Три плова

«В 1944 году. - И Яковенко важно доставал из папки вырезку из старого справочника. Он читал: - «В 1794 году, по рескрипту Екатерины II, был заложен фундамент нового города, названного Одессой, по имени древней фактории Одесос. Фактория, как полагали, стояла на этом месте много веков назад…»

Яковенко разузнал, что в научных учреждениях города уже подумывают о подготовке к юбилею. Затевал кое-что и он - «особенную» выставку во Дворце культуры.

«Постараемся оформить так, чтобы и недовольные были довольны», - сказал Яковенко, надеясь удивить видавших виды и чересчур капризных по части исскуств и зрелищ земляков.

О его приготовлениях стало известно в научных организациях города. Там создали специальный комитет по празднованию стопятидесятилетия Одессы, и Яковенко прислали билет на первое заседание. Решив обязательно выступить со своими предложениями, он составил конспект речи, пошел в Публичную библиотеку к заведующему, товарищу Дерибасу, внуку адмирала Де Рибаса, участника боев с турками в районе крепости Хаджибей, стены которой уцелели кое-где в приморском парке. И, конечно, он намеревался процитировать Пушкина: «Я жил тогда в Одессе пыльной», и сказать также о доме на улице Гоголя, где жил Гоголь, и, уж разумеется, о броненосце «Потемкин».

На столь манившее его заседание Яковенко не попал. Назначили его на 23 июня, а в этот день, оказавшийся вторым днем войны, Яковенко вызвали повесткой в военкомат, и к вечеру он промаршировал в колонне мобилизованных и мимо клуба и мимо своего дома на вечно темной от прущей отовсюду зелени Старо-Портофранковской улице. Пройдя через весь потревоженный город, колонна остановилась в казармах бывшего кадетского корпуса, где на следующее утро начались военные занятия.

Родной его завод имени Октябрьской революции находился на длинной, дымной и веселой Московской улице, которая тянется до Ярмарочной площади. А дальше - дорога к лиманам, где курортники принимают грязевые ванны, к знойному и словно бесконечному «Пузановскому пляжу. «Пузановский пляж с его оравой шумных купальщиков и танцульками на песке, с изнывающими саксофонами взопревших музыкантов был любимым местом Ильи Яковенко. Добравшись сюда на трамвае, он сбрасывал с себя под каким-нибудь грибком жаркую одежду- и в воду! Уже позади краснобокие пузатые буйки… И так совпало, что первый бой, в который послали его часть, был боем за эту самую знойную, поющую Лузановку и на передний край он приехал, как приезжал раньше на пляж, в том же летнем трамвае с откидными стульями.

Его батальон занимал балочку близ шоссе, заросшую колючим кустарником и солонцами. В балочке этой сержант пулеметной роты Илья Яковенко проторчал около месяца, то день за днем, то час за часом отражая атаки вражеской пехоты. Ужасно было, когда поднимался ветер с моря, такой желанный в довоенные недавние дни. Ветер с моря обострял удушающие запахи гниения - это жаркое солнце южной осени ускоряло разложение трупов. Войска Антонеску, оставлявшие на кровавом степном просторе тысячи подбитых защитниками Одессы солдат, не в первый раз атаковали Лузановку.

Смертельно перепаханную балочку, в которой залегли пулеметчики, обороняли жители разных краев, даже из Сибири. Они и не видали ничего из той красоты, о которой рассказывал им в редкие минуты затишья Яковенко. Сокрушаясь, что немецкие бомбы угодили в здания, известные своим историческим прошлым, он рассказывал товарищам о том, что и сам узнал недавно от старейшего жителя города, заведующего Публичной библиотекой Дерибаса.

Его ранили в тихое прозрачное утро, когда на море в ожидании бури равноденствия установилась редкая штилевая погода. Ни одна волна не могла в охватившей ее истоме докатиться до берега. В этот день, сильно и печально напомнивший о времени, называвшемся мирным, раненого Яковенко увезли в Новороссийск, в армейский госпиталь. В госпитале, когда стал уже выздоравливать, Яковенко спросил медсестру:

- Сестричка, в Одессе немцы?

- Немцы, - ответила сестра.

- А в Севастополе?

- О, Севастополь - как скала! - сказала медсестра.- Держится Севастополь… - Она поторопилась успокоить раненого сержанта: - Одесса, говорят бойцы, тоже выстояла бы, но был такой стратегический приказ, чтобы оставить город и вывести войска.

- Стратегический приказ, - с грустью повторил слова медсестры Яковенко.

- Вы, может, думаете, сержант, это просто слова, для агитации? Нет, очень знающие и понимающие военные клянутся, что это святая правда. С точки зрения высшего командования и вообще для успеха войны нужно было уйти самим. Там можно было сидеть и сидеть…

- Я-то знаю, что можно, - сказал Яковенко.

- Сержант, не горюйте! Вы еще вернетесь в Одессу. И муж мой вернется, верно? Он там служил в последнее время.

Утешая других, сестра и сама ждала, чтобы ее утешили. Она сказала:

- Мой муж - командир подводной лодки. Его фамилия Фоменко.

Не понял из ее слов Яковенко, получает ли сестрица письма от мужа. Осторожно выпытал, присылали ли «похоронку» или не присылали.

- Вернется, вернется! - успокаивал он сестру. - Раз такое совпадение, обязательно вернется.