Три минуты с реальностью

Но чем-то она явно недовольна. Сказать бы ему, чтобы пришел завтра вечером. Сейчас ей совсем не хочется его видеть. Вообще никого. Она только что убрала следы последних двух ночей и любое вторжение ощущала как укол в самое сердце. К холодильнику прикреплена визитка Дамиана с адресом и телефоном. Хотя расстались они всего несколько часов назад. И сегодня она не станет ему звонить, пусть даже мысль об этом не оставляет ее ни на секунду. К тому же сейчас в любом случае уже поздно. Завтра в десять утра начнется тренировка, и все пойдет своим чередом до четырех часов без перерыва. Нужно успокоиться, взять себя в руки.

Она оценивающе посмотрела на себя в зеркало и пошла к двери. Когда подъехал лифт, отец стоял в кабине к ней спиной. Он бросил взгляд через плечо, увидел в дверях дочь, подмигнул ей, быстро повернулся и крикнул:

– Сюрприз! – В руках у него был старый граммофон. Джульетта улыбнулась.

– И это все? – спросил он. – Я целый час потратил, уговаривая отдать его мне. Думал, ты будешь прыгать до потолка.

– Я и так каждый день это делаю.

Она подошла к нему и стала разглядывать аппарат.

– Замечательный. Это мне?

– Ну конечно. Кому же еще?

– Входи же. Тут холодно.

Она пропустила его вперед и осторожно заперла дверь. Секунду или две он стоял в нерешительности в прихожей, потом поставил граммофон на кухонный стол, повернулся к дочери, поцеловал ее в обе щеки и повесил пальто на вешалку возле двери.

– Я ненадолго. Хотел только увидеть твое лицо: завтра я не смогу зайти. Как дела, малышка, все в порядке? Ты выглядишь усталой. Как провела выходные?

Продолжая говорить, он медленно двигался в глубь ее квартирки и закончил, остановившись в ожидании возле кушетки.

– Отдыхала. Хочешь чего-нибудь выпить?

Он засунул руки в карманы и бросил быстрый взгляд на покрывало, будто ожидая увидеть там винную карту.

– Разве что винишка?

Она покачала головой и сказала с усмешкой, воскрешая их давнее общее воспоминание:

– Нема. Чай подойдет? Ты ведь за рулем?

Джульетта включила электрический чайник в кухне. Он стал рассказывать. Он всегда рассказывал. Можно сказать, был прирожденным рассказчиком, почти писателем. В отличие от мамы, очень умной, но суховатой женщины. Она восхищалась своей матерью, втайне гордилась ею, но, не будь отца, никогда не стала бы тем, кем была сейчас. Мать категорически возражала против ее занятий балетом и использовала все доступные средства, чтобы помешать ей следовать по избранному пути. Начиная с дурацкого аргумента, какой, мол, идиотизм доводить себя до полусмерти ради карьеры, которая, даже в самом лучшем случае, завершится уже через несколько лет, и заканчивая пугающими статейками из медицинских журналов, где в красках описывалось, как балетные педагоги измываются над телами юных воспитанниц – примерно так же, как японские садовники над деревьями. Кроме того, мать вбила себе в голову, что, поступив в балетную школу, дочь вырастет невеждой, и ее мозг в конце концов станет пригоден лишь к управлению моторикой тела. Правда, все возражения Аниты, как и вообще любая дискуссия на эту тему, являлись совершенно бессмысленными, ибо Джульетта была балериной еще до того, как исполнила у станка свое первое деми-плие 30. Даже если бы весь мир ополчился на нее, принуждая стать зубным врачом, журналисткой, адвокатом или продавщицей, она все равно осталась бы балериной по той простой причине, что именно в этом ощущала свое предназначение. А для отца это оказалось чем-то само собой разумеющимся. В то время как мать страшно злилась – ей трудно было признать, что в некоторых людях есть нечто непонятное, присущее им одним, чему порой нельзя дать объяснения. Это противоречило представлениям Аниты о человечестве.

– Искусство – не коллективное занятие, – сказал отец.

– Что за глупость, – возразила мать. – Ты говоришь так только потому, что в тебе не изжит еще до конца комплекс «Востока». Кроме того, меня волнует вовсе не искусство, а то, что моя дочь получит образование, ни в коей мере не заслуживающее такого названия. Чему их вообще там учат, кроме приседаний?

– Тому, чего тебе не понять, Анита. Это балетная школа.

– Именно. И мне это не нравится. Что она там узнает? У нее не будет никакого представления о реальности. Никакого понятия об истории и политике. Она вырастет в уверенности, что весь мир – это театральные подмостки.

– Для балерины несколько минут на сцене – самая настоящая реальность.

– Да. Это-то и плохо.

Представления Аниты о балете сводились к тому, что это придворное искусство, придуманное для развлечения высшего общества. В ее личной системе ценностей балету отводилось едва ли не последнее место и, уж во всяком случае, это занятие, по ее мнению, совершенно не годилось для женщины: ей надлежало стремиться к чему-то большему, чем потребность сначала искалечить собственное тело, а потом еще и выставить на всеобщее обозрение.

– Искалечишь ее ты, если не разрешишь танцевать, – ответил тогда ей отец.