Три мушкетера. Том второй

XXIX. Пятый день пл ѣ на.

 Между тѣмъ милэди наполовину уже торжествовала побѣду, и успѣхъ удвоилъ ея силы.

 Не трудно было одерживать побѣды, которыя удавались ей до сихъ поръ надъ людьми, легко поддающимися обольщенію и которыхъ изящное придворное воспитаніе легко увлекало въ ея сѣти; милэди была настолько красива, что никогда не встрѣчала препятствія для удовлетворенія своихъ прихотей, и настолько хитра и ловка, что преодолѣвала всякаго рода препятствія.

 Но на этотъ разъ пришлось вступить въ борьбу съ натурой дикой, сдержанной, вслѣдствіе суровыхъ предписаній религіозной секты, доводившихъ почти до полнаго отверженія чувственности и налагавшихъ на ея послѣдователей обѣтъ покаянія, сдѣлавшихъ Фельтона человѣкомъ, недоступнымъ обычнымъ обольщеніямъ. Въ этой восторженной головѣ вертѣлись такіе обширные планы, такіе мятежные проекты, что въ ней не оставалось мѣста ни для какой любви изъ каприза или чувственности, зарождающейся главнымъ образомъ отъ праздности и усиливающейся отъ разврата. Милэди, слѣдовательно, своей притворной добродѣтелью пробила брешь и поколебала мнѣніе о себѣ человѣка, страшно предубѣжденнаго противъ нея, а своей красотой покорила сердце и чувства человѣка цѣломудреннаго и чистаго душой. Наконецъ-то она узнала силу своего очарованія, до сихъ поръ ей самой неизвѣстную, изъ опыта надъ человѣкомъ съ упорнымъ характеромъ и съ твердыми убѣжденіями. Но тѣмъ не менѣе много разъ въ продолженіе вечера она отчаивалась за свою судьбу и за себя лично; она не призывала Бога, это правда, но вѣрила въ помощь своего злого генія, эту могущественную силу, управляющую всѣми случайностями человѣческой жизни, которой, какъ повѣствуетъ одна арабская сказка, достаточно иногда одного гранатнаго сѣмечка, чтобы возвратить къ жизни цѣлый погибшій міръ.

 Милэди, приготовляясь принять Фельтона, должна была обдумать свой образъ дѣйствій и на слѣдующій день. Она знала, что ей оставалось всего два дня и что на къ только приказъ будетъ подписанъ Букингамомъ (а Букингамъ не замедлитъ подписать его еще и потому, что въ этомъ приказѣ было поставлено вымышленное имя, слѣдовательно онъ не могъ знать, о какой женщинѣ идетъ рѣчь),-- баронъ отправитъ ее немедленно; ей было тоже не безызвѣстно, что женщины, осужденныя на ссылку, обладаютъ гораздо меньшими средствами къ обольщенію, чѣмъ мнимыя добродѣтели, красота которыхъ возвышается блескомъ большого свѣта, увеличивается всѣми атрибутами и требованіями моды и прелести которыхъ получаютъ новую силу вслѣдствіе падающаго на нихъ луча ихъ аристократическаго происхожденія. Приговоръ къ позорному, постыдному наказанію не лишаетъ женщины красоты, но онъ является препятствіемъ когда-либо достигнуть могущества. Какъ всѣ люди, несомнѣнно одаренные отъ природы, милэди отлично понимала, какая среда подходила ей больше всего по ея характеру и средствамъ. Бѣдность всегда представлялась для нея чѣмъ-то отталкивающимъ, и униженіе отнимало у нея двѣ трети ея красоты. Милэди была королевой, оставаясь только между королевами; для ея владычества нужна была удовлетворенная гордость. Властвовать надъ низшими существами было для нея скорѣе униженіемъ, чѣмъ удовольствіемъ. Разумѣется, она вернулась бы изъ своей ссылки, въ этомъ она не сомнѣвалась ни одной минуты, но сколько времени могло продолжиться это изгнаніе? Для такого дѣятельнаго и честолюбиваго характера, какимъ обладала милэди, дни, проведенные бездѣятельно, не подвигаясь къ цѣли, казались потерянными; какое же поэтому слово нужно было подыскать, чтобы назвать дни, когда теряешь уже пріобрѣтенное! Потерять годъ, два, три года -- да это цѣлая вѣчность; вернуться, когда д'Артаньянъ, торжествующій и счастливый, получить уже вмѣстѣ со своими друзьями награду отъ королевы, вполнѣ ими заслуженную за оказанныя ей услуги; все это были такія угнетающія мысли, которыхъ никакъ не могла перенести женщина, подобная милэди. Впрочемъ буря, бушевавшая въ ней, удваивала ея силы, и она была бы въ состояніи проломить стѣны своей темницы, если бы хотя только на одну минуту физическія ея силы равнялись умственнымъ.

 Ее еще болѣе мучила среди всего этого мысль о кардиналѣ. Что долженъ былъ думать, чѣмъ могъ себѣ объяснить ея молчаніе недовѣрчивый, безпокойный, подозрительный кардиналъ, кардиналъ, который былъ для нея не только единственной опорой, поддержкой ея и единственнымъ покровителемъ въ настоящемъ, но еще и единственнымъ орудіемъ ея счастія и мщенія въ будущемъ? Она его знала; она тоже знала, что по ея возвращеніи изъ безплоднаго путешествія она напрасно бы стала ссылаться и оправдываться своимъ заключеніемъ въ тюрьмѣ и разсказывать о перенесенныхъ ею страданіяхъ: на все это кардиналъ отвѣтилъ бы съ насмѣшливымъ спокойствіемъ могущественнаго скептика, сильнаго какъ своей властью, такъ и своимъ геніемъ: "Вамъ не слѣдовало позволять схватить себя!"