Три нити

И годы спустя Гонкра редко бывала веселой. Однажды я спросил, почему она грустит – может, хочет есть? Или родичи плохо с ней обращаются? Мать рассеянно посмотрела на меня из-под тяжелых век и ответила, растягивая на пальцах цветную пряжу:

– Твои отец и дядя всегда были добры ко мне. Если б я родилась здесь, в западном краю, о лучшей доле я бы и не мечтала. Но я все еще помню, каково это: схватившись за рога оронго15, лететь по земле-над-облаками, где ветер дует так сильно, что меняет очертания предметов, где солнце горит так ярко, что от света чернеет в глазах… Впрочем, тебе, Нуму, не стоит забивать голову подобными мыслями.

Предостережения матери были лишними: хоть я и унаследовал ее черную шерсть, характер, мягкий и податливый, достался мне от отца, которого не зря прозвали Красной Глиной. Тоска о горном холоде и пронзительном ветре была непонятна мне, но я искренне жалел мать и, забравшись на лавку, крепко обнял ее шею короткими лапами. Она вздохнула, погладила меня по макушке и вернулась к своему занятию – плетению узлов-жогрум16, круглых и тугих, как плотно сжатые кулачки. Внутрь в зависимости от их назначения помещались лекарства и пряности, кусочки костей и сушеного мяса, бумажки с молитвами и благовония, монетки и головы змей… и даже катышки навоза, сулившие носителю узелка большую удачу. Это старое колдовство, хоть и не одобрялось учеными шенпо, пользовалось любовью простого народа. Дядя, конечно, не прочь был приторговывать жогрум в довесок к шерсти и сыру, а отец и сам носил дюжину оберегов с солью и пахучими смолами – говорил, что они помогают и от духов, и от блох. Гонкра пыталась и меня обучить этому ремеслу, но я только перепутал и порвал дорогой шелк неловкими пальцами.

– Каждый цвет имеет свое значение, – сказала как-то мать, указывая на деревянную дощечку для плетения. – Поэтому нити всегда следует закреплять двумя пучками. Первый – это цвета жизни. Желтый – мужской цвет, он увеличивает богатство и силу. Голубой – женский, он помогает сковать врагов и уничтожить препятствия на пути. Зеленый соединяет их и дает умиротворение. Второй пучок – это цвета смерти: белый, черный и красный.

– Что, все три? – спросил я.

– Да. У Эрлика три лица: одно – из кости, одно – из черной плоти и одно – из крови. Будь осторожен с этими цветами, Нуму.

– Но дядя все время носит красные бусы и серьги из коралла, – возразил я. – И волосы у него красные. И глаза красные, особенно как напьется чанга!

– У твоего дяди другая судьба и совсем другие дре за пазухой, – серьезно ответила Гонкра. – А тебе нужно беречься Железного господина и его слуг. Обещай мне это.

Ее лапа опустилась мне на голову, как восковая печать, – и я, разморенный теплом и лаской, дал первое обещание, которое не мог исполнить.

***

Когда мне подходил пятый год, было решено отвезти меня в столицу, озерный город Бьяру, что значило «Птичьи Рога», и продать в услужение какому-нибудь богатому господину – оми или чиновнику – барпо. К тому времени у меня уже появилось двое младших братьев, и сестра была на сносях, а благоденствие семьи стремительно иссякало. Не помогали ни колдовские узелки матери, ни белые и красные подношения ноджинам, ни молитвы хранителю богатств Норлху17. Тот снег, который раньше с первыми шагами желтого мула Васанты-гьялмо18 уходил в землю, чтобы стать ячменем, крапивой и сочной травой, теперь долго лежал на груди старых скал, мешая растениям подняться к солнцу. Козы и овцы худели на глазах и тряслись от холода, когда их шерсть остригали на пряжу; дзомо давали меньше молока, а значит, нельзя было заготовить ни сыра, ни масла на продажу. Дела шли все хуже, а потому все старшие согласились, что кормить меня должен кто-то другой. В конце концов, рожденным в год Мевы Черная двойка, предначертано рано покинуть родительский дом.

– Во-первых, я выручу за него неплохую сумму. Во-вторых, в городе он сможет стать лекарем или даже чиновником, – рассуждал дядя, со вздохами прихлебывая горячую часуйму. – А значит, будет всегда при деле, накормлен-напоен и с крышей над головой! Всяко лучше, чем всю жизнь с овцами возиться.

– Что тут плохого? – промямлил отец, отирая о чуба пропахшие бараньим жиром лапы, но Мардо только отмахнулся от него.

– Если выйдем из Пхувера в конце осени, то как раз успеем в столицу к празднованию Нового года. Там будет много народу – наверняка найдется и тот, кому пригодится слуга или ученик. Заодно можно будет продать наши товары подороже, а то местные совсем обнищали. Скоро вместо денег начнут платить ревенем и крапивой! Так что едем, нечего и думать!

Дядя звонко хлопнул себя по ляжке, подтверждая серьезность сказанного, и зачерпнул пиалой еще соленого варева. Сестра одобрительно кивнула, поглаживая живот; отец посмотрел на него исподлобья, но промолчал; а мать отвела взгляд.