Три нити

Неведомое яство не имело запаха, но на вкус было отвратительно. Одновременно горькое, соленое и кислое, оно вышибало слезы из глаз и сопли из носа. А пока я чихал и кашлял, в левую лапу воткнулась игла!

– Ты бог-лекарь, да? – печально спросил я, глядя, как моя кровь красной ниточкой ползет по стеклянной трубке.

– Можно сказать и так, – кивнул старик, прикладывая кусок белого хлопка к раненому месту. – Сиди смирно и держи вату!

– Значит, все вы одинаковые, – фыркнул я, болтая свешивающимися с края стола лапами. – Другой лекарь, которого я встречал, тоже всех мучил.

– Это для твоей же пользы.

– Тот тоже так говорил, – я вздохнул; кажется, настало время задать главный вопрос. – О, небесный целитель! Скажи, пожалуйста, меня убьют?

– Нет, – проворчал бог, нависая надо мною. Его брови были хмуро сдвинуты, и говорил он так, будто уже спорил с кем-то. – Тебя никто не убьет. Еще нам не хватало убивать детей. Сиди здесь, а я пока поищу тебе одежду. Может, что-то из вещей Шаи подойдет… А, и если живот скрутит – используй тот горшок!

Сказав так, он оставил меня в одиночестве. Увы, прощальное предсказание сбылось! Воистину, мудрость богов велика, и сомневаться в ней не стоит.

***

Лекаря не было долго – точно не знаю, сколько. От испуга и усталости у меня мутилось в голове; я завернулся в полотенце и сидел, уставившись в стену, прислушиваясь к гулу внутри дворца – мерному и глухому, как гром над далекими горами. Наконец слоноликий вернулся, неся под мышкой стопку одежды. Здесь были чуба из переливающейся лиловой ткани, с узлами-застежками из витых серебряных ниток и таким же поясом, темно-зеленые штаны и туфли из мягкой кожи, с парчовыми полосами на носу. Хоть вещи и были мне великоваты, зато выглядели роскошно! Добавить бы еще серег в уши и браслетов на лапы – и я бы сошел за настоящего оми.

– А чье это все? – спросил я, торопливо натягивая дивный наряд.

– Моего сына… когда он был поменьше, разумеется. Подожди, я и забыл, что у тебя есть хвост!

Лха вырвал штаны у меня из лап и пропорол в них дыру узким кинжалом; им же он разрезал подол чуба на две равные части. Мне был до слез жалко прекрасную ткань, но так и правда стало гораздо удобнее.

– А он бог чего?

– Вот уж не знаю… Как по мне, так бессмысленной траты жизни. Ладно, маленький вепвавет, пойдем! Познакомишься со своими богами.

***

Тем же путем мы вернулись в сад. Снегопад снаружи усилился; ледяная крупа сыпалась из неба густо, как блохи из шерсти нищего, а внутри Когтя стало темнее. Даже листья на деревьях и кустах казались почти черными и блестели, точно покрытые слоем лака. Старик указал мне на едва видимую тропинку, ведущую вглубь зала. Он пошел впереди; я поплелся следом. Сорная пшеница, приходившаяся богу по пояс, больно хлестала меня по носу. Длинные травяные усы жалили даже сквозь шерсть, совсем как оголодавшие по весне комары; нестерпимо хотелось почесаться. Но тут из дверей Когтя потянуло холодным ветром; колосья зашипели, пригибаясь. Впереди, среди зарослей одичавших растений, мелькнуло пятно света. Вот диво! Прямо внутри дворца кто-то поставил навес с тремя стенами, похожий на многоступенчатый кумбум60 (так я и прозвал про себя это место). Изнутри доносились голоса, приятные и даже веселые, хотя слов было не разобрать.

К порогу кумбума вела лестница в три высокие ступени; лекарь легко взбежал по ним, а мне пришлось карабкаться на каждую, пыхтя и отдуваясь.

– Хочешь, я тебя понесу? – обернувшись, предложил бог.

– Сам дойду, – буркнул я, примериваясь к покорению последней ступени. Старик только плечами пожал. Наконец, управившись с подъемом, я вошел внутрь и зажмурился от света. Лапы сами собой сделали еще несколько шагов и остановились, будто приколоченные к полу. Вокруг стало тихо.

Я медленно открыл глаза. Боги сидели за длинным столом, заставленным дымящимися горшками, распечатанными кувшинами и глубокими тарелками. Всего числом восемь… или девять – вместе с небесным лекарем, для которого оставлено было место с левого края. У всех были одинаковые плоские морды и лягушачьи рты. Сложно было даже понять, кто тут мужчина, кто женщина, кто молод, а кто стар!

– Это Шаи, мой сын, – сказал он, кивая на бога, сидевшего рядом с пустующим местом. В их родстве не было сомнений: Шаи походил на отца и худым, жилистым телом, и острыми плечами, и длинной шеей, вытянутой вверх, как у разозленного гуся. Разве что грива у него была темной, а щеки и запястья не пестрели бурыми пятнами. Казалось, молодой лха чем-то встревожен: даже когда он молчал, его губы шевелились, то округляясь изумленно буквой «ба», то кривясь слогом «ла».

Следом за ним, свесив нос в тарелку, сидел бог-гриф – хоть он и лишился своего клюва и лысой макушки, я узнал его по дорогим зеленым одеждам. Когда он поднял голову, чтобы кивнуть мне, в черных с проседью волосах звякнули кольца из молочного нефрита. Глаза, и без того запавшие, были густо подведены тушью; от этого лха казался уставшим, почти измученным.