Три модели развития России

Право, таким образом, как юридическая норма приобретало моральную окраску, ибо связывалось с категорией справедливости. «Власть, - писал С.А.Котляревс- кий, - должна быть ограничена правом во имя справедливости; справедливость должна быть восполнена деятельной благожелательностью, которая в известном смысле есть высшая справедливость, вытекающая из достоинства человеческой личности и из сознания космического и морального единства». [276] Так проблема правового государства целым рядом нитей сплеталась с проблемой общественного устройства не только в смысле его внешних форм, но и внутреннего единения его граждан.

В признании права на достойное человеческое существование в толковании социальных функций государства новые либералы видели свое существенное отличие от классического либерализма, для которого из признания свободы индивида вытекала лишь обязанность государства не вмешиваться в частную жизнь граждан. Новые либералы понимали право положительно: государство обязано не только не вмешиваться в частную жизнь, но и помогать гражданам определенным образом в целях достижения необходимого уровня жизни. Если классический либерализм игнорировал связь права и благосостояния, то новый либерализм восполнял чисто формальное равенство социальным равенством, а точнее, «мероприятием, смягчающим чрезмерное социальное неравенство» (Гессен).

Требование условий, достойных человеческого существования, поднимало вопрос о связи правосознания с этическими основами общежития. Ведь гарантия такого права предполагает расширение границ деятельности государства, в том числе и в сфере гражданского общества. Поэтому с переводом требования на уровень социальной практики могут возникнуть проблемы не только в теории права. В качестве юридической категории, предполагающей систему определенных действий (государственной политики), «право на достойное существование» требовало конкретизации содержания. «Когда говорят о праве на достойное человеческое существование, - уточнял Новгородцев, - то под этим следует разуметь не положительное содержание человеческого идеала, а только отрицание тех условий, которые совершенно исключают возможность достойной человеческой жизни. Точно так же говорим мы о праве свободной мысли и верующей совести в смысле отрицания внешних стеснений для духа, хотя хорошо знаем, что положительное осуществление идеала внутренней свободы одним этим не может быть достигнуто». [277]

Речь могла идти об освобождении от гнета тех условий, которые убивают человека физически и нравственно. (Только в этом вопросе критерии могут быть более- менее четко очерчены.) Из признания правомерности требования достойного существования каждому вытекали конкретные юридические следствия. Общезначимость требования виделась не только в определении границ достойной жизни, но в признании государством принципа охраны личности в каждом человеке. И это, пожалуй, было самое ценное в предложенной новыми либералами интерпретации «прав-обязательств».

Важно, что в контексте нового учения о государственной власти право предлагалось рассматривать в рамках общей философии человека и философии ценностей, что ограждало правовую культуру от чрезмерной политизации. Этот тезис был общим с классическим либерализмом, но в новом либерализме он был более проработан в качестве принципа социальной политики. Новые либералы были убеждены, что верховенство права может существовать и без полной политической свободы, но не наоборот. Как и их предшественники, может, только с большей обоснованностью и практической направленностью, они защищали модель общества, связанного правом, в противоположность обществу, повязанному властными отношениями и подчиненному целям политической власти. Изменение взгляда на природу права и функции государства меняло понимание свободы. «Свобода, - писал С. И. Гессен, (не есть более чисто отрицательное состояние индивида, только запрещающее по отношению к нему определенные поступки, но также и положительное состояние, предписывающее со стороны других определенные акты». [278] Идея «права-притязания» наполняла свободу конструктивным смыслом. Свобода вместе с негативным содержанием (свобода «от…») приобретала status positiv. Понимание свободы как равной и одинаковой для всех возможности произвольного действия заменялось пониманием ее как свободы самореализации человека. И в качестве таковой она представала не как нечто, раз навсегда данное, «одинаково отмеренное всем лицам» конкретными правами, перечисленными «навечно», а как «исторически подвижные возможности личного творчества», как «качество личности, находящееся в непрерывном процессе, могущее расширяться и сужаться, расти и вырождаться». [279]