Три недели из жизни лепилы

Кладь бросил на вахте. В палатках у метро наменял гривенников.

Рита тоже не представляет, где может находиться ее лучшая подруга.

Я записал несколько телефонов Олиных хороших знакомых.

Безрезультатно.

Через полчаса, отирая пот, я трусил по направлению к междугородному переговорному пункту, Мама сначала не въехала, потом повизжала и, наконец, сообразила проверить наличие диплома, военного билета и свидетельства о рождении дочери. Документы отсутствовали.

Оля спланировала все заранее.

По Волгина в сторону центра двигалась разношерстная толпа.

Люди выкрикивали антикоммунистические лозунги и собирали булыжники. Толпу на безопасном расстоянии сопровождали блюстители порядка.

Нет, в милицию я не пойду. Сегодня им не до личных трагедий.

Да и где тут криминал? От меня ушла девушка. Как и я от Батырихи, по собственному желанию.

Найти человека в десятимиллионном городе трудно. Потребуются недели, может быть, месяцы. Или несколько дней — после моего предполагаемого отлета в Йемен она почувствует себя в безопасности и почти наверняка покинет свое убежище.

Я найду ее. Обязательно найду!

Домой ехать не хотелось. Хотелось сдать в натруженные бабушкины руки ворох грязного белья и чего-нибудь поесть.

После семейной трапезы я завалился спать. Завтра много дел.

Начало расследования.

Проснулся почти с петухами. Бодро распахнул окно. Полной грудью вдохнул утреннюю прохладу. В воздухе пахло осенью.

Обжигаясь, заглотил яичницу и уже допивал кофе, когда бабушка прошаркала на кухню.

— Олежка, почему ты такой безалаберный? — и протянула мне портсигар, — Ты засунул его в пакет вперемешку с трусами. Чуть не бросила в таз.

— Да ему ничего не будет. Он серебряный.

Портсигар мне подарила Оля на пятый день пребывания в Сочах.

Я привык носить сигареты в пачке и несколько раз забывал красивую безделушку на тумбочке. Видимо, поэтому и убрал в сумку от греха подальше. На крышке было выгравировано: «На память о незабываемом».

Непонятно зачем я щелкнул крышкой. Внутри лежал неиспользованный авиабилет Адлер-Внуково. На обороте — Олиным почерком: «Ты упрямый, но я упрямее».

Я бросился к телефону. Молчит.

— Да что у вас тут происходит?!

Бабушка вышла из кухни.

— Он вторую неделю, как сломался. Говорят, что-то с линией.

Я побежал на станцию.

Через пятнадцать минут главный анестезиолог города Сочи посоветовал мне решать свои проблемы самостоятельно.

Его можно понять. Сегодняшним днем я уволен с кафедры и, следовательно, автоматически вычеркнут из списка «московских профессоров».

Она никуда не улетала. Обзванивать гостиницы и вокзалы бесполезно. Расследование закончилось. Все точки над «ё» были расставлены.

Я вышел из кабины и медленно затворил за собой дверцу.

— От вас можно позвонить в Москву?

— На улице.

Паши дома не было.

В «реанимации» 54-й мне ответил молодой женский голос.

— Он здесь больше не работает.

— А где он работает?

— В раю. Надеюсь.

— Как?

— Недели две как похоронили.

Я медленно опустился на корточки.

Еще одна шутка? Но так не шутят с посторонними людьми. Тем более про своих.

В Лефортовском морге долго не брали трубку. Я слушал протяжные призывные гудки — минуту, две, три… Просто не знал, что делать дальше.

Наконец ответили.

— Здравствуйте. Извините… Можно Станислава?

— Станислава нет.

И он тоже?!

— А где его можно найти?

— Не имею представления. Взял отпуск за свой счет.

До-свидания.

Я нашарил последний гривенник.

Стасик хрипел, кашлял и отплевывался, — Как это произошло?

— А как это у вас, анестезиологов, происходит? Ширнул чего-то в вену.

— На дежурстве?

— Нет, на Шереметьевской. Оставил записку. Со всеми попрощался.

Нет, это не розыгрыш. Я прислонился к ржавому косяку.

— Ты был на похоронах?

— Не был. И на гражданской панихиде не был. В его больнице, наверное, все перекрестились. Знаешь, с ним было трудно последние месяцы.

Я молчал.

— Встретились с ребятами из его секции. Помянули. Третью неделю продолжаю в том же духе.

— Я только вчера прилетел. Я был…

Я был в Москве, когда он набирал в шприц павулон с кетамином.

— Неважно. В записке есть и для тебя кусочек. Зачитать?

— Она у тебя?

— Сейчас найду, погоди…

— Не надо. Я приеду. Ты вечером дома?

— Только схожу за пивом.

Я закурил.

За стеклом, многозначительно поглядывая на часы, переминался с ноги на ногу дядька с портфелем. Я стрельнул у него «двушку», сделал три глубокие затяжки и позвонил в «Союзздравэкспорт».

— Куда вы запропастились? Билеты на завтра.

— Я лечу один.

Последовала возмущенная тирада. Дядька с портфелем застучал монеткой по стеклу.

Я попрощался и повесил трубку. Перед самой дверью натянул на лицо улыбку.

— Дорогие предки! У меня новость. Ни за что не угадаете.

Обеспокоенность в глазах родичей сменилась откровенной паникой.

— Только присядьте, а то вы грохнетесь в обморок. Я все-таки еду в длительную загранкомандировку.

Восторгам не было предела.

Мама разгрузила холодильник. Бабушка запалила все существующие и несуществующие конфорки. Нас с папой послали паковать чемоданы, наказав прикупить зелени по дороге.

Простились на славу.

В шесть, слегка пошатываясь, я встал из-за стола. Еще раз поцеловал маму и бабушку. Примерился к чемоданам.