Три минуты до катастрофы. Поединок.

В таком положении и увидел Дубравина путевой обходчик. Он увидел бешено мчащийся поезд, густые клубы пара, валившие из окна, и человека, висящего на подоконнике. Потрясённый, он бросился вслед за поездом, и, когда скрылся последний вагон, продолжал бежать, не отдавая себе отчёта в своих действиях. А может быть, думал старый путевой обходчик, что вот-вот сорвётся это тело, и упадет человек не на ноги, а на бок, потому что ноги сильно относило ветром назад.

…До станции Матово оставалось километров пять.

Последний раз Андрей был там во время Великой Отечественной войны. Когда враг захватил Матово, мы получили приказ немедленно покинуть наш разъезд. Уехать успели все, кроме Андрея.

Костя Громак с группой машинистов по приказу начальника депо угнали свои паровозы в тыл. Валя осталась в захваченном городке. С Хоттабычем и ещё шестью железнодорожниками я ушёл вглубь леса. Мы должны были создать вспомогательную базу большого партизанского отряда, действовавшего в этих местах, и, собрав людей с остальных разъездов, присоединиться к главным силам. Наше пребывание на вспомогательной базе затянулось. В штаб отряда я попал только через три месяца. И первое, что меня удивило, — это встреча с Валей. Зачем она здесь?

Я видел, что она совсем не приспособлена к фронтовой и тем более к партизанской жизни. В ней было что-то детское, беззаботное. Как ребенок, она могла восторгаться красиво опушенной елочкой, тусклым огоньком, выбивающимся из окошка заснеженной землянки, цветной ракетой.

Сапожки были на ней маленькие, на низком рантованном каблучке, юбка и блузка всегда тщательно выглажены, и даже ватная куртка, казалось, пригнана по фигуре.

Должно быть, она не понимала, где находится. Любой пустяк вызывал у неё смех. Смеялась она громко и заразительно, и те, кто были рядом, невольно улыбались. Меня же, откровенно говоря, она раздражала, и я не мог скрыть это.

Почти каждый день мелкими группами партизаны уходили на задание. «А кто же, — думал я, — согласится идти с Валей?» Не выдержав, спросил у командира, как она попала сюда. Ведь брали в отряд только людей испытанных.

— Поэтому и взяли, — последовал ответ.

То, что рассказал командир, потрясло меня. Валя одна, по собственной инициативе, безоружная, не связанная ещё с партизанами, полностью дезорганизовала движение поездов по главному ходу в районе Матова. Две недели задерживала она немецкие эшелоны, создав огромную пробку в Матове, пока её диверсия, удивительно простая и остроумная, не была разоблачена.

Перед самым гребнем крутого подъёма, где поезда едва-едва тащились, Валя натирала рельсы салом. И будто в стену упирались самые мощные паровозы, бешено вращались на месте колеса, лишённые силы сцепления. Поезда останавливались, их вытаскивали по частям, на долгие часы задерживали движение. Прозрачный и тонкий слой сала, вполне достаточный для того, чтобы остановить любой поезд, был абсолютно незаметен, и никому в голову не могло прийти ощупывать рельсы, пока кто-то на них не поскользнулся.

Чтобы не выдать себя, партизаны до поры до времени не могли совершать диверсии на этом участке дороги. Но с целью разведки тщательно следили за движением поездов. Партизаны и заметили девушку.

Когда немецкие патрули устроили засаду, чтобы поймать диверсанта, партизаны встретили её далеко от опасного места и увели в отряд. Уже будучи здесь, Валя дважды побывала на заданиях, ни у кого не оставив сомнения в своём мужестве.

Мне стало ужасно неловко перед Валей. Отношения партизан друг к другу определялись быстро и безошибочно. И как в первый день Валя увидела мою настороженность и даже недоверие, так сейчас почувствовала глубокое уважение. Это очень обрадовало её. Возможно, потому, что один я в отряде знал их отношения с Андреем и ей хотелось скорее поделиться со мной распиравшей её радостью.

Как человек в отряде новый, я ещё не знал, что здесь же находится Андрей. Он был на очередном задании. Это первое, что она мне сообщила.

Когда все покинули разъезд Бантик, у Андрея не хватило сил уехать. Он не мог представить себе свой домик, удобный, обжитой, красивый, в руках врага. Он доломал и без того уже выведенную из строя аппаратуру связи и блокировки и, услышав шум приближавшихся войск, поджёг здание. Едва занялось крыльцо, как подоспели немцы и пожар погасили. Андрей видел это. Ночь он провел в лесу, а утром пошёл к фашистам. Он сознался, что работал дежурным по разъезду, изъявив готовность продолжать службу.

Его взяли, но ни на минуту не оставляли одного. Только единственный раз, спустя неделю, немецкий дежурный, выключив связь, отлучился в посёлок на полчаса. Не торопясь Андрей извлёк из шкафа шесть керосиновых ламп, всегда стоявших в запасе, выплеснул содержимое на стены и поджег их. Пламя охватило сразу всё здание.

В посёлке находился лишь маленький гарнизон. И, хотя весь он немедленно примчался на разъезд, погасить огонь не удалось. И погоня не получилась. Андрей не бежал. Он спрятался в густом ельнике у самого пожарища. Ночью уполз в лес, а спустя два дня наткнулся на партизанский патруль.