Три плюс одна

Запах скошенной травы сносил голову, глаза слепило — солнце в сентябре словно оправдывалось за лето. Зелень местами пожухла, но кланяться осени отказывалась категорически. Под обжигающими лучами поля превратились в фантастический пейзаж, дуга асфальтовой улыбки заставляла лес довольно щуриться, природа будто бы обнимала, наставительно целуя в макушку и благословляя на непредставимые в бетонных коробках безрассудства. Окружающее напоминало декорации фильма про любовь, где все так, как обожают девчонки: в центре кадра — романтический герой в ореоле славы, вокруг — обожающие почитатели и претенденты на долю внимания, мир сверкает, зрители — в ауте. Картинка долго не сотрется из памяти, вызывая нужные ассоциации. Почему у Толика это выходило естественно, а сотвори подобное Ник или кто-то из приятелей — позора не оберешься?

— Оу е-эстудэ-эй кам са-адднли-и… — зычно неслось над головами.

Парни хмурились, девчонки млели. Единственная взрослая в рассаднике наивности и тестостерона — Вера Потаповна — глядела на Толика с нежностью: видимо, напоминал кого-то из далекой юности. Упреков, что работа стоит, не последовало, вместо этого Вера Потаповна с удовольствием слушала певца, обмахиваясь списком присутствующих. Галочки проставлены, отсутствующих ждет наказание, а присутствующих — автобус, готовый отвезти обратно в город. Спасавшийся от жары водитель спал внутри. Вольности студентов, уставших от добровольно-принудительного превращения из обезьяны в человека, возражений больше не вызывали: выделенный участок убран и обихожен, остались последние штрихи.

Фаня, старшая сестра Луизы и однокурсница Толика, взялась подпевать:

— Нау ай нид э плэйс ту хайд эвэй…

Сорванная колючка выступила в роли микрофона.

Ник косо глянул на «бэк-вокалистку». До Луизы Фаине — как раку до золотой медали на олимпиаде по свисту. Старшая сестра в чем-то напоминала младшую: похожие волосы ниже плеч, средний рост, влекущие обводы… Но: лицо — более вытянутое, цвет волос не русый, а темный, и, главное, голос… Не милое сердцу грассирование, а нечто грудное, обволакивающее, в чем тонешь без спасательного круга любви к другой. Даже не считая лезущих в глаза достоинств по части, противоположной интеллекту, одним лишь голосом Фаня могла заполучить любого. Могла бы, но не пользовалась колдовской возможностью, за которую другие полжизни отдадут. Она встала чуть позади Толика: дескать, ни на что не претендую, к царским лаврам не примазываюсь, просто побуду рядом, пока место не занято. Как давно понял Ник, сестер сразила одна беда, Фане тоже нравился Толик. Не мог не нравиться, если с упорством, которое граничило с мазохизмом, Фаня ежеминутно оказывалась рядом.

В отличие от Луизы ее сестра умело скрывала болезнь. Выдавала за дружбу. То ли склад характера, то ли возраст и опыт научили, а чувства прорывались только во взглядах, когда они испепеляли очередную конкурентку. Статус одной из приближенных Фаню устраивал — на большее рассчитывать нельзя, меньшего не хотелось.

Таких, как Фаня, вокруг университетского лидера вилось с десяток. Кто-то вылетал, кто-то добавлялся. Фаворитками, как правило, становились первокурсницы или девушки со стороны. После быстрой отставки они, как правило, оставались в сфере доступности кумира, подхваченные его друзьями. Такая судьба Фане не грозила: о притягательном для Толика эффекте новизны речи не шло, приходилось рассчитывать на что-то другое. Способ нашелся. За счастье быть рядом Фаня боролась в роли наперсницы и всепонимающей подруги, которую без проблем для достоинства можно попросить о самом невероятном… и она поможет.

Приятной во всех отношениях сестру своего идеала Ник не считал, все лучшие качества перечеркивало брезгливое неприятие ее выбора.

Продолжая надеяться или просто доказывая, что чего-то стоит, Фаня работала на уборке в одном купальнике. На внешность ей жаловаться не приходилось, мужскими стоп-сигналами она обзавелась еще в младших классах и с тех пор бравировала к месту и не очень, когда считала, что этот аргумент перевесит прочие. Случай, видимо, настал. Соперницы большей частью были в обвислых «трениках» и майках с пятнами пота, кто-то поздновато подвернул запачканные джинсы, а Фаня — вот она, в сказочных подробностях, со всеми созревшими и маявшимися от бесхозности выпуклостями. Грабли с перчатками остались в траве, Фаня чувственно выгнулась, добавляя харизме главного исполнителя живенького антуража. Неизвестно, было ли у них что-то, на отношениях это не сказывалось. Толик с Фаней казались просто приятелями — такими же, как троица поклонников Луизы с предметом поклонения.

— Смотрите! — Мирон застыл на месте, большие выпуклые глаза моргнули, палец указал в поле.

Ник с Аскером резко обернулись: среди трав виднелось движение.

— Ветер, — сказал Ник.

Интуиция пнула, намекая, что это не так. Но если не так, то как? Трава в поле расходилась и вновь смыкалась, будто шел человек. Но человека не было.

Прочую студенческую братию занимал кривлявшийся Толик, лица глядели в другую сторону.