Три плута

— Да, на бланке; но дело в том, что бланк простой, с одним заголовком сбоку, и ты его кое-как тушью от руки смастеришь, тогда как удостоверение из участка целиком напечатано в полтора десятка строк, и оставлены только промежутки для указания имени, отчества, фамилии, месяца и числа.

— Да, вот оно что! Ну, хорошо-с, допустим, что бланк мы составить сумеем не тушью, а литографской краской, — сказал Рогов. — Но что же на нем-то напечатано было?

— Все это у меня в точности обозначено на обороте. Переверни страницу и вникни.

— Ах да, на обороте! — и Рогов принялся знакомиться с копией.

— Ну, что же, берешься? — спросил Мустафетов, когда тот опустил руку с бумажкою.

— Ничего нет проще. Сейчас же домой схожу за своими орудиями. Только ведь для этого самого бланка нужно приобрести литографский камень. На нем я выведу печатные буквы литографской краской в таком совершенстве, что никому и в башку не взбредет заподозрить, никто никогда не отличит их от настоящих типографских.

В этот момент из передней донеслось дребезжание электрического звонка.

Мустафетов сразу сильно побледнел, вытянул вперед шею и стал прислушиваться с затаенным дыханием. По легкому трепету его губ было видно, что сердце у него учащенно забилось. Он угадывал, чувствовал, кто приехал, так как ясно расслышал не только отпирание входной двери слугою, но и легкое шелковое шуршание канаусовых юбок.

Поспешно, с ловкою поворотливостью, он встал с дивана и, подойдя близко к Рогову, сказал ему:

— Во всяком случае, сегодня начинать поздно; я уже говорил тебе: дело надо отложить до завтра. Извини, сейчас некогда; приходи завтра после десяти часов утра: мы с тобою займемся.

Не успел Роман Егорович ответить, как в кабинет заглянул слуга с докладом:

— Назар Назарович, тут по делам приехали, вас просят-с.

— Проводи туда… в маленькую гостиную… я сию минуту… Доложи, что я сейчас! — распорядился Мустафетов и снова обратился к Рогову: — Если пока тебе деньги нужны, так вот двадцать пять рублей. Купи камень и что нужно! — Он дрожащими от поспешности руками достал из пачки кредиток в бумажнике двадцатипятирублевку и, отдавая ее товарищу, сказал: — Ну, прощай! До завтра. Смотри не опоздай — ровно к десяти утра.

Но Рогов еще задерживал его.

— Всем ты хорош, Мустафа-паша, всем в деле профессор! Ты — умница, каких мало, изобретателен и находчив, смел до умопомрачения, выдержка у тебя во всяком деле просто-таки феноменальная, щедрость при расходах, честность в дележе, все есть. Одна сидит в тебе беда: бабник ты, вот что!

— Да отпусти ты меня, Христа ради! — взмолился, почти задыхаясь, Мустафетов и наконец имел удовольствие видеть, что Рогов ушел.

IV ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА

Подождав несколько секунд, чтобы успокоилось его волнение, Мустафетов направился в маленькую гостиную, где его ожидала Ольга Николаевна Молотова. Она встретила его стоя, с ласкающей, приветливой улыбкой на устах. Он схватил ее обе протянутые к нему красивые, нежные белые руки, поочередно поднес их к губам и, целуя, сказал:

— Я уже боялся, что сегодня вы не приедете сюда. Я совсем заждался…

— А вот и приехала. Но послушайте, Назар Назарович! Мне надо переговорить с вами об одном очень важном деле. От вашего ответа будет зависеть наша дальнейшая судьба.

Мустафетов так встревожился, что этого нельзя было не заметить, и с целью скрыть свое волнение засуетился: предложил гостье сесть, потом сам опустился в кресло, придвинув его поближе к ней, и спросил:

— Что такое? Что случилось?

Ольга Николаевна совсем переменила ласковое, приветливое выражение своего более чувственного, нежели красивого лица и, испытующе вглядываясь в него, вдруг, к его ужасу, спросила:

— Какое было у вас дело в Киеве?

Этот человек умел сдерживать себя и всю жизнь вырабатывал в себе силу воли над опасными проявлениями чувств. Он даже отчасти был подготовлен к возможности подобного вопроса, по крайней мере всегда поджидал его. И все-таки сейчас Ольга Николаевна застала его врасплох. Мустафетов почувствовал, как кровь разом бросилась ему в лицо и обагрила его щеки. Ему было досадно, что он так густо краснел, и он искал, как бы опомниться, как бы найтись, что бы лучше ответить. Между тем Ольга Николаевна продолжала в упор и испытующе смотреть на него, ожидая объяснения. Наконец он сказал:

— И до вас дошли эти глупые сплетни! Но, Боже, до чего человечество завистливо и злобно! Я знал, предугадывал, что кто-нибудь придет и выложит пред вами всю эту грязь. Я давно хотел и сам собирался рассказать вам все, да только берег ваш слух и ваше достоинство. Но людям еще мало разыскать грязь и гадость, им надо ее размазывать.

Она невольно улыбнулась реальности его речи и сказала:

— Однако вы выражаетесь…

— Ах, Ольга Николаевна! Не до выражений, когда подлецы, негодяи стремятся отнять у вас все, что вам дорого и мило в жизни.

— То есть? — несколько задорно спросила она.

— Я говорю о вас, конечно.

— Очень лестно! Только вы мне все-таки до сих пор не ответили, чем объяснить ваше дело в Киеве?