Три напрасных года

Мимо потянулись ребята с постелями, пожитками. Устраивались подвое на нижних полках, подвое на средних. На полу, постелив матрас, ложились тоже парой. До того успели поужинать, и мичман потребовал:

— Отбой!

Нам тоже приказал:

— Нижние полки в наряд, средние отдыхают.

Дмитриев, Захаров, Талипов во главе с самим Титовым сели друг напротив друга, коленями заградив проход.

В оставленную нами половину вагона со свистами и гиканьем ворвались новые постояльцы. Они долго и шумно устраивались. Потом сели трапезничать. Потом принялись петь свои горские песни и плясать горские пляски. Песни я мог услышать — грохот двигающегося состава тому не помеха. А про пляски, скажите, загнул Антоха. Лежа на средней полке головой к окну — как мог видеть? Я и не видел — домыслил логически. Вот если один человек насвистывает и ритмично шлёпает в ладоши, чем занят другой? Не догадываетесь? Ну, подумайте, подумайте…. А я всхрапну. Благо — один на полке. Другим теперь труднее.

Подняли нас в полночь. Смена караула. Старшина с Чистяковым первым, мы с Постовальчиком вторым эшелоном сцепили колени на проходе, готовые отразить атаку дикой дивизии. Впрочем, как только мичман ушёл, дембель поднял ноги на полку, протянув через проход. И Постовальчик тоже. Им так удобнее — у них за спиной опора. А мы с Чистяковым убрали ноги с прохода — и без наших есть обо что запнуться.

На той половине вагона творились Садом и Гоморра. То есть, призывники из Грозного успели перепиться и беспрерывно сновали по вагону, в нём же курили, пели, орали, плясали — и чёрте что ещё выделывали. Один подвалил к нам. Сначала вроде как прикурить попросил. Пестов и бровью на него не повёл — будто нет рядом человека. Вот это выдержка! Я таким же хочу стать после трёх лет службы.

— Однако, здесь не курят, — после более чем минутной паузы заметил старшина. Явно для чеченца, но и взглядом его не удостоил. Тот взбесился.

— А не хочет ли, уважаемый, помериться силой с гордым сыном бурного Терека?

— Я отца зарубил! — рявкнул Чистяков.

Чеченца аж передёрнуло. Я думаю от страха. Он только что не подпрыгнул на месте, но повернулся и быстро-быстро, раскачивая вагон, понёсся прочь. Мы думали, совсем пропал. А он вернулся. Да не один. С таким же черноволосым тащил под руки, а вернее, толкал вперёд ногами сиволобого сержанта (однако, старшего) внутренних войск.

С безбровым лицом и рыбьими глазами на чеченца он ничуть не похож. Скорее прибалт — может, латыш или ещё хуже. Но какой гигант! Ростом далеко за два метра — это точно. Ладони — две моих. Сапожищи…. Да что говорить! Пьян он был вдрыбаган. И в руке ещё сжимал плетёную бутылку — должно быть, с чачей.

Потому волокли, толкая, его чебуреки, и усадили неподалёку от нас, стали что-то объяснять, указывая на Чистякова и нашего старшину. Смысл-то был понятен. Отметелить надо либо того, либо другого. Либо обоих вместе. Ничего не видящим взглядом старший сержант внутренних войск оглядел нас. Потом выставил перед собой ладонь. Жест должен был означать — щас! Потом приложился к горлышку и запрокинул голову. Глотал он долго. Что-то завораживающее было в этом действе. Мы все четверо, не отрываясь, смотрели на него. Даже Пестову изменила его привычная невозмутимость — он и ноги опустил. И Постовалов тоже. А у меня так слюнки побежали. Я же говорю….

Вояка опустил бутылку. Чичик ему тут же закусочку к губам — пимикан какой-то. А старший сержант выпучил на него глаза и после непродолжительной паузы вдруг оросил потоком извергнувшейся изо рта жидкости. Потом вскочил и, раскачивая вагон, кинулся прочь, закрывая рот ладонью и разбрызгивая из-под неё по сторонам излишки пищи.

— Ах, чинарики проклятые, весь вагон мне загадят! — раздалось за нашими спинами, и в то же мгновение, беспрепятственно миновав кордон, давно уже нестройненькая проводница устремилась вдогон.

Она неслась по проходу за сержантом, а вслед ей с полок свешивались чернявые бестолковки. Вот уже несколько спин заслонили её от наших взоров. А потом раздался визг.

Чистякова будто пружина подбросила:

— Я отца зарубил!

Следом я ворвался на вражескую территорию. В спину мне толкался Постовал.

— Я отца зарубил!

Чистяков настигал чинариков и бил их по затылку могучим кулаком. Они летели вперёд, забивая проход, словно пробка бутылку. И набилось их так, что его богатырский кулак не мог уже пробить брешь в этом месиве. Тогда он стал хватать их за плечи и выбрасывать с прохода. Мне за его спиной делать было нечего, и я свернул в ближайший кубрик, чтобы предотвратить атаку с тыла.

— Лежать! — орал я. — Лежать, сволочи! Всех поубиваю!

Чья-то чернявая голова свесилась со средней полки. Я — бац! — по ней кулаком. На нижней полке паренёк поджал к подбородку колени. Я подумал — встать хочет.

— Лежать!

И вбил каблуком в стенку бледное пятно его лица. В проходе копошилась повергнутая Чистяковым фигура. Я прыгнул ногами к нему на спину.

— Лежать!

Бац! Бац! — в соседнем кубрике Постовалов раздавал тумаки. Хрюм! Хрюм! — отзывались на удары чьи-то рожи. Женский визг прекратился. И драка затихла, когда вагоном промчался мичман Титов.