Три нью-йоркских осени

Среди друзей «Русского голоса», как мне говорили, мало случайно заблудившихся людей, которые и сами толком не знают, какая злая сила, оторвав их от родины, бросила на чужбину. Большинство пишущих в эту газету и читающих ее — идейные враги большевизма, враги советской власти в далеком или относительно недалеком прошлом. Мне называли фамилии видных меньшевиков и эсеров, которые на склоне своих дней ушли из стана «Нового русского слова» и «Социалистического вестника». Вокруг «Русского голоса» группируются зрелые люди, прошедшие нелегкий путь внутреннего разлада, переоценки ценностей, поисков правды. Осознав заблуждения и ошибки, они нашли мужество порвать с прошлым и выйти на верную дорогу.

Мне кажется, они не идеализируют нашу действительность. Они видят многие стороны жизни нашей страны и, конечно, превосходно, глубоко знают действительность, окружающую их на чужбине. Они-то сравнивают все не по-туристски, нет! Эти люди познали жизнь двух миров в прошлом и настоящем, они поняли, за кем будущее.

Вот почему они издают и читают «Русский голос», вот почему собираются вместе, чтобы праздновать годовщину Октября.

Я пошел по объявлению «Русского голоса» на угол Парк-авеню и Шестьдесят восьмой улицы.

Пикетчиков всегда пускают к самым окнам нашего представительства. Друзьям отвели узкую боковую улочку подальше, поглуше и на противоположной стороне.

Много полиции, пешей и конной. На весь квартал тянется отсыревшая кирпичная стена здания с редкими слепыми окошками: похоже на склад.

Вдоль стены медленно шагают люди. Маленькая горстка. Какие-нибудь полторы сотни человек на город с восьмимиллионным населением. Больше пожилых, чем молодежи. Рабочие кепки, фланелевые рубашки, разношенные башмаки. Строгие, суровые лица.

Они ходят с плакатами в руках, оторванными от палок: так потребовала полиция.

На другой стороне улицы у подъезда отеля какой-то розовощекий господин, прогуливавшийся с пуделем, кричит вдруг неожиданно пронзительным голосом:

— Эй, вы, сколько среди вас «товарищей»?

Ему что-то отвечают. Он багровеет и, размахивая рукой, кричит до тех пор, пока встревоженный пес не начинает лаять в унисон с хозяином.

Вдоль кирпичной стены, где ходят демонстранты, растут платаны. Хилые, почти лишенные света, они уже тронуты осенней желтизной. Деревья стоят далеко друг от друга, и как раз после первого платана полицейские ставят поперечный барьер.

Четверть часа спустя барьер передвинут к третьему дереву. Ряды стали гуще, плотнее. Каждый чувствует теперь локоть соседа. Я вижу русские лица. Много негров. Мне показывают сына Поля Робсона, здоровяка в рубашке без галстука, с тяжелым портфелем. Ольга Доманевская берет для «Русского голоса» интервью у пожилого американца, по виду — рабочего.

Чем внушительнее становится демонстрация, тем меньше интересует она желтопрессных репортеров и тем больше — полицию. Детективы топчутся вдоль внешней стены барьера, приглядываясь, запоминая. Но демонстранты не скрывают ни лиц, ни имен. Это смелые люди, знающие, какой ценой приходится иногда расплачиваться за такое…

— Сюда идут прямо с работы. Их не совсем пускают. Там, у сабвея, тоже полиция, но они все равно придут.

Это говорит на полузабытом ею русском языке женщина в мятой-соломенной шляпке. В 1913 году ее родители приехали сюда из Минска.

Когда я уходил, барьер передвинулся уже к пятому платану, и все громче, все сильнее, все тверже сотни голосов скандировали: «Мы за мир!», «Мы хотим мира!»

Назавтра короткие тенденциозные и откровенно злобные заметки об этой демонстрации затерялись в газетах среди интервью с восьмидесятилетней старухой О’Нейл, которая не спасовала в схватке с двумя бандитами, но заявила потом, что не желает больше жить в Нью-Йорке, где порядочную женщину грабят по дороге из церкви. Газетные колонки были заняты скандальным делом биржевика Голдфайна, попавшегося на крупном мошенничестве, подробностями налета гангстеров на автобусную кассу…

В таких случаях принято говорить: жизнь шла своим чередом.

И на фоне этой пестрой, не всегда понятной нам жизни — смелые люди у чахлых платанов, верящие в торжество человеческого разума, умеющие постоять за общее всем нам дело мира.

КОЕ-ЧТО О НЬЮ-ЙОРКЦАХ

Три осени в Нью-Йорке — это не так мало., Но и не много. События в Организации Объединенных Наций подхлестывали, почти не оставляя свободных минут. Было не до писательских наблюдений, в голове одно: только бы твои несколько страничек, торопливо набросанных телеграфным языком, не застряли где-то между двумя материками, поспели бы к выпуску очередного номера газеты.