желала успокаиваться.

— Братьев?! — Паоди застыл, держась за ручку двери. — То есть…

— Да, Ваше Величество. У Лотгара появились два принца, — улыбнулся тот, поправив пенсне.

— Доран, за мной, — скомандовал Паоди.

Герцог вошел в душные покои, где на сбившихся простынях лежала встрепанная, как простолюдинка, Саира, державшая двоих младенцев, аккуратно спеленатых. Изможденная и уставшая, она ярко улыбалась, а на мужа посмотрела с обожанием.

— Доран, ты согласился стать нарекающим? Спасибо! Я верю, что ты выберешь им достойные имена.

— Почту за честь, — натянуто улыбнулся он, принимая из рук Саиры появившегося на свет первым мальчика.

Кроха спал и выглядел так спокойно, как умудренный годами мужчина, в то время как второй вертелся, норовя соскользнуть с руки матери. Живое тепло, мягкий свет и счастливая женщина будили боль и нежелательные воспоминания, но при взгляде на детей они отступали. Доран понял, как назвать детей, как только заметил разницу в их характерах.

— Я нарекаю его Латроде, — протянул первого ребенка счастливому до одури отцу и взял у Саиры второго, — а его — Кайненом.

— В честь великого ученого и легендарного героя? — прошептала Саира, с обожанием глядя на светившегося от счастья мужа. — Доран, Доран… Спасибо, — шепнула она одними губами.

Поклонившись, герцог покинул помещение, выполнив долг того, кто должен был связать душу с телом с помощью имени. Когда зародился этот обычай, сказать не мог никто, но даже кардинал был не в силах его искоренить.

В коридорах оказалось неуютно, и Доран почти бежал по ним, стискивая папку, которую, оказывается, зажимал под мышкой. Он не удосужился прочесть ни имя, ни фамилию выбранной ему супруги. И не хотел их знать! Он думал, что есть время, чтобы изменить мнение Паоди, чтобы выпутаться из безвыходной ситуации. И будь он проклят, если не сможет!

Быстрее ветра добрался он в Особое управление, но мысли обогнать, выбросить из головы не удалось. Он сравнивал Саиру и Лааре. Родившая четверых детей императрица и умершая герцогиня Рейла. Два мальчика-близнеца и кровавый ошметок плода. Уют спальни и холод его собственного дома.

Оказавшись в своем рабочем кабинете, Доран закрыл дверь. От слабости кружилась голова, а еще он с содроганием ощутил зарождавшиеся где-то глубоко в душе слезы. Он упал в кресло, и руки бессильно легли на подлокотники.

Мир потерял краски, даже привычную серость, став еще более невыразительным и блеклым. Исчезли запахи и ощущения. Пришла апатия, упрямая, твердолобая, но хитрая и ловкая в расстановке сетей. Доран не услышал, как в кабинет прокрался помощник, как поставил на стол поднос с чаем и едой, как сказал что-то. Он смотрел в окно, вернее, в ту его щель, которая виднелась между шторами. Прикосновение к руке обожгло, и он отдернул ее, как от огня.

— Ваше сиятельство, вы в порядке?