Три мушкетера (с иллюстрациями)

Гримо и его корзина намного опередили их и уже находились на недосягаемом для пуль расстоянии.

Спустя минуту послышалась яростная пальба.

— Что это значит? В кого они стреляют? — недоумевал Портос. — Я не слышу свиста ответных пуль и никого не вижу.

— Они стреляют в наших мертвецов, — пояснил Атос.

— Но наши мертвецы им не ответят!

— Вот именно. Тогда они вообразят, что им устроили засаду, начнут совещаться, пошлют парламентера, а когда поймут, в чем дело, они уже в нас не попадут. Вот почему незачем нам спешить и наживать себе колотье в боку.

— А, теперь я понимаю! — восхитился Портос.

— Ну, слава богу! — заметил Атос, пожимая плечами.

Французы, видя, что четверо друзей возвращаются размеренным шагом, восторженно кричали.

Снова затрещали выстрелы, но на этот раз пули стали расплющиваться о придорожные камни вокруг наших друзей и зловеще свистеть им в уши. Ларошельпы наконец-то завладели бастионом.

— Отменно скверные стрелки! — сказал Атос. — Скольких из них мы уложили? Дюжину?

— Если не пятнадцать.

— А скольких раздавили?

— Не то восемь, не то десять.

— И взамен всего этого ни одной царапины! Нет, все-таки… Что это у вас на руке, д'Артаньян? Уж не кровь ли?

— Это пустяки, — ответил д'Артаньян.

— Шальная пуля?

— Даже и не пуля.

— А что же тогда?

Мы уже говорили, что Атос любил д'Артаньяна, как родного сына; этот мрачный, суровый человек проявлял иногда к юноше чисто отеческую заботливость.

— Царапина, — пояснил д'Артаньян. — Я прищемил пальцы в кладке стены и камнем перстня ссадил кожу.

— Вот что значит носить алмазы, милостивый государь! — презрительным тоном заметил Атос.

— Ах да, в самом деле в перстне алмаз! — вскричал Портос. — Так чего же мы, черт возьми, жалуемся, что у нас нет денег?

— Да, правда! — подхватил Арамис.

— Браво, Портос! На этот раз действительно счастливая мысль!

— Конечно, — сказал Портос, возгордившись от комплимента Атоса, — раз есть алмаз, можно продать его.

— Но это подарок королевы, — возразил д'Артаньян.

— Тем больше оснований пустить его в дело, — рассудил Атос. — То, что подарок королевы спасет Бекингэма, ее возлюбленного, будет как нельзя более справедливо, а то, что он спасет нас, ее друзей, будет как нельзя более добродетельно, и потому продадим алмаз. Что думает об этом господин аббат? Я не спрашиваю мнения Портоса, оно уже известно.

— Я полагаю, — краснея, заговорил Арамис, — что, поскольку этот перстень получен не от возлюбленной и, следовательно, не является залогом любви, д'Артаньян может продать его.

— Любезный друг, вы говорите как олицетворенное богословие. Итак, по вашему мнению…

— …следует продать алмаз, — ответил Арамис.

— Ну хорошо! — весело согласился д'Артаньян. — Продадим алмаз, и не стоит больше об этом толковать.

Стрельба продолжалась, но наши друзья были уже на расстоянии, недосягаемом для выстрелов, и ларошельцы палили только для очистки совести.

— Право, эта мысль вовремя осенила Портоса: вот мы и дошли. Итак, господа, ни слова больше обо всем этом деле. На нас смотрят, к нам идут навстречу и нам устроят торжественный прием.

Действительно, как мы уже говорили, весь лагерь пришел в волнение: более двух тысяч человек были, словно на спектакле, зрителями благополучно окончившейся смелой выходки четырех друзей; о настоящей побудительной причине ее никто, конечно, не догадывался.

Над лагерем стоял гул приветствий:

— Да здравствуют гвардейцы! Да здравствуют мушкетеры!

Г-н де Бюзиньи первый подошел, пожал руку Атосу и признал, что пари выиграно. За де Бюзиньи подошли драгун и швейцарец, а за ними кинулись и все их товарищи. Поздравлениям, рукопожатиям, объятиям и неистощимым шуткам и насмешкам над ларошельцами не было конца. Поднялся такой шум, что кардинал вообразил, будто начался мятеж, и послал капитана своей гвардии Ла Удиньера узнать, что случилось. Посланцу в самых восторженных выражениях рассказали обо всем происшествии.

— В чем же дело? — спросил кардинал, когда Ла Удиньер вернулся.

— А в том, монсеньер, что три мушкетера и один гвардеец держали пари с господином де Бюзиньи, что позавтракают на бастионе Сен-Жерве, и за этим завтраком продержались два часа против неприятеля и уложили невесть сколько ларошельцев.

— Вы узнали имена этих трех мушкетеров?

— Да, монсеньер.

— Назовите их.

— Это господа Атос, Портос и Арамис.

«Всё те же три храбреца!» — сказал про себя кардинал.

— А гвардеец?

— Господин д'Артаньян.

— Все тот же юный хитрец! Положительно необходимо, чтобы эта четверка друзей перешла ко мне на службу.

Вечером кардинал, беседуя с г-ном де Тревилем, коснулся утреннего подвига, который служил предметом разговоров всего лагеря. Г-н де Тревиль, слышавший рассказ об этом похождении из уст самих участников, пересказал его со всеми подробностями его высокопреосвященству, не забыв и эпизода с салфеткой.

— Отлично, господин де Тревиль! — сказал кардинал. — Пришлите мне, пожалуйста, эту салфетку, я велю вышить на ней три золотые лилии и вручу ее в качестве штандарта вашим мушкетерам.